…-Ну, девчонки! Ну, неугомонное племя! – орал Потап, чертыхаясь и снимая с головы водоросли, что пристали к волосам после неожиданного купания в затхлом, полном головастиков пруду.
-А не будешь руки распускать! – кричали в ответ девчонки и гребли к берегу, сидя в почерневшей лодке и хохоча звонкими, визгливыми голосами.
-Да комар на ней сидел, дуры! Комар, так его разэтак, вот я и смахнул. Вон, даже шлепок его остался, вот, смотрите, вот!
Потап все тыкал вверх свою руку, указывая на маленькое пятнышко, что было вовсе не комариным тельцем, убиенным в смертельной схватке с царем природы, человеком, а всего лишь родинкой, темно коричневой, въедливой, о которой однажды сказала Потапу знакомая медсестра, что «нехорошая» она, «злая», а он только усмехнулся женской глупости. Родинка, простая букашка, такая была у отца…
Потап был слаб до женского пола, каждая была интересна ему, любая, даже та, что слыла дурнушкой, виделась ему цветком, который расцвел, сумел пробиться через камни и сухую, жестокую почву и теперь хочет любви и заботы, хочет «на ручки», а Потап мужчина жалостливый, отчего ж не одарить слабый пол своими заботами…
Сказывалось, ох, сказывалось воспитание тетки, у которой одно время кантовался Потап, пока мать второй раз выходила замуж…
Тетя была на редкость интеллигентной, утонченной натурой, варила по утрам кофе в высокой, с завитками, турке, стелила кружевные салфетки на столики и комодики, восхищалась закатами и встречала восходы с томиком Есенина в руках. Странная, одним словом, была женщина… И одинокая. Потапу было тогда очень ее жаль, он слышал, как она вздыхала, сидя в кресле после разговора со счастливой сестрой по телефону, как надрывно читала строки о любви, а сама ею не владела…
Тетя Марта упустила свое счастье, выгнала его на свободу много лет назад, когда увидела в глазах жениха первые сомнения, услышала первые упреки в свой адрес со стороны родственников избранника.
-Да что она! – говорили они и тыкали в Марту пальцем. – Что мать ейная, что она сама – непутевые, все какие-то ни от мира сего, только горазды глаза закатывать да гундеть свои стихи постылые. Яша, опомнись, пока не поздно! Кого в жены себе берешь, ты подумай!…
Яша подумал, прикинул, пораскинул мозгами, да и отменил свадьбу.
Марта, чувствуя себя опозоренной, уехала в город, а в поселке осталась ее сестра, маленький Потап и дом, что еще хранил запах Яшиного одеколона.
С тех пор Марта, конечно, одна не оставалась, были ухажеры, были, но не более того.
-Ну, что ты все одна? – удивлялась старшая сестра Марты, Ирочка. – Такие мужчины вокруг тебя, выбирай! Все готовы с тобой жить, на руках носить!
-Нет, Ир, нет! – качала головой Марта. – Не те они!
-А какой нужен-то?
-Я не знаю, такой, наверное, чтобы мне стало нестрашно быть слабой, быть «ни от мира сего», просто быть собой и знать, что он любит меня всю, целиком, без условий.
-Глупости! Столько лет прошло, а ты все из-за Яшкиных родственников переживаешь?! Да, знаешь, какую Яков твой себе нашел – страшна, что смерть, руки-крюки. И некрасиво так смеется, как будто лошадь рот раскрывает. Вот уж досталось богатство Яшеньке… Его мать, я слышала, уж исстрадалась вся, но ничего сделать не может. Жена-то у Якова с характером, полки, говорят, в мужнином холодильнике поделила, свекрови две выделила, и всё…. Смешно!…
Марта тоже улыбнулась, но было ей невесело, не сложилась как-то женская судьба, не сладилась, так какое ей дело до чужой жизни… Ира-то, вон, уж и замужем, и ребенок есть…
…Когда Ирочка, овдовев, вышла замуж второй раз, Потапу было лет семнадцать. Горячий, острый на язык парень не давал матери прохода.
-На кого ты отца променяла?! – зло, холодно выговаривал он Ирине. – На этого, в семейных трусах?! Что, на нем свет клином сошелся? А к папе на могилу ты даже уж и не ходишь, вчера годовщина была, а ты со своим этим по полям шлялась. Да как тебе не стыдно!
Ира тогда отвернулась, крепко прижавшись лбом к столбику крыльца, закрыла глаза и, откашлявшись, прошептала:
-Я, Потапушка, устала, понимаешь? Устала жить без чувств. Я не забываю о прошлом, ты поверь, но я живая, я умею чувствовать, хочу быть с мужчиной, в конце концов! Я полюбила, да, он простой, незатейливый, но мне с ним хорошо, мне с ним ничего не страшно, мне стало не страшно стать слабой, Потапушка…
— Не страшно? А со мной было страшно?! Я все делал, мама! Я старался встать на место папы, а ты и не заметила! Все вы одинаковые, лишь бы портки рядом ходили! — парень вскинулся, было, потом махнул рукой и убежал в перелесок. Трудно было принять то, что мама – это просто женщина, которая хочет любить, а любви сына ей, оказывается, мало…
Потап так старался, он рос мужественным, работящим, гордым, он был маленькой копией своего отца, так было правильно, так матери должно было стать легче. А она променяла его на семейные трусы и изрытое оспинами лицо отчима. И пусть!…
Кое-как перекантовавшись, пока отгуляли свадьбу, пока вещи нового материного мужа, Артема, окончательно повисли на веревке во дворе, пришпиленные заботливыми Ириными руками, Потап дождался осени и рванул к тетке.
-Зря ты так с матерью, — высадив пасынка на станции, сказал Артем. – За что ты ее наказываешь? За меня? Это глупо, ты потом поймешь, но как бы не было поздно…
-Отстаньте со своими нравоучениями! – Потап зло дернул из багажника «Жигулей» свой рюкзак, тот хрустнул, раззявив на боку тонкую, словно ножом прорезанную, дыру. – Да идите вы!
На коврик багажника высыпалась какая-то мелочь, старая отцовская бритва, Артемовы папиросы, что Потап взял нарочно, чтобы позлить отчима, и мамина фотография. Маленькая, черно-белая фотокарточка лежала, испуганно выглядывая из-под пачки курева.
Потап быстро сгреб все свое добро, сунул в карман и, не попрощавшись, зашагал по лестнице на платформу. Скоро его поезд, что увезет от этого сложного, слишком граненого для семнадцатилетнего парня мира, в простую, уютную, спокойную, пропахшую ванильным экстрактом жизнь тети Марты. Там будет все предельно четко и ясно…
…-Теть Марта, я поживу у тебя немного, а? Ты не волнуйся, я обузой не буду, работать устроюсь, уже договорился со знакомым, учеником токаря пойду! – Потап стоял на пороге теткиной квартиры, а она, в халате с драконом на спине и тонкой сигаретой в изящном мундштуке, оглядела его с головы до ног, пожала плечами и впустила внутрь.
-Да живи, конечно, только глупый ты, вот что я тебе скажу! – заявила она, проведя рукой по непослушному чубу племянника. – Ну, что ты петушишься? Еще год, ну, два, ты станешь совсем взрослым, будет у тебя своя жизнь, а маме так одной и куковать?
-Я бы ее никогда не бросил! – Потап оттолкнул тетину руку.
-Не бросил, но и не заменил бы ей мужчину. Уж так создана женщина, что нужно ей рядом опору иметь, страшно без опоры, Потапушка.
Молодой человек прищурился и, отхлебнув из тонкой фарфоровой чашечки вонючий зеленый чай, усмехнулся:
-Ну, ты же живешь! Ты смогла, а тоже ведь женщина!
Марта сразу посерела вся, погрустнела.
-Здесь ты прав, мальчик, я тоже женщина, и я боюсь.
-Чего? Вон мать не испугалась.
-А мне боязно довериться кому-то, столько лет прошло, а не могу.
И стала она похожа на худенького, изголодавшегося воробышка, что тычется клювиком в кормушку, а ни крошечки не попадает ему в рот, не получается…
…Потап освоился на новом месте, токарный станок дался ему на удивление легко, скоро парня перевели из учеников в самостоятельного работника, денег тоже хватало, с матерью Потап не разговаривал, не писал ей и не желал знать, как живет его мамка с новым мужем.
Вечерами тетя Марта читала ему стихи, вернее, она их просто читала, картинно встав у окошка, опершись на подоконник локоточком и поправив цепочку не шее. Она смотрела в темноту, а губы все шептали и шептали созвучия слов, твердящих о слабости женской натуры, о ее ранимости и хрустальной чистоте.
Потап невольно заслушивался тетиным голосом, замирал, глядя на нее, и никак не мог понять, что еще мужикам надо, чего не хватает Марте, чтобы стать чьей-то женой, ведь страдает она, бедная…
Прошло полтора года, и вот однажды Марта ворвалась в квартиру, запыхавшаяся, волосы рассыпались, растеряв шпильки по полу, глаза горят.
-Потап! Потап! – закричала она. – Потап, у тебя брат родился! Ирочка сегодня родила мальчика, мне Артем телеграмму прислал, я так рада, Потапушка, поздравляю тебя!
Парень стоял в коридоре и исподлобья смотрел на сияющую тетку.
-И с чем ты меня поздравляешь? – презрительно спросил он. – С тем, что мать себе даже нового ребенка родила, ты смотри ж, мальчика… Новый мужик в доме, новая жизнь…
И, схватив куртку, ушел, даже не попрощавшись.
Марта растерянно посмотрела ему вслед.
-Мальчик еще совсем, маленький мальчик, — прошептала она. – Не отпустил он еще материнскую руку, еще боится…
…Потап, грубо протолкавшись к выходу в битком набитом автобусе, вышел на знакомой остановке. Кладбище, где лежал отец, было совсем недалеко, десять минут пешком, но их Потап шел долго, казалось, что всю жизнь свою успел передумать, пересмотреть, пережить, а вот перестать оглядываться на себя, мальчишку в белой рубашке и синих, сшитых матерью, штанах, что шел с родителями по улице, так и не смог…
Могила отца была ухожена, кто-то посадил новенькие кустики земляники. Папа любил эту ягоду, знал в лесу все полянки, где росла сочная, крепкая земляничная семья. Набрав полную пригоршню земляники, отец звал мальчика, тот, словно жеребенок, раскрывал рот и собирал губами, осторожно и нежно, угощение, а потом причмокивал и радостно щурился, прижимаясь к отцу…
-Привет, — Потап сел на вкопанную в землю лавку. – Слышал, мать родила?… Предала тебя, как же так… Я старался, папа, думал, буду вместо тебя ей подмогой, а оказалось, что не смог. Тетя Марта говорит, что женщины все такие, рыхлые, слабые, без мужика никак не могут… А я считаю, что предала она тебя!
Потап замолчал, стерев земляную, набитую дождем грязь с памятника, провел рукой по фотографии. Нет, он не плакал, блеснуло что-то в глазах, покатилось по щекам, но рукав рубашки быстро спрятал следы мужской слабости, крепко сжатые зубы не дали больше сказать ни слова. Потап просто сидел на лавке, наклонив вниз голову, мял в руках сорванную травинку и слушал, как тишина, переплетаясь с шелестом крыльев снующих по могилам дроздов, дрожит в вечернем, влажном воздухе, словно дышит кто-то рядом, вздыхает.
Потап обернулся, но никого не увидел…
…Ту девчонку он заприметил в электричке, когда уже, совсем поздно, выпив лишнего, возвращался на квартиру к тете Марте. То ли за здоровье новорожденного пил он тогда с незнакомыми мужиками у ларька, то ли за упокой отца, но голова вдруг стала тяжелой, мысли путались, хотелось просто лечь, подложив руки под голову и сунуть.
-До дома… Надо доехать до Марты! – уговаривал он себя.
В электричке было пусто, только эта девчонка сидела в самом уголке и всхлипывала.
-Ты чего? – чуть запинаясь, подсел к ней Потап. — Чего ревешь?
Она что-то говорила ему, рассказывала, а он и не слушал. В голове все стучали теткины слова, что, мол, все женщины слабые, что хотят защиты и мужского плеча рядом…
…Он привел ее, худую, заплаканную, в свою комнату. Марта уже спала, оставив цепочку на входной двери открытой, а ужин на большой, новенькой сковородке. Ждала она Потапа, переживала, да так и не дождалась, уснула…
Утром, когда Потап открыл глаза, щурясь от разлившегося по комнате желтка слепящего солнца, девчонка сидела рядом, смотрела на парня удивленно, загадочно.
-Ты кто? – сев, спросил Потап.
-Я Саша, — пожав плечами, ответила она. – Мне пора, ты извини.
И поцеловала парня в губы.
-Спасибо тебе, ты вчера сказал то, что было очень важно! – она еще раз обернулась, кивнула и юркнула в дверь.
Потап замер. Надо же, женщина поблагодарила его, он сделал для нее что-то хорошее, она оценила, он стал для нее лучшим!…
-А что я сказал-то?…
Тетя Марта, разинув рот, проводила гостью глазами.
-Девушка, может, чайку? – пролепетала хозяйка.
-Нет, спасибо, — ответила Александра. – У вас очень хороший сын! И котлеты очень вкусные!
Дверь захлопнулась, а в прихожей еще долго витал аромат Сашкиных духов…
Потап прошлепал босыми ногами в ванную, долго там отфыркивался, потом, взъерошенный, раскрасневшийся, пришел, наконец, на кухню.
-Кто она? – Марта поставила перед племянником чашку с кофе. Тот поморщился. – Я спрашиваю, кто эта девочка?
-Да так, в электричке познакомились, она рыдала, не помню, почему…
-И ты успокоил?… – нахмурилась Марта.
-И я успокоил… — эхом отозвался Потап, одним глотком выпил напиток и хотел, было, уйти, но тетя преградила ему путь.
-Знаешь, Потап, я понимаю, ты стал взрослым, природа берет свое, но в мой дом больше девочек не води. Не оскверняй…
-Ага, не буду! – кивнул молодой человек. – Я на работу пойду, пора мне…
…Сашу он больше не встречал, ее образ отложился тонкой вуалью где-то глубоко внутри, в темном уголке памяти, замер там, не позволяя себе двинуться, помешать бурному потоку жизни молодого человека…
Потап работал, гулял, приходил поздно домой или вообще ночевал у кого-то, у той, что нуждалась в его помощи, покровительстве, у той, что захотела стать слабой, всего лишь на один миг, сгустившийся черной субстанцией окна за задернутой шторой…
-Потап, ты, конечно, взрослый, самостоятельный, я не вправе учить тебя, но, может, хватит? – спросила однажды Марта, схватив парня за руку.
-Что хватит?
-Хватит быть бабником! – выпалила она и залилась краской, ужаснувшись от того, что назвала, наконец, вещи своими именами.
Потап аккуратно освободил свою руку и усмехнулся.
-Почему? Что плохого? Я делаю женщин чуть счастливее, чем они были до этого, ты же сама мне твердила, что вы – слабый пол, что нуждаетесь… А мне не жалко! Я, ты знаешь, вдруг понял, что каждая девчонка хороша, даже самая страшненькая. Чем? Не спрашивай, я не смогу объяснить, наверное, тем, что нуждается во мне.
-Но это глупо, Потапушка! Ты распаляешь себя, ты сгоришь, ты делаешь из любви продажную девку! Так нельзя. Перед тем, как наступит физическое единство, должно произойти единение душ! Иначе это все просто пошло…
-Да что ты?! И много ты об этом знаешь? Не надо проповедовать того, в чем ты не разбираешься! Ты всю жизнь прожила одна, но мужики-то у тебя все равно были! Я знаю, что были. Где ж единение душ? Все гораздо проще, чем пишут в твоих умных книжках. Женщина – она как щенок, пока скулит, надо пожалеть, а потом пусть себе бежит дальше.
Марта отпрянула, отвернулась и тихо ответила:
-Щенки привязываются к своим хозяевам, Потап. А потом их выбрасывают на улицу, и тогда щенок перестает верить людям, он теряет то, что дано от природы, теряет веру. Хотя, уж куда мне об этом говорить…
Она ушла в свою комнату, Потап услышал, как скрипит паркет от ее шагов, как она вздыхает, но не стал просить прощения, не в этот раз…
…Любил Потап женщин, умел превратить их в богинь, а потом расставался, бежал, ища другую, что сегодня нуждается в его утешении.
-Девочки, пойдемте, не лодке вас покатаю! – подошел он к группке студенток, что доедали мороженое.
— Идите своей дорогой! – сказала самая бойкая из девчонок, Светлана. – Сами разберемся!
-Зря вы так, я от чистого сердца, — состроил обиженную мину Потап.
-А, может, правда, согласимся? – протянула Оля, разглядывая парня. – Жарко, хочется на воду…
-Жарко ей! Пойди водички попей! – Света строго хлопнула подругу по плечу. – Как хоть зовут тебя, паромщик? – обратилась она к молодому человеку.
-Потап.
-У вас редкое имя! – Света чуть улыбнулась, оценивающе переводя взгляд с его лица на нехитрую, простую одежду. – Ладно, покатай нас. Только аккуратно, не утопи…
…Лодка тихо скользила по воде, усыпанной желто-оливковыми листьями ивы, что ветер истрепал, дергая за косы ночью. Девчонки уселись на лавочке, тайком глядя, как двигаются мышцы под рубашкой парня, как напрягаются его скулы и вспыхивают глаза под густыми ресницами.
Потап, выгнав лодку на середину пруда, бросил весла и, закинув руки за голову, растянулся, жмурясь от солнца.
Девочки что-то спрашивали, он отвечал, а сам все рассматривал Светлану. Непокорная, прямая, она не подчинялась ему, а, наоборот, словно подавляла его волю, заставляла преклониться, сдавшись на милость победительницы.
Потап хотел встать на ноги, но лодку качнуло, и рука парня дотронулась до Светиной щеки. То ли случайно, а, может быть, и нет…
Светка быстро оттолкнула лодочника, тот, не удержавшись, упал в пруд, несколькими широкими гребками доплыл до берега и, стоя в мокрой одежде, переругивался с незнакомками.
Те, не растерявшись, догребли до пристани и, не обращая больше никакого внимания на Потапа, разошлись, договорившись встретиться завтра.
Только Света осталась стоять, ухмыляясь, а потом поманила Потапа за собой…
…У любви есть много личин, сочетаний и граней. Сегодня ее даришь ты, ты король и милостиво снисходишь до раболепствующих подданных, а завтра уже твоя воля подавлена, ты ползаешь на коленях, слабо надеясь, что тебя одарят той любовью, что величественно сияет, как корона, на голове стоящей перед тобой девчонки.
Света снизошла. Жаркая, властная, грубая, она показала парню ту сторону любви, которую он не знал. Нет, не любви, не было там нежности и трепета, была страсть, животная, горячая, костром сгоревшая с приходом нового дня.
-Все, убирайся, — Светлана кинула Потапу высохшую одежду. – Куда там тебе надо? К токарному станку?
Тот кивнул.
-Ну, так иди! Скоро мои родители вернутся, освобождай помещение!…
…Придя домой, Потап взглянул на себя в зеркало. Теперь и он стал щенком, слабым, на расползающихся ногах и с мятым, облезлым хвостом. Он не позволял себе скулить, но на душе было паршиво.
-Потапушка, иди чай пить, я сырников напекла, — услышал он голос тети Марты.
Но Потап сейчас не пойдет к ней, не сможет, потому что вдруг понял, о чем она говорила, понял тот страх, что рождается, когда тобой пренебрегли однажды…
-Потап, я налила чай, иди!
Он только заглянул в кухню, качнул головой и ушел к себе.
Марта все поняла. Сейчас на нее смотрела она сама, только та, что много лет назад узнала о разрыве своих отношений с Яковом.
-Все по кругу! – сокрушенно прошептала она. – Все под одним солнцем ходим…
…И жизнь вроде текла, как и раньше, в том же русле, с теми же берегами, мостами и заводями, но все изменилось.
Потап возненавидел женщин, стал их презирать, брезгливо отворачиваясь.
-Пойдешь сегодня к Олегу? Там столько новеньких будет! – уговаривали его друзья, но Потап отказывался.
-Ты видел секретаря, Дашеньку? Сходи, глянь! В твоем вкусе!
Но он не пойдет, пусть секретарь Даша живет, как знает, без внимания Потапа…
…Последней вечерней электричкой парнишка приехал к отцу.
-Я запутался, папа, — сев на лавку, прошептал Потап. – Все противно, все гадко и мерзко. Неужели ты тоже все это проходил? Или это я просто плохой?
Вокруг было тихо, даже вороны, что свили гнездо на березе, больше не каркали.
В церкви последний раз перед наступающей ночью отзвонили колокола, кладбище было пустым, утонув в росистом тумане прохладного вечера.
— Что дальше-то, а, пап? Где настоящее, где игрушки? Тетя Марта так и осталась одна, признавая силу мужчины утешать женщину, но не позволив никому этого сделать. Мать, наоборот, выскочила замуж. Из отчаяния? Кто прав? Или все просто используют друг друга?
Тишина. Проклятая тишина…
Где-то сбоку хрустнула ветка, кто-то быстро зашагал по гравию кладбищенской дорожки.
Потап вскочил.
Худая фигурка удалялась по тропинке к воротам, уронив на землю шарф.
-Эй! – парень схватил рюкзак и поспешил вслед. – Погоди! Потеряла!
Перейдя на бег, Потап быстро нагнал незнакомку, встал перед ней, преграждая путь.
-Извините, вы не слышите, я кричу вам, вы шарф потеряли!
Девушка чуть отступила и осторожно подняла глаза, рассматривая лицо мужчины.
-Саша… — удивленно прошептал он. – Ты? Помнишь меня?
Она внимательно смотрела на его губы, потом кивнула, вздохнув.
-Ты что здесь? Вот как встретились…
Она вдруг схватила его за руку и потащила прочь от ограды кладбища, от спящих памятников и черного силуэта церкви, что, втискиваясь в ночное небо, делил крестом луну на две части.
-Куда? Да погоди ты!
На станции она села на скамейку и заговорила, слишком громко и отрывисто.
-Я помню, узнала. Потап.
-Отлично! Так что ты такая странная?! Случилось что?
Она только пожала плечами.
Она не слышала его, фонари светили слишком тускло, и губ Потапа не было видно. Тогда Сашка коснулась руками его рта.
-Повтори! – велела она…
…Слух уходил постепенно и, как говорили врачи, без возможности возврата. Да, были аппараты, были альтернативные способы. Но дело ни в этом…
Дело в принятии. Саша с детства пела, чисто и звонко, мать, глухонемая от рождения, клала руки на плечи дочки и замирала, слушая, как вибрация перетекает к самому сердцу…
А потом настала очередь самой Сашки. В тот вечер, когда она встретила Потапа в электричке, Александра навещала могилу бабушки, долго сидела и рассказывала ей, как была в больнице, как и что сказали врачи…
А в потом не выдержала, разревелась от жалости к самой себе.
Сейчас Саша медленно, чеканя слова, рассказала это все Потапу. Тот слушал молча, напряженно.
Оказывается, была рядом беда пострашнее, чем просто фальшивая любовь, вот эта девчонка, например, она в беде…
-Что я тогда сказал тебе? Ты поблагодарила меня. За что?
-Те не помнишь?
-Нет.
-Ты сказал, что со мной нестрашно молчать… Глупо… Но тогда мне это было нужно…
…И впредь Потапу не будет страшно молчать с Сашкой, а ей нестрашно будет читать по губам его признания в любви. Мир для нее перестал быть наполненным звуками, но в нем все еще раздавался один звук, память сохранила голос парня, что когда-то сел с ней в одну электричку…
…-Мам, ты прости меня, — Потап стоял перед матерью, переминаясь с ноги на ногу. – Я был не прав. Никто не должен быть один, если сам, конечно, не хочет этого. Ты не хотела. Извини… Можно, я с братом познакомлюсь?
Ирина ласково потрепала сына по волосам, потом обняла и прижала к себе.
-Я ждала тебя, Потапушка. Саша у тебя очень красивая, вы молодцы! И братца скоро увидишь, они с Артемом гулять ушли. Ты Сашеньку позови, я хоть полюбуюсь на вас…
Текла их жизнь, плескалась в изумрудно-зеленых, расцвеченных колокольчиками берегах, были и штормы, и минуты затишья, кружили водовороты и появлялись на пути гнилые, коричнево-черные коряги, но река любви, выбрав однажды верный путь, преодолеет все, даря бесконечное счастье. И Марта найдет его, только чуть позже…
