Вера всегда ходила в эту парикмахерскую, хотя стригли здесь отвратительно, брали многовато для такой дыры, но она не могла отказать себе в этой маленькой ностальгической слабости: в эту парикмахерскую она ходила с мамой, еще давно, когда у нее самой не было стрижки под каре, которая на деле, честно говоря, выглядела как драная кошка.
Мама ходила сюда раз в два месяца, чтобы подровнять челку, которая делала ее похожей на старшеклассницу, но с которой она не собиралась прощаться. Иногда она подравнивала и волосы, если они сильно отрастали.
Вера бережно хранила все воспоминания, связанные с мамой – как она сидела на протертом диванчике, ожидая, пока матери подравняют челку, как они вырезали бумажных кукол, каждый своими ножницами, как бегали по лужам и громко хохотали, ввергая прохожих в недоумение.
Сегодня в парикмахерской было многолюдно, словно все парикмахерские в округе внезапно закрылись. Потом Вера вспомнила – так сегодня же выпускные в школах, вот все и набежали делать прически, она и сама тут делала пять лет назад. Пожурив себя за такую неосмотрительность, из-за которой ей приходится ждать своей очереди вот уже двадцать минут, Вера взяла в руки журнал, чтобы хоть как-то скоротать время.
Журнал был какой-то необычный для такой парикмахерской, он не был посвящен стрижкам и вообще теме ухода или моды, обычный женский журнал, но Вера не видела таких в киосках. Она принялась лениво его листать, в основном рассматривая картинки, до тех пор, пока случайно не зацепилась взглядом за какой-то рассказ. Начинался он странно, поэтому Вера и начала его читать: «В этой квартире меня душило все, начиная от тюлевых занавесок, хрустяще-белых, как и полагается, и заканчивая фарфоровой статуэткой, изображавших дочь-школьницу и мать в ужасном платье с голубыми цветочками, такую всю дородную и благочестивую, аж выть хочется. Я всегда боялась стать именно такой женщиной и как можно догадаться, ею я и стала».
Вера помнила, у них в детстве тоже была такая статуэтка, давно еще, когда мама была с ними, но потом она разбилась. Может, именно поэтому рассказ захватил ее, а, может, потому что Вере было непонятно – как милые домашние вещи могут душить?
Их квартира была очень уютной, и, хотя Вера могла бы съехать от отца и снять комнату поближе к работе, чтобы не приходилось вставать в шесть утра, она бы ни за что это не сделала – как и отец, она была нежно привязана к каждому уголку их маленькой обители, которую они с такой любовью создавали многие годы.
Вера и папа часто затевали ремонт – выбирали новые обои, голубые в лиловый цветочек, или освежали краску на окнах, пока их еще не заменили на пластиковые. Им нравилось украшать свой дом, выискивать на блошиных рынках старинные светильники или необычные тарелки, только если их было хотя бы две, а лучше – четыре, чтобы и на гостей хватило. Гостей никогда не бывало много, так что четыре – в самый раз.
Она снова погрузилась в рассказ, пытаясь разобраться в хитросплетениях судьбы героини – как она влюбилась в какого-то музыканта, потом тот выбрал карьеру, в которой не было места серьезным отношениям, а она упала в объятья к какому-то бывшему однокласснику и случайно забеременела. Читать это было скучно и противно, и Вера хотела уже все это бросить, но тут…
«Я взяла в руки эту дурацкую статуэтку и изо всех сил швырнула ее в стену. Голова у девочки отломилась и откатилась в угол комнаты, их тела треснули и распались на несколько кусков, которые градом повалились вниз. Я смотрела на это и абсолютно ничего не чувствовала. Поэтому я пошла в комнату, собрала сумку, написала мужу короткую записку и ушла из этой квартиры навсегда».
Вера вздрогнула – так это было похоже на… Она даже пролистала рассказ до конца, чтобы посмотреть на имя автора – но нет, ни имя, ни фамилия ни о чем ей не говорили и не были даже созвучными с именем матери.
Та ушла от них, когда Вере было девять. Оставила записку на столе, чтобы ее не искали, что жить она так больше не может и отдала им все, что у нее было, и теперь хочет пожить для себя. Вера очень любила свою мать, поэтому ее отъезд восприняла болезненно, очень скучала по матери и до сих пор хранила ее платья, которые та оставила в платяном шкафу, забрав только одно, любимое – зеленое. Почему мать так поступила, Вера не знала, и если с годами тоска по матери прошла, то этот вопрос время от времени всплывал в ее голове – почему?
С жадностью, присущей голодному ребенку, Вера принялась читать рассказ, словно в нем можно было найти разгадку. А вдруг его и правда писала ее мать? По крайней мере, главная героиня была очень похожа – несколько истеричная, непоследовательная и самовлюбленная особа. Именно такой и была мать Веры. По всему выходило, что с детства героиня рассказа страдала манией к передвижению, к новым местам и людям, жалела, что не родилась цыганкой – бродила бы по миру со своим табором, и была бы счастлива.
«Я бы ушла сразу, но беременность протекала тяжело, я с постели не могла подняться. Потом родилась дочь, и первобытные инстинкты победили мою сущность – мне хотелось кормить ее, купать, выгуливать, оберегать от любых невзгод. С годами эта тяга прошла, и тогда вновь на поверхность всплыли былые чувства и желания – я хотела уехать из этого душного города, из этого душного брака, из этой душной квартиры. Но я не могла бросить дочь, и тогда я решила взять ее с собой. Однажды, ничего не сказав ей, мы сели на поезд, первый попавшийся, который отходил в тот момент. Я преподнесла ей это как веселое приключение, а она начала спрашивать, где мы будем спать, как она уснет без своего мишки, которого я забыла, собираясь впопыхах, когда вернемся домой. Когда я ей сказала, что может и не очень скоро, она заплакала, сказав, что уже нарисовала учительнице открытку на день рождения, а с подружкой Олей они собрались кататься на велосипедах в пятницу. Она так горевала, что я не смогла это стерпеть – на следующей станции мы сошли с поезда и поехали обратно».
Вера никак не могла вспомнить, был ли такой эпизод в ее жизни. Она помнила, что они с мамой ездили куда-то на поездах, не очень часто, но точно несколько раз. И открытку она рисовала учительнице – такую милую: синяя вазочка с белым узором, розовые тюльпаны на высоких ножках. Букву «я» она написал не в ту сторону, и когда поняла это, очень переживала. Но было ли это в тот раз, когда они с мамой ездили на поезде? Или нет?
Оглянувшись, Вера сделала невообразимое – она свернула журнал в трубку и положила его на дно своей сумки. По сути, она его украла. Но поступить по-другому она не могла – журнал был ей незнакомый, а она уже четко решила, что напишет редактору и спросит контакты автора этого рассказа.
В этот момент ленивая администраторша, сдувая выбившуюся прядь волос, пригласила Веру в зал.
Вера села в кресло и парикмахерша, которая стригла ее последние четыре года, спросила:
— Как обычно?
— Да, — ответила Вера. – Только давайте сегодня с челкой. Вот такой, — она подняла руку и обрубила волосы чуть выше бровей – именно такую челку всегда носила ее мать.
