Дед Лукьян жил обособленно и растил двух своих внучек — Аграфену и Матрену. Никто не знал, где были их родители и Лукьян никому о них не говорил. Люди разное поговаривали — и считали их «сидельцами», и кто-то сделал выводы, что они не пережили голода в трудные 1921-23 годы, а кто-то и вовсе шептался, что дед сироток пригрел и теперь кличет их двоюродными сестрами. Молчаливым он был, «бирюком» все его кликали — в колхоз не вступал, с людьми неохотно общался. Когда он появился будто из ниоткуда в деревеньке в Ярославской области, построил себе две хибарки в лесу, разводил пчел, промышлял рыбалкой, да на зайцев силки ставил. Тем и жил, тем и девочек кормил.
Но как бы не жил он обособленно, да вот председатель колхоза мужиком был башковитым, вмиг сообразил — девки вырастут, дед помрет, а они так и будут отшельницами жить, к социуму не приспособленными. И настоял он на том, чтобы девчат в сельскую школу Лукьян определил.
Аграфена была девчонкой смышленой, училась отлично, каждый предмет ей с легкостью давался. Чего не скажешь о Матрене — каждый урок с трудом высиживала. Едва школу окончили, как тот же председатель колхоза, в который Лукьян так и не вступил, пришел до деда в лес:
— Послухай меня, дед Лукьян… Живешь ты себе в лесочке и живешь, никому до тебя дела нет, медком деревню снабжаешь…
— А чего с меня еще взять, хрыча старого? — удивился Лукьян.
— С тебя нечего, но вот девки твои стране нужны… Работать они должны, в колхоз к нам вступить им надобно. А уж что про Грушу говорить? Девка толковая, ей дальше учиться надо. Я вот ее в город отправлю, в аграрный.
— Шибко помогательный ты, товарищ председатель. Да вот тебе какое дело до девчат, коли они даже не в твоем колхозе?
— А мне лишние руки не помешают, а уж толковые головы и вовсе не помеха. Уж сколько меня избирают, столько ребят для колхоза я и «вырастил». Вот что, дед Лукьян — Матрена не для учебы, слишком уж в облаках витает, а Грушу отправляй в город, подсоблю. Варька моя ей уж платье сгоношила, да туфли свои старые даст, а то не девка, чистый оборванец.
Дед Лукьян задумался, потом взглянул на председателя колхоза и кивнул:
— Грушу отправлю в город, пущай в вашем колхозе работает, а вот Матренку при мне оставь. Старый я нонче стал, а она девка молодая, силы хватает, подсобит она мне. А помру — пущай решает сама как ей дальше быть.
— По рукам, дед Лукьян, — повеселел Михаил Потапович.
****
Аграфена была отправлена в город с уговором, что после учебы она вернется в родное село и будет работать в колхозе. Матрена двоюродной сестре не завидовала, она будто чуралась людей, ей с дедом в радость было в лесу жить.
Аграфена выучилась на агронома и, как обещала, вернулась в село и вступила в колхоз.
С дедом Лукьяном Матрена жила в лесу, Груша лишь иногда к ним приходила — председатель ей в селе жилье выделил — старый домишка, хозяйка которого незадолго до ее возвращения померла.
Год Аграфена отработала в колхозе, а весной 1941 года ее отправили в Ростовскую область для обмена опытом. Там ее и застигла вoйнa. Из деревни, где она временно работала, ее не отпускали. Первая зима тогда для нее адом казалась — жила в холодной саманной хате, печь топила сухим подсолнухом, который очень быстро прогорал, от земляных полов стоял такой холод, что одежду верхнюю Груша не снимала в хате.
****
А в то же время Матрена продолжала жить вместе с дедом. Ярославль был тылом, но все же время от времени в Ярославские леса скидывали диверсантов. Местные девки, едва завидев парашюты, без страха бежали в ту сторону, чтобы успеть урвать парашютный шелк себе на платья. Матрена не бегала — на кой ей этот парашютный шелк в деревне, в лесу?
Однажды, летом 1942 года она шла во вторую избушку. Дед Лукьян уже давно туда не приходил, ноги его едва двигались. А подле той избушки пасека стояла, надо было мед собрать. Дойдя до избушки, она вошла в нее и огляделась — кто-то здесь был. Обычно всегда на входе паутина висит, а тут она содрана. Опустив глаза, Матрена увидела на полу капли крови. Вскрикнув, она заглянула за печь и увидела человека в военной форме.
— Служивый, откуда ты будешь? — спросила она, бросаясь к нему.
Но парень как-то странно посмотрел на нее и потянулся за оружие.
— Ты чего? Я ж своя.
— Пить.. — едва прохрипел он.
Матрена подошла к лавке у печи, взяла ведро, вышла с ним из хибарки и побежала в сторону реки — рядом с рекой протекал чистый ручей, откуда они с дедом ранее набирали воду.
— Вот, попей. Как зовут тебя?- спросила она, протягивая ему железный ковш с водой.
— Франц.. — с акцентом произнес он, а Матрена отшатнулась.
— Немец… — ахнула она.
— Есть дойч, сломать ногу, руку поранить.
Быстрым движением и с неизвестно откуда взявшейся храбростью, Матрена подскочила и выхватила оружие из рук немецкого солдата.
— Не бойсь. Я слаб..
— Откуда русский знаешь? — выпытывала она его удивленно.
— Учить в Германии. Я говорить и немного понимать.
— Значит, ты диверсант?
— Не бойсь, не обидеть. Кушать ням-ням… Помочь и я уходить.
— Кушать ему, — Матрена треснула от души Франца фартуком, а тот даже не увернулся. Взяв оружие, она вынесла его, да запрятала в укромном местечке.
Собирая мед на пасеке, она хотела после пойти в село и сдать Франца. Но все медлила. Собрав мед, она вернулась в домишко, увидев, что Франц так и сидит в углу. Покормив его медом, да лепешкой, которую брала с собой на пасеку, Матрена пошла в лес, поискала палку и вернулась обратно.
— Вместо шины на перелом поставлю, — разорвав свой фартук, она примотала палку к его ноге. — А рука сама заживет, ничего страшного.
— Как тебя звать?
— Матрена, — почему-то она уже не испытывала страх, находясь рядом с ним, не веяло от него ужасом и чем-то опасным.
— Матрен, красивый имя. Матрен, я встать и сдаться пойти. Не хотеть воевать.
Девушка уставилась на него во все глаза.
А он бормотал еще и бормотал, про то, что не для него это все, что хотел людей учить, языки преподавать, что жизнь другую хотел.
— Приведи мужика, забирать миня.
— Куда тебя забирать? Ты ж и двух шагов не пройдешь. Вот заживет нога, сам придешь. Деревня рядом, дотопаешь.
— Не говорить дойч где Франц, молчать. Не хотеть в Герман.
— Ох, горе луковое. Не хотел бы, не попал бы сюда, — покачала головой Матрена.
С тех пор она каждый день приходила в избушку, кормила Франца и разговаривала с ним. Девушка, которая никогда ни в кого не влюблялась, никогда ни от кого не слыша слов о том, что она красавица, вдруг потеряла разум от любви к Францу. Она понимала, что так нельзя, что он по другую сторону, что ей не жить, если кто прознает, да и деду с Грушей достанется. Но ничего не могла юная девушка с собой поделать, она хотела насладиться этим мимолетным счастьем. И с Францем они стали близки.
Спустя месяц после того, как Матрена обнаружила Франца в домике в глубине леса, дед Лукьян понял, что внучка что-то скрывает от него. То не допросишься на пасеку пойти, а то каждый день бегает туда. И глаза светятся, и прихорашиваться стала.
Когда Матрена в очередной раз вернулась от пасеки, он отправил ее в деревню, чтобы она передала мед председателю колхоза.
Едва внучка скрылась за деревьями, дед Лукьян, собрав все свои силы, отправился во вторую избушку, прихватив с собой ружье…
*****
Матрена вернулась из села и обошла дом, не увидев деда на старой панцирной кровати.
— Деда! Деда!
Он не отзывался. Посмотрев на крюк, где висело ружье, Матрена удивилась — неужто деду настолько легче стало и он отправился охотиться?
Она знала, что если он на охоте, то это надолго. Матрена решила еще раз сбегать в избушку, где шел на поправку Франц, чтобы отнести ему еды. Она останется сама без ужина, но любимого покормит.
Взяв два яйца и каши, она отправилась в сторону пасеки. Подходя к избушке, она вскрикнула, увидев деда. Он тащил Франца за руки.
— Дед! — ноги ее приросли к земле.
— Явилась, свиристелка! — взгляд деда не предвещал ничего хорошего, он смотрел на нее из-под своих косматых бровей, отпустив свою ношу.
— Что ты с ним сделал? — прошептала она.
— Что и должен был. А ты как думала? Ты что же творишь, Матрена? — с болью в голосе спросил он свою неразумную внучку.
— Дед, он хотел сам пойти сдаться, — шептала Матрена сквозь слезы.
— Вот как не было сызмальства ума, так и не появилось. Ты что же, дурная твоя голова, натворила? Ты кого пригрела?
— Он хотел пойти сдаться.. — как заведенная повторяла Матрена.
— Сдался бы он, держи карман шире! — ворчал дед. — Поправился бы он, да порешил бы нас с тобой. А ежели бы из деревенских кто прознал? Да рядом с ним бы и нас положили. Лопату тащи, чего встала, как вкопанная?
****
Матрена несколько дней оплакивала Франца, держа обиду на деда, который его порешил из своего ружья. Но дед Лукьян смог все же убедить девушку, что не было бы у них будущего, что опасен он был. Сдался бы, спросили, где был ранее, сказал бы про избушку, тут же пришли бы за Матреной и Лукьяном. А коли не стал бы сдаваться, так запросто мог от них избавиться.
Но, как говориться — беда не приходит одна: вскоре Матрена поняла, что понесла от Франца.
Когда дед узнал об этом, его свалил приступ. Матрена выходила деда, пыталась ребенка скинуть, да не вышло.
Дед наказал строго настрого внучке не выходить в село, едва пузо на нос полезет.
— Вопросы начнут задавать — от кого понесла, кто отец ребенка. А ты чего скажешь? Ветром надуло?
Матрена тряслась от страха, она поняла, что совершила самую большую ошибку в своей жизни, но ребенок есть и от этого никуда не денешься.
— Как время родов подойдет, пойдешь к Аглае, той, что по ту сторону леса живет в соседней деревне, я договорился. Она баба молчаливая, рот на замке держать будет. Что ж за несчастье на мою голову свалилось, — сплюнул дед. — А потом девай дитенка куды хочешь.
Время родов пришло ранней весной. Снег еще не сошел и дед Лукьян, собрав все свои силы, потащил Матрену на санях к дому Аглаи. Девица разрешилась бременем, но, увидев правнука, дед Лукьян не смог оторвать от него глаз. Сколько лет прошло с тех пор, когда он в последний раз младенца на руки брал?
Матрена, прижав ребенка к себе, со страхом смотрела на деда.
— Оправляйся от родов и до дому.
— А сын? Куда мне его? — плача, спросила девушка.
Лукьян только вздохнул и вышел молча из дома Аглаи.
В тот же вечер Матрена, Лукьян и новорожденный ребенок вернулись в лесную избушку. Лукьян выменял у Аглаи ткань на пеленки для малыша, отдав почти весь запас меда да сушенной рыбы. Ткань не ахти какая — серая, рвется от старости, но не в солому же ребенка пеленать?
После родов стала Матрена опять в деревню ходить, а едва мальцу несколько месяцев исполнилось, в колхоз вступила. Одно дело с дедом кашу выменянную на мед и на тушку зайца есть, другое дело ребенка растить и содержать. Пока на работе она была, Лукьян за мальцом, названным Егоркой, присматривал. Никто в селе так и не узнал о мальчишке, а если редкий гость и приходил в избушку к Лукьяну, то Матрена через заднюю дверь выходила с ним в лес от глаз чужих долой. Так больше года и удавалось держать в тайне самый большой секрет Матрены и Лукьяна.
Но вскоре пришла новая беда — здоровье у Матрены стало плохим. Когда врач сельский ее осмотрела, то направила в город. Вердикт был неутешительным, опухоль у Матрены обнаружили.
— Что же делать, деда? — плакала Матрена. — Что же с Егорушкой будет? Как ты растить его станешь?
— Не реви, девка, авось не помрешь. Ну а коли худое случится, знать, придется правнучка в детский дом везти. Не осилю я его сам, помру невзначай, малец один останется в лесу. Ах, кабы Груша приехала, баба она умная, порешили бы как дальше быть.
Груши не было уже три года, ни Лукьян, ни Матрена ничего о ней не знали. До осени 1942 года весточки приходили на сельскую почту, а потом связь оборвалась. Дед Лукьян и Матрена знали, что творится в Ростовской области, и только молились за то, чтобы Аграфена жива-здорова осталась.
— Совсем худо станет, сама отвезу его, дед… Покуда силы есть, пущай при матери побудет.
Она худела день ото дня, слабела сильно и от всей ее красоты и следа не осталось…
****
Аграфена шла по лесу, ускоряя шаг — скоро уж совсем стемнеет, добраться бы до дедовской избушки. Три года она дома не была, извелась вся. Увидит ли она деда Лукьяна, застанет ли его в живых. И как сестра ее Матрена поживает, вступила в колхоз, али нет?
С такими мыслями она почти бежала и добралась до лесной избушки в сумерках, когда уже ночь опускалась на землю. Войдя, она радостно улыбнулась:
— Деда! — она бросилась в объятия своего дедушки.
— Грушенька моя, внучечка родимая, — дед Лукьян заплакал от счастья.
— А это кто? — отпрянула Груша, увидев маленького Егорку.
— Сынок мой, — тихо простонала Матрена, войдя вслед за сестрой в избушку. Она видела, что Груша пришла и поспешила в дом.
— Твой сын? Откуда? — удивлению Аграфены не было предела. — Это кто же из местных ребенка тебе заделал?
— Не из местных он… — крякнул Лукьян. — Пришлый.
— Деда, я сама все расскажу… Груша, ты ж отдохни с дороги, поешь чего…
— Да нет, еда подождет. Рассказывайте. И от чего ты на тень похожей стала? В могилу краше кладут…
По мере того, как говорила Матрена, лицо Аграфены менялось. На нем читался гнев, сердитость за глупость двоюродной сестры, удивление ее наивности и жалость, когда она узнала про болячку, которая сжирает ее изнутри.
— Значит, говоришь, в селе никто не знает о мальце? — Груша с жалостью посмотрела на Егорку.
— Никто.
— И что же ты хотела — все время его прятать? Он ведь не волчонок какой.
— А как мне его появление объяснить? — вздохнула Матрена.
— Да, не в лесу же нашла, — покачала головой Груша. — Ох и дуреха ты, сестрица. Как была с пустой головой, так ей и осталась.
Утром Аграфена проснулась от того, что Егорка гладил ее волосы. Она открыла глаза и увидела мальчонку, который одной рукой ее касался, другую руку поднес ко рту и обсасывал палец.
— Матрена, где ты? — крикнула она.
— Здесь я, — Матрена, покачиваясь, подошла к сестре.- Смотри, как Егорка на тебя глядит.
— А на кого ему еще глядеть, коли он окромя тебя и деда никого в глаза не видел. Где дед?
— Во дворе.
— Зови его, разговор есть.
Дед вошел в дом и Аграфена выложила все свои мысли дедушке и сестре.
— Ребенка я сейчас заберу. Дойду с ним до станции, оттуда в Ярославль. Есть у меня там знакомая, у нее пару дней побуду. Когда доберусь, иди, дед, сразу в село и всем скажи, что я вот-вот буду. Встретишь меня на станции через три дня. Все будут знать, что я с мальцом приехала.
— А документы? Где их взять? У нас Егорка ведь нигде не значится, — прошептала Матрена.
— Скажу, что сумку мою с документами потеряли. А ребенка я взяла у подруги, которая померла, прости Господи.
— Говорил я тебе, — кивнул дед Лукьян, глядя на Матрену. — Голова у Груши варит, девка умная. Эх, Матренка, чего же тебе Господь хоть толику ее ума не отсыпал?
Матрена опустила голову и кивнула, соглашаясь с Грушей.
— Но это еще не все… Вы вместе со мной в деревню перейдете жить. Не надо так смотреть, дедушка. Матрена на ладан дышит, вот-вот ее не станет. А ты? Едва ноги волочешь. Не станет Матрены, прикажешь мне к тебе бегать каждый день в лес?
— Согласен, внучка, согласен. Другого выхода не вижу, тебя, внучка, во всем послухаю. Только вот как же пасека?
— А пасеку перенесем в поля деревенские. Окромя нее ценного то тут больше нет.
Через три дня дед Лукьян встречал на станции Аграфену. Его привез председатель, которому Лукьян пообещал отдать свои пасеки и перестать «бродяжничать» в лесу.
Председатель до меда был охоч, а уж на пасеки Лукьяна давно зарился.
Когда Аграфена вышла из состава с ребенком на руках, Михаил Потапович был удивлен.
— Чей ребятенок? Неужто твой?
— Господь с тобой, товарищ председатель, — прижимая к себе ребенка одной рукой, другой укладывая чемодан в телегу, ответила Груша. — Подруги моей покойной ребенок. Она заболела, да померла, вот мальчишка на мне и остался.
— Горе-то какое.
— Только, слышишь, товарищ председатель, — Груша собрала все свое мужество, чтобы солгать. — Документы у меня украли в поезде. Вот хорошо, что рублики в укромном местечке держу, а торбу с документами как есть унесли. Поможешь?
— Помогу, Груша, помогу. И чего, справишься с мальцом?
— Справлюсь, Михаил Потапович. Не в детский же дом его сдавать. Сколько тех сирот? Без него детские дома переполнены.
— И то верно говоришь.
Вышло все, как и рассчитывала Аграфена — председатель сделал новые документы, да такие, о которых она и мечтать не могла: по ним выходило, что Егорка ее сын.
— Это чтобы запросы не посылать, да всякие справки о матери не наводить. Хлопот много, а у меня и без них делов невпроворот.
— Ох, спасибо тебе, Михаил Потапович, — от радости Груша его обняла.
— Будет тебе, девка. К работе приступай. И так твой обмен опытом затянулся, туго в колхозе без такой светлой головы.
ЭПИЛОГ
Матрена прожила недолго — болезнь быстро ее свалила и уже к зиме ее не стало Дед Лукьян дожил до победы весной 1945 года, а потом и он ушел из жизни. Доживал он свои последние деньки в доме при Груше, отдав свои пасеки председателю. В тот же год, едва схоронила Груша дедушку, ее поставили бригадиром в колхоз, а еще через год она вышла замуж за председательского сына. Родила дочку, а в начале пятидесятых Аграфена с мужем и детьми уехала из села в город.
Егор узнал правду о своем рождении лишь перед смертью Аграфены. Она рассказала ему о том, кто в действительности являлся его матерью, и про отца рассказала. Так просила ее Матрена — когда-нибудь раскрыть всю правду сыну.
Егор ездил в село и навестил могилки родной матери и дедушки, но всегда в его душе была лишь одна мать — Аграфена. Та, которая «вывела» его из леса, вырастила, выучила и дала образования. Та, которая любила его не меньше родной дочери.
Автор: Хельга
