Фатима, не открывая глаз, нащупала на тумбочке будильник и хлопнула по нему, чтобы прекратить этот надрывный, резкий звук.
За окном было черно, солнце только-только, как будто пугливо приникнув к тяжелой зимней туче, высунуло свою макушку из-за усыпанных снегом, лохматых елей.
Пять утра. Коммуналка еще спит. Фатима живет здесь недавно, сняв маленькую комнату через знакомых. Соседи не особо привечают ее.
-Вот еще новости! Торгашку приютили, а, кто знает, может, она и по кошелькам горазда лазить! Все они там такие! Одной рукой тебе товар показывают, а другой деньги вытаскивают! – слышала она как-то разговор на кухне.
Старички из соседней комнаты, Николай и Надежда, сразу замолкали, стоило Фатиме зайти, чтобы налить себе воды или разогреть ужин. Фатима была чужой, неизвестно откуда взявшейся, соседи не признавали ее.
Странный мужчина привел ее однажды, поставил на пол чемодан и сказал, что она будет жить в свободной комнате.
-А кто она такая? Кем приходится владельцу? — сунулась, было, с расспросами Надежда Михайловна, но мужчина так посмотрел на нее, что женщина тут же захлопнула дверь в своей комнате и не показывалась, пока гость не ушел…
Ночью Фатиме часто снились кошмары. Женщина давно уже не знала своего дома, кочевала с места на место, пытаясь хоть как-то прожить на этом свете. Она никому не рассказывала о себе, никто не знал, как когда-то она потеряла семью в сгоревшем доме, как ее выгнали с фабрики, потому что предприятие закрылось, как она маялась, просила родственников приютить ее, но у тех и у самих было мало места. Помыкавшись по родным, Фатима все же решила начать жить своей жизнью, нашла работу, договорилась о комнате.
Однажды, на вокзале, куда Фатима устроилась уборщицей, ее окликнул мужчина. Черные, коротко стриженные волосы, густые брови, из-под которых блестят суровые, злые глаза, широкие плечи и крепкие руки испугали женщину.
-Что вам нужно? – удивленно спросила она, стараясь не смотреть на чужака.
-Я знаю, что ты ищешь хорошую работу и разбираешься в одежде, — хрипло сказал незнакомец. – Я предлагаю тебе хороший заработок.
Фатима выпрямилась, облокотившись на швабру, которой размазывала по вокзальному полу снежную грязь.
-Что за работа?
-У меня свой бизнес! – гордо ответил мужчина. – Я продаю одежду. Женскую, красивую. Будешь стоять за лотком, поделюсь выручкой.
Он обещал платить в два раза больше, чем Фатима получала, работая уборщицей.
Женщина задумалась. Здесь у нее есть крыша над головой, она живет в двух минутах от своей работы и точно знает, что завтра получит столько же, сколько и вчера.
А довериться этому странному дельцу – значит, рискнуть и, возможно, опять оказаться на улице. Кто он, откуда берет ту самую одежду?
-Подумай, я подожду, — сказал он, видя замешательство на лице женщины, и ушел.
Мужчина велел подумать, она думала, ночью, когда ее смена закончилась, а за окном все также стучали колеса поездов, днем, когда перед ней опять мелькали люди, дорого одетые, счастливые, или, наоборот, тревожно озирающиеся по сторонам, такие же потерявшиеся на перроне жизни, как она.
-Что ты решила? – незнакомец вернулся через несколько дней. – В город партию одежды везу. Продавщица на точку мне нужна. Ну, ты как?
Фатима остановилась, вытерла руки о подол платья, подняла глаза и молча кивнула…
Так женщина попала на рынок. Каждое утро она развешивала на решетках, которыми был обит ее контейнер, вещи. Платья, брюки, юбки, широкие балахоны, рубашки. Фатима вздыхала, глядя, как покупатели выходят из-за ширмочки и выжидательно смотрят на нее.
-Ну, что скажете? Идет мне? Или нет?
А что она могла сказать? Если правду, то человек уйдет, не заплатив Фатиме денег, она останется без зарплаты, если соврешь, расхвалишь странно сидящую на человеке вещь, то он все равно потом, придя домой и посмотревшись в зеркало, заметит никчемность покупки, и, не дай Бог, принесет ее обратно…
-Вы тут сами смотрите, как вам! – уклончиво отвечала она. А руки так и просились схватить одежку, распустить нитки, переделать, перекроить… Фатима умела шить, хорошо шить, так, что глаз любовался ее изделиями.
Простая работница швейной фабрики, она с детства смотрела, как мать, расчистив стол и протерев его, разворачивала приносимые клиентками рулоны тканей. Потом мелок белой мышкой бежал по васильковым полям или лазурному небу, оставляя свой тонкий, четкий след. Блестели ножницы, скользила рука матери, ловко выкраивая нужные кусочки.
Отец Фатимы не разрешал жене выходить на работу, то ли ревновал, то ли боялся за нее – обидят, обманут, устанет… Мама работала дома.
Фатима тоже хотела бы сидеть в уютной комнате, под оранжевым, с бахромой, абажуром, и шить наряды.
Но не было дома, давно сгинул в пепле тот мир, разлетелся по воздуху яркими, трескучими искрами…
-Берете? – моргнув, спрашивала Фатима и заглядывала в лицо покупателю. – Положить вам в пакет?…
Человек вздыхал, и соглашался…
Хозяин, Мурат, ругался на свою Фатиму, что мало продает, что торговля идет не бойко, что не улыбается продавщица своим гостям.
-Не радушная ты хозяйка! Нет! — корил он ее. – Человек чувствует это и бежит от тебя.
-Но я всего лишь продаю тряпки! – огрызалась Фатима. – Мне холодно, ноги стынут даже в валенках, товар ужасный, ты, что, сам не видишь?…
Мурат видел, но закупать лучшее у него не было возможности. Мужчина крутился, стараясь прокормить троих детей, мать и жену…
…Зарево восходящего солнца отразилось в висящем на стене зеркале.
Фатима поежилась. Ей так не хотелось вылезать из-под теплого, ватного одеяла, коленки последнее время нещадно ломило.
Женщина вздохнула и, набросив на теплое платье кофту, тихо повернула ключ в замке и вышла в коридор.
Старая мебель, стопки книг, велосипеды, такие же потертые, как их владельцы, соседи Трофимовы; ванночки для мытья детей, неизвестно зачем здесь хранимые, ведь жильцы коммуналки были в большинстве своем пожилые или просто одинокие, — Фатима осторожно пробралась в ванную. Из крана текла холодная вода, обжигая пальцы.
-Да будь ты проклята! – прошептала Фатима, обращаясь не то к самой воде, не то к конторе, что никак не могла залатать трубу в подвале, дав, наконец, в квартиры тепло.
-Ладно, зато помолодею! – женщина окатила лицо ледяной водой, охнула от того, что свело скулы и заломило зубы так, как будто иглы воткнули в каждый из них, и быстро растерла лицо полотенцем.
Кухня встретила жилицу гулкими каплями в раковине, сырым, плесневелым запахом тусклых обоев и таращащимися со стен кастрюлями, сковородками и полотенцами.
-Ой! Время-то! – Фатима суетливо нарезала хлеба, густо, щедро намазала его маслом и, вскипятив чайник, заварила крепкий, медово-смоляной, почти янтарный на просвет, чай.
Грея руки о чашку, женщина на миг закрыла глаза.
Нет, мамина кухня была не такой! Светлая, с салфетками и расшитыми полотенцами, с побеленным потолком и чистым, деревянным полом, с большим столом посередине, на котором мама, рассыпав пудровым веером муку, готовила пироги. Ее руки ловко мелькали, поглаживая и похлопывая пухнущее, податливое тесто, а губы пели тягучие, как мед, песни.
-Ой, ты полюшко родимое, ой, ты, реченька журчистая, ты беги к моему милому, — шептала мать.
А потом из печки выпрыгивал на стол румяный, хрусткий пирог. Начинка сочилась соком, по дому шел сладкий, коричный аромат яблочного пирога или сочный, чуть чесночный запах мясного, или ни с чем не сравнимый, домашний, с капустой…
Вот где было тепло – от маминых песен, от родного запаха тишины и покоя, от томящихся угольков, что прячутся за заслонкой в большой печи…
Фатима, услышав, как часы пробили шесть, встрепенулась, быстро доела завтрак, сполоснула посуду и кинулась в прихожую.
Света там не было, лампочка перегорела, приходилось одеваться на ощупь.
-Фатима, это ты там? – скрипучий, как старое колесо, голос Надежды, раздался из коридора.
-Я, я. На работу опаздываю.
-Что, нет воды горячей?
-Нет.
Надежда вздохнула и пошла на кухню греметь ведрами.
-До свидания, Надежда Михайловна! – на всякий случай сказала Фатима и ушла.
Соседка чаще всего даже не слышала ее прощания, тонущего в шуме падающей в металлическое ведро воды. Надежда Михайловна вообще была женщиной суровой, немногословной, всегда искоса смотрела на чужих, словно ища в них неминуемую угрозу. Фатима, с ее миндалевидными, карими глазами, окаймленными густыми, пушистыми, как хвостик белки, ресницами, с длинными пальцами на тонких, изящных руках, с точеной фигуркой, которую не портили даже самые убогие наряды, с любовью к пряностям и приправам, которые щедро сыпались в суп, была для Надежды Михайловны чем-то диковинным, странным, а потому совершенно неприемлемым. Коммуналка, в которой Надя прожила всю свою жизнь, должна была оставаться такой, как раньше, без этих ненужных перемен …
…Николай и Надежда, в теплых душегрейках и валенках выходили из своей комнаты, долго сидели на кухне на правах старожилов и кляли, на чем свет стоит, службы, что пригоняли экскаваторы, людей, копали, сверлили и резали ржавые, прогнившие насквозь трубы, а горячей воды все равно не было.
Другой сосед, одинокий и молчаливый Евгений Петрович Потемкин, или, как его звали в коммуналке, Женька-художник, вообще редко выходил из своей комнаты. Но вот к нему часто приходили какие-то подозрительные личности, надолго оставались в комнате, а потом выходили с холстами, завернутыми в бумагу.
Женька, всегда чуть навеселе, провожал их у двери, кланялся и все твердил, что талант не пропить.
Евгений Петрович, когда-то подающий весьма неплохие надежды художник, победитель нескольких конкурсов, поселился в коммуналке, когда в его жизни произошла трагедия. Женщина, что украшала до последнего времени большинство холстов, варившая ему кофе акварельно-нежным, весенним утром, целующая на ночь, жарко дыша в лицо, вдруг ушла. Ей вдруг захотелось земного, простого счастья, распланированного на годы вперед, захотелось примитивной мужской силы в доме.
-Рита, ты куда? – Женя смотрел, как его женщина, его муза собирает вещи. – Что произошло?
-Я встретила человека, Женек. Мы хотим пожениться.
-Я тоже хочу жениться на тебе! – Евгений попытался остановить возлюбленную, но она оттолкнула его руки.
-Нет, милый. Ты не хочешь. Ты хочешь только рисовать. Ты малюешь свои картины с утра до ночи, а я лишь соскребаю лишнюю краску, капнувшую на пол. Я для тебя только образ, который в любой момент готов сесть и замереть, потому что к тебе пришло вдохновение. Но я живая, Женек. Мне нужно другое. Мне нужна семья, стук молотка, когда муж вешает полку, запах щей из кухни, дети… А ведь они перетрогают все твои тюбики, испортят их… Нет, милый, я лучше пойду.
Она ушла, тихо закрыв за собой дверь. Связка ключей осталась лежать на полу. Женя так и не сделал для них крючок на стене в прихожей…
Евгений переехал в коммуналку, отдав ставшую ненужной квартиру своему брату.
И вот теперь, Евгений Петрович, укутавшись в широкий, вязаный шарф, появился на кухне, кивнул чете Трофимовых, очередной раз предложил им нарисовать портреты. Те только отмахнулись.
-Вы бы, Женечка, лучше бы шли работать! – Николай черпал ложкой густую, разбухшую кашу и искоса наблюдал, как художник заваривает себе то ли Иван-чай, то ли еще что-то, и заедает травяной напиток вчерашней булкой с изюмом. – И польза от вас, и зарплата бы была.
-Нет! Я готовлю новую выставку! – качал головой Евгений. – Вот допишу, и вы увидите, как все будут восторгаться моими полотнами!
-Ну-ну! – Надежда аккуратно завернула в сальную бумагу остатки колбасы и запрятала ее в холодильник. – Поглядим, какая такая выставка будет! Лет через десять… — подмигнула она мужу и стала убирать со стола.
Евгений поморщился, но отвечать не стал.
Вот придет вечером Фатима, уж она-то выслушает его, а, может быть, и заглянет в комнату полюбоваться картинами. Они должны ей понравиться. Цепкий, внимательный, наметанный глаз художника заметил и грусть в глазах новой жилицы, и то, как она слегка улыбается, когда по радио передают знакомую песню, и то, как нежно ложатся ей на плечи волосы, освободившись от косынки. Женя все хранил в памяти, а потом, чаще всего утром, когда солнце дерзко заглядывало в его окно, ныряя в стоящие на подоконнике, на полу и шкафу полотна, брал кисть в руки и писал – жадно, размашисто, горячо, не жалея краски. Он писал Фатиму, женщину, грациозную, как пантера, с глазами, в которых разлилась печаль…
…Фатима шла по городу, укрытому пушистым, тонким покрывалом, сотканным из снежинок. Она ныряла в метро, потом ехала на автобусе и, наконец, попадала на рынок. Мурат уже ждал ее у закрытого контейнера.
-Ты что-то поздно сегодня! Давай, скорее, пора начинать торговлю..
Он снимал тяжелый, ржавый замок с двери, приподнимал ее, заставляя уноситься куда-то вверх.
Из разбуженного контейнера ветер гнал тьму, сырой, крепкий запах синтетики, пластмассы и мерзлого металла.
-Смотри, Фатима, если так и будешь торговать, я найду другую женщину. Мне говорили, что ты хорошо разбираешься в одежде, поэтому я привез тебя сюда, нашел комнату, плачу деньги, а ты даже улыбаться покупателям не хочешь! Не нравится, уходи, или оставайся, но старайся!
Фатима вздохнула.
-Вы же сами видите, что такие вещи никто покупать не хочет. Они слишком простые, топорные, что ли. Как будто без души сшиты. Где вы только их берете! Вон, у соседей – и платья, и брючки какие стильные, а у нас…
Работница кивнула на других продавцов. Их товар, действительно, был намного лучше.
-Молчи и работай! – огрызнулся Мурат. – Не твое дело, где я все это беру.
Незачем знать глупой Фатиме, что его товар ворованный, нечестный, что идет он прямиком с фабрик, откуда его выносят такие же женщины, как она сама…
…Зима уже перевалила за середину, забрезжила надежда, что скоро станет теплее, люди отогреются под мартовским солнцем и захотят купить себе что-то новенькое.
И тогда Фатима взялась за дело. Она раздобыла где-то огромный лист ватмана, развернула его на полу Муратового контейнера и большими разноцветными буквами написала, что она может подогнать любую одежду, какая приглянется клиенту, под его фигуру, что нет ничего невозможного, стоит только захотеть…
Продавцы смеялись над простушкой-Фатимой, а между тем покупатели останавливались, усмехались, читая самодельное объявление, а потом вдруг заходили, Фатима колдовала над их обновками, садилась за швейную машинку, которую Мурат поставил тут же, в уголке, и вот уже брюки сели чуть лучше, а платье подчеркнуло фигурку новой хозяйки…
-Я не могу перешить все целиком, — сокрушенно качала Фатима головой, вертя в руках очередной наряд.- Но мы можем хоть немного исправить ситуацию…
-Давайте, что сможете!
Низкая цена и практически бесплатные услуги портного подкупали клиентов, и они соглашались на покупку.
Мурат довольно кивал, подсчитывая выручку.
-Молодец, Фатима! Я знал, что не зря взял тебя с собой!…
…Сегодня Фатима особенно сильно замерзла. Не помогал обогреватель, стоящий прямо у ног, чай, который можно было купить у крикливой Анны, что возила свою тележку с угощениями по торговым рядам. Мороз, казалось, проникал под кожу, стягивал мышцы толстым, упругим жгутом, втыкал лезвия своих льдинок в самое сердце.
И покупателей сегодня было мало.
Мурат, злой, как будто сорвавшийся с цепи, пришел после обеда и сказал Фатиме, что она уволена.
-Но мы же договаривались на год! Сегодня просто такой день, холодно, никто не хочет выходить на улицу, — пыталась оправдаться она.
-Уходи! – кричал он и швырял в нее вещи. – Уходи, вот, на, вот это забери и вот это!
Фатима подбирала с пола платья, кофты, пиджаки, до этого аккуратно развешенные по стенам.
-Бери и уходи! И думать забудь сюда возвращаться! – Мурат вдруг вытолкал ее на улицу и потащил к автобусной остановке.
-Да что такое? Мурат, что случилось? – испуганно прошептала Фатима.
-Не надо тебе этого знать, беги и не оглядывайся!…
Уже сидя в автобусе, женщина заметила, как к Мурату подошли какие-то люди, показали документы, он что-то сбивчиво объяснял им, а потом контейнер вдруг заполыхал, выпуская вверх густой, черный дым. Горело ворованное тряпье, горели деньги, что Мурат не успел забрать из тайника, спрятал в одном из железных ящичков за швейной машинкой.
Когда Фатима, прижав руку ко рту, смотрела на бывшего хозяина, на людей, бегущих за ним по ледяной улице, она вдруг почувствовала, что карман ее пальто стал необычно тяжел.
-Что такое? – женщина удивленно сунула руку и нащупала пачку банкнот, крепко сцепленных резинкой. – Зачем?! Откуда?
Она, поразмыслив, выскочила из автобуса и, жадно вдыхая носом морозный воздух, побежала по тротуару. Переулки, дворики, снова большая улица, заполненная людьми. Вот, вот он, дом Мурата. Ветхая трехэтажка, где он, как говорил, живет со свей семьей.
Фатима быстро толкнула тяжелую железную дверь подъезда, поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка.
Дверь открыла худая, бледная женщина, очень похожая на Мурата. Это была его мать.
-Что вам нужно? – тихо спросила она, оглядев лестничный пролет цепким взглядом.
-Я Фатима, я работала у Мурата. Там, на рынке, что-то произошло, я не поняла, я вот вам деньги принесла. Он мне сунул их в карман.
Женщина вдруг быстро схватила Фатиму за воротник, втянула в квартиру и прикрыла дверь.
-Слушай внимательно, девочка! Никакого Мурата тут нет, и ты его не знаешь. Если хочешь ходить на свободе, конечно, — усмехнувшись, добавила она. – Иди отсюда, дорогу забудь ко мне. Нет больше Мурата. Говорила я ему, что воровать плохо, да только, видимо, у нас у всех это в крови. А ты иди, нечего с нами знаться. И деньги эти ты забери. На доброе дело используй. И за нас словечко перед Богом замолви.
Женщина, так похожая на Мурата, влившая в него со своим молоком тягу к нечестной наживе, перекрестилась и вытолкала гостью обратно на лестницу.
Фатима кубарем скатилась со ступенек и выскочила из подъезда. Краем глаза она заметила, как со стороны улицы, через арку соседнего дома к трехэтажке идут люди в форме. Женщина подняла голову и заметила, как в одном из окон дернулись шторы. Мать хозяина знала, что к ней сейчас придут, она ждала этого…
…Фатима долго бежала по улицам, останавливалась, выдыхая ртом густой, белесый пар, а потом бежала опять.
-Что делать с деньгами? – стучало в висках. – Что с ними делать? Выкинуть? Жалко, Мурат хотел помочь, он бы мог оставить их в огне, отдать матери, перепрятать, но он поступил по-другому.
Фатима вспомнила, как однажды рассказала ему, что хочет открыть свое ателье, шить одежду, как когда-то мама…
Этой пачки денег, что сейчас тяжело плюхала о бок, на мечту не хватит. Но хватит, чтобы сделать жизнь Фатимы чуть-чуть лучше…
…Надежда Михайловна выглянула из своей комнаты, наблюдая, как соседка снимает сапоги, вешает на крючок пальто, стряхивает с шапки снег.
-Что-то ты сегодня рано! – старушка удивленно подняла брови. – Заболела?
-Нет, просто выходной.
Надежда Михайловна пожала плечами и захлопнула дверь. Они что-то долго обсуждали с мужем, тот поддакивал, громко работал телевизор.
-Здравствуйте! – Женечка как раз шел с кухни, где отмывал от густой, смолянистой, пахнущей льняным маслом краски руки.
— Вам помочь?
Фатима кивнула и пошла за художником на кухню.
-Поставьте пакеты здесь, пожалуйста! – Фатима указала на пол. – А теперь идите. Если хотите, конечно! – она залилась краской под пристальным взглядом соседа.
-Фатима, вы что-то задумали! – весело сказал он. – Ведь, правда?
Она только пожала плечами и кивнула на двер
По телевизору показывали новости, потом Надежда и Николай переключили кнопку и стали смотреть концерт. Сидя на диване, они укрывались тяжелым, ватным одеялом. И все равно было холодно.
И тут Николай слегка повернулся. Ему вдруг показалось, что нос уловил какой-то знакомый, но давно забытый запах.
-Что это? – спросил он жену.
-Что?
-Понюхай!
Оба принюхались еще раз. Точно! Капустный пирог, да еще какой ароматный!
Мать отлично научила Фатиму выбирать самый лучший кочан капусты. А еще она научила ее делиться теплом с теми, кто тебя окружает. Даже когда жизнь идет прахом, и завтрашний день рисуется лишь смутно, скомкано.
Фатима, засучив рукава платья, нацепив фартук и повязав косынку, рассыпала на кухонном столе пудровым облаком муку, и мяла, гладила, месила тесто, превращая его в податливое, нежное, упругое, с легким сливочным запахом.
-Ты что здесь грязь развела? – Надежда Михайловна застыла в дверях. – Вон, мука так и летает везде!
-Да вы садитесь, садитесь, Надежда Михайловна! – Фатима улыбнулась. – Теперь здесь тепло, давайте вместе песни петь!
Николай подтолкнул жену вперед, зашел сам.
Горячая духовка, словно печь, нагрела воздух, сделав его мягким, жарким, заставляющим сбросить теплую кофту, почувствовав легкое прикосновение тепла к голым рукам.
-Фатима, а можно, я тоже посижу? – Николай примостился в уголке. – Я тихонько! Так тепло тут!
Впервые за те несколько недель, что квартира жила без горячей воды и отопления, в ней вдруг стало уютно. Окна запотели от жара, выплеснувшегося из духовки, когда Фатима вынимала большой, румяный, пышный пирог. И жильцы, словно бабочки на вспыхнувшую лампу, потянулись туда, где было хорошо…
-И вы! И Евгения позовите! – женщина подняла глаза и улыбнулась. – Сегодня у нас праздник.
-Какой же?
-Будем считать, что у меня сегодня День рождения. Вот так.
-А как же подарок? Мы не готовы! – засуетился Николай.
-Что вы! Мне ничего не нужно. Просто сегодня я могла погибнуть, но меня спас один человек.
-Кто? Может, его тоже позвать?
-Я думаю, что я его больше не увижу, — пожала плечами Фатима…
Соседи, разрумянившиеся от кухонного тепла, разомлевшие от вкусного ужина и такого случайного праздника, сидели за сдвинутыми столами. Фатима, на правах хозяйки, разливала чай и раскладывала пироги по тарелкам.
Кто-то позвонил в дверь.
Фатима замерла, напряженно глядя на соседей.
Вот сейчас придут и за ней. Мурат или кто-то другой наверняка рассказал о глупой женщине, что помогала сбывать ворованный товар. Ее заберут, и эта квартирка больше никогда не услышит будильника, трезвонящего в пять утра, когда солнце только едва-едва высовывает заспанную макушку из-за темных елей…
-Я открою, — Евгений быстро встал и ушел в коридор. Он как будто почувствовал, что может случиться что-то страшное…
-Извините, — услышали жильцы женский голос. – Мне нужна Фатима.
-Зачем? – Женька-художник прищурился.
-А вы кто? – вопросом на вопрос ответила гостья.
-Я ее сосед.
-Тогда это вас не касается. Позовите Фатиму.
Та, кого так хотели видеть, сама пришла в прихожую.
-Да, я вас узнала, — довольно кивнула гостья. У меня к вам дело!
…Женщины долго говорили о чем-то. Надежда Михайловна все прислушивалась, но слов было не разобрать.
-Ну, что там? – то и дело спрашивала она.
-Не понятно,-Николай пожимал плечами.
Наконец, гостья, улыбаясь, вышла из комнаты.
-Значит, договорились! Жду завтра к десяти!
Фатима кивнула и закрыла входную дверь.
-Что она хотела? – Евгений мрачно смотрел на соседку.
-Она предложила мне работу. В театральное училище требуется портной.
Фатима растерянно развела руками…
…Прошло много лет. Дом с коммунальной квартирой давно сломали, построив на его месте высокий, стеклянный небоскреб; Николай и Надежда, совсем старенькие, теперь жили в отдельной квартире. Они иногда звали Фатиму к себе в гости. Захаживал к ним и Евгений, устроившийся художником-оформителем в одно из дизайнерских бюро.
Про Мурата Фатима больше не слышала. Те деньги, что он тогда сунул ей в карман, она так и не потратила. Берегла «на черный день». Фатиме не суждено было узнать, что Мурат был причастен к гибели ее родителей, И то, что он помогал ей потом, было не случайностью.
Жизнь сталкивала и разводила, знакомила и прятала друг от друга своих персонажей, словно малое дитя играло с фигурками и, походя, изменяло их судьбы. И только две ниточки так и не завязались в один узелок.
Как-то Евгений принес Фатиме ее портрет, портрет женщины с глазами – океанами печали. Мужчина уговаривал ее выйти за него замуж, но Фатима отказалась, уж очень разными людьми они были…
