— Я приветствую всех на нашем шоу «Идеальная любовь». Только лучшие истории, только правда и чувства, только счастливый конец! — улыбается белыми зубками ведущая, Риммочка. Она смотрит то в одну камеру, то в другую, поправляет микрофон. — Итак, давайте встретим наших сегодняшних участников: Наташа, Иван, Ольга, Кирилл! Битые стекла, неожиданные встречи и сто рублей, которые связали жизни. Итак, начинаем!
Зрители аплодируют, пока ребята занимают свои места на сцене, потом затихают.
— Вспомните, как вы обрели своё счастье, поделитесь с нами своими историями, впечатляющими подробностями, острыми моментами! — Римма направляет взгляд на одну из участниц. — Что стало поворотным моментом?! Наташа, давайте начнем с вас!
Наталия мнет в руках салфетку. Она очень волнуется, то поправит причёску, то бросит быстрый взгляд на мужа. Тот кивает, берёт её за руку, целует. Наталия вздыхает и начинает свой рассказ…
«Наталия, тридцать два года» — показывает экран за спинами героев. И Наташкина фотка, смешная, откуда–то с отпуска. На ней она убегает от рассерженных обезьянок, а те пытаются отобрать у женщины банан.
— Да, я помню этот день…
Крепкий поджарый мужчина скачет передо мной, отсчитывает секунды с экрана ноутбука, а я, хватая ртом воздух, стараюсь успеть за ним. Но уж куда там!..
— Дышим! Дышим! Дышим! — весело кричит он в микрофон, прикреплённый к майке, быстро подпрыгивает на одной ноге. Другая, согнутая в колене, взметается вперед и вверх. — Молодцы! Ещё немного! Дышим! Поговорите со мной, как вы там? Отлично!
Это он мне… Нет, скорее всего кому–то другому. У меня плохо получается. Я часто ставлю брутального тренера на «паузу», подхожу к окну и, хватая ртом воздух, смотрю во двор. Пульс уже давно зашкаливает, мышцы на ногах трясутся, в ушах звенит. Это я худею.
Вес наплыл как–то сам собой после того, как у меня разболелись летом коленки. Я стала беречь себя, лишний раз никуда не ходила, тяжёлого не носила, сидела на крылечке нашего дачного домика и пила чай с сушками. Так уютно и беззаботно, как в детстве. В парнике чахли огурцы, на грядках петрушка сама боролась за выживание с надоедливыми одуванчиками, а я сидела и наслаждалась моментом.
Наслаждение прошло, когда в сентябре, вернувшись в город, я встала на весы и посмотрела на себя в зеркало. На даче зеркало было маленькое. Туда я вся не помещалась и масштабов катастрофы поэтому не понимала. А дома… Зеркало врать не стало, голая правда смотрела на меня и стыдливо пряталась за банным полотенцем.
— Вань, я толстая? — немного виновато и потому тихо спросила я мужа. Тот обернулся, выделил меня сонным взглядом из окружающей мебели, махнул рукой.
— Да ладно, Натка! Не бери в голову! — пробурчал он и, включив телевизор, стал щелкать каналами.
— Значит, толстая… — обречённо прошептала я. — Ну ничего, коленки вроде успокоились, теперь надо бы привести себя в порядок…
Не решившись записаться на фитнес в спорт–зал, я решила, что спорт–зал придёт ко мне. Расчистила место в гостиной, купила себе симпатичный коврик, новые кроссовки, белые с розовыми полосками и прыгающим котиком на пятке, откопала в шкафу что–то более–менее похожее на спортивную форму и начала…
Мы живём на первом этаже, так что беспокоиться не о чем. Мои фуэте и подскоки будут волновать только меня и статуэтки на полках, соседи снизу не придут.
И вот я в поте лица своего стараюсь успеть за тренером из фитнес–программы «Мгновенное похудение». Это мгновение длится вот уже двадцатый день. На работу мне сегодня не надо, мужа уже проводила, посуду помыла, значит, можно уделить время себе.
На двадцатом отжимании я понимаю, что больше не могу. Руки как плети, ноги вообще как будто не мои, перед глазами чёрные точки. Эх, оладьи после каши утром были явно лишними…
— А теперь мы встаём в «планку»! — жизнерадостно сообщает мне тренер. — Давайте, давайте! Вы сможете! Надо перетерпеть этот момент, и откроется второе дыхание!
Я ему верю. Я вообще верю мужчинам. Они такие надёжные, спокойные. Они приходят на помощь и позволяют нам, женщинам, быть нежными, слабыми…
Если бы этот тренер позвал меня на свидание, я бы, наверное, отказалась, постеснялась бы, но в голове уже намечтала, как мы хорошо проводим время, как бежим по пляжу где–нибудь на Мальдивах… Стоп! А как же Ваня? Ваня не бежит? Нет уж, муж дороже! Он всё–таки свой, родной, хоть и не идеальный… Уж лучше с милым и в шалаше!..
Я верная жена. Даже мысли никогда не было посмотреть «на сторону». Я как камешек, что бросили в воду, упала на предназначенное мне место и лежу, смирившись с илом и песком, наплывающим сверху. Значит так надо, судьба есть судьба!..
Встав–таки в «планку», я начинаю выполнять махи ногами. Тренер просит чётко вверх, я же заваливаюсь на сторону, но он же не видит, значит, можно и похалтурить!
— Движения резче! Вот так! Вот так! — торопит меня брутальный красавец. Я киваю, стараюсь улыбаться.
И тут зазвонил телефон. Кто говорит? Слон…
Нет, моя подруга, Надька Филимонова.
Я падаю на колени, нажимаю на наушниках кнопку ответа на звонок.
— Привет! — голос Нади тревожен и строг. — Малый Левшинский, семь. Приезжай скорее.
— Подожди, Надь, я не поняла! — шепчу я, вытирая полотенцем лоб. — Мы разве договаривались?
— Я сказала, быстро приезжай. Подробности потом! Вопрос жизни и смерти! — кричит Филимонова и заканчивает звонок.
Я бледнею, оседаю на пол, голова кружится, руки потеют, как в юности перед экзаменом, ноги двумя лентами распластались по полу, бежать отказываются.
Я уже знаю, что там, на Левшинском. Я чувствую это сердцем, но верить не хочу.
Медленно поднявшись, смотрюсь в зеркало, приклеенное к дверце шкафа. Единственное, что мне в себе нравится, это румянец на щеках. Остальное – срочно прятать: под одежду, тональник, помаду, тени, под пальто и шапку, под сутулые плечи и скрюченную спину.
Я сжимаюсь, скукоживаюсь и выхожу на улицу. Левшинский так Левшинский…
Трясусь в трамвае. Какой–то пьяный мужчина садится рядом со мной, рассказывает, что потерял деньги, просит дать ему хоть сто рублей. Он говорит мне комплементы, а я смущенно отворачиваюсь, чувствуя, что краснею.
Я не привыкла к такому. Я не умею слушать всё это и радоваться. Если муж хвалил меня за внешность, я сразу думала, что он врёт, утешая меня.
— Извините, мне пора выходить! — я протискиваюсь к выходу, а мужчина так и остаётся сидеть, крича мне, что его зовут Кириллом и он очень рад, что встретился со мной. И мнёт в руках сторублевку, которую я всё же ему отдала. Он обещает купить на неё хлеб.
Врёт же! Ему просто на опохмел не хватает, вот и дурачится, расточает передо мной комплименты!
А я ведусь… Я где–то в глубине души надеюсь, что он действительно рад видеть меня… Кирилл… Что–то всплывает из памяти, легким перышком оседает в мыслях, но мне некогда. Не до Кириллов!
Левсшинский, семь. Это французское кафе с вполне себе русскими грязными окнами. Подойдя ко входу, я замечаю Филимонову. Она трётся возле цветочной лавки напротив, отчаянно мне жестикулируя.
— Ну? — подхожу я. — Что стряслось–то?
— Привет, Натусик. Ох, какая ты миленькая! Тебе идут такие щёчки! — Надя чмокает меня, я отвечаю ей дружеским похлопыванием по плечу.
— Давай ближе к делу, а! У меня еще стирка и уборка, — строго говорю я.
— Забудь. Значит так, ты сейчас заходишь в «Мари–Инфидель», третий столик справа.
— Зачем?
— Сама всё увидишь. Я решила, что так будет лучше!
Надя зачем–то гладит меня по плечам, поправляет волосы, потом, вздохнув, обнимает и подталкивает ко входу в кафе.
На ватных ногах я прохожу в дверной проём. Пахнет ванильным кремом, круассанами и кофе. Симпатичный интерьер манит своим уютом и спокойствием. Вот и правда, как будто улочка в Париже, где можно присесть за столик в ресторане и передохнуть…
Я снимаю пальто, отдаю его крутящемуся рядом со входом гардеробщику и прохожу в зал.
Ко мне кидается улыбающаяся девушка–администратор. Она тычет мне в руки меню, показывает на столик у окна.
Смотрю туда, за стекло, на залитую солнцем улицу. Надька всё также маячит у «Цветов». Она уже успела купить себе кофе. Ещё бы попкорна захватила и попросила в продавца стул, чтобы, как в кинотеатре, смотреть на руины моей жизни!
— Спасибо, но меня ждут, — вежливо качаю я головой и улыбаюсь администратору. Она растерянно оглядывается.
Ну кто тут может ждать такую, как я?!
Вон тот джентльмен в костюме и начищенных ботинках? Если только он адвокат, а я занимаюсь оформлением наследства… Или та девушка с крашеными в фиолетовый цвет прядками, что сидит, уткнувшись в смартфон и качает головой в такт музыке? Нет… Мы с ней не монтируемся.
Я смотрю туда, куда просила Надя. Третий столик справа. Зажмуриваюсь, смотрю снова.
Ваня. Мой Ваня сидит с какой–то женщиной, худющей, кожа да кости, они мило беседуют, потом муж берет её за руку, нежно гладит…
Я чувствую, как по спине пробегает ток. Прямо по позвоночнику, прорываясь болью в каждом месте выхода спинно–мозговых нервов. Ток проходит по шее в мозг, вспыхивает там ослепительно и горячо. Я вздыхаю.
Ваня что–то рассказывает. Как обычно занудно и подробно. Женщина кивает, берёт наманикюренными пальчиками десертную вилку, отламывает кусочек торта, отправляет его в свой красный, напомаженный ротик.
Куколка! Ну просто куколка! Фигурка, фарфоровое личико, волосы точно только что из салона…
А мой–то! Мой смущается, сразу видно! Потирает подбородок, значит, боится. А чего тут бояться? Ну, разве что эта дамочка рассыплется на кусочки…
О, выдал какую–то шутку.
Куколка засмеялась, наклонила голову вниз, кудри упали на её шею. Ваня их поправил, взял салфетку, стёр с щечки куколки ванильный крем. Ох, батюшки! Какие мы внимательные и нежные! А мне бы только буркнул:
— Вытрись, ты испачкалась…
Мой муж никогда особенно не задумывался над тем, что на нём надето. Рубашки, всегда голубого цвета, джемпер, в наличии два, не больше, брюки, которым уж лет пять… Всё, конечно, чистое, выглаженное мною, и на вид очень даже приличное.
Но это только со стороны. Я–то знаю, что у этой рубашки, что сейчас на нём, рваный рукав, как раз на локте. Под джемпером не видно, но я знаю, что там лохматая, не поддающаяся штопке дыра. Я бы сразу такое выкинула, а Ваня не разрешает. Бережливый он. Нет, скупой. И это кафе для него – сущие растраты. Но куколка, видимо, ему слишком нравится, поэтому пришлось согласиться на свидание в «Мери–Инфидель». Так, раз надел рваную рубашку, значит, дальше, чем перекус, романтика не зайдёт.
Я поправляю свою убогую причёску, делаю вдох и, представив, что ныряю в ледяную воду, подхожу к их столику.
— Привет, — говорю я очень уверенно и радостно. — Я присяду?
Быстрая растерянность сменяется в глазах мужа тревогой, потом злостью. Он поджимает губы, холодно смотрит на меня.
Куколка растерянно моргает. Хлоп–хлоп ресничками, шмяк–шмяк губками.
— Наташа? Почему ты не дома? — Иван отнимает руку от ладошки фарфоровой нимфы.
— А почему ты не на объекте? Каску не выдали? — парирую я.
Иван занимается тем, что лазает по стройкам, проверяет, всё ли там нормально, участвует в комиссиях по приёмке объектов строительства.
— Я здесь по работе, — отвечает он.
Я удобно устраиваюсь на стуле, откидываюсь на спинку, вальяжно покачиваю ногой, но чувствую, что стул начинает крениться. Я слишком раскинулась. Надо подсобраться. Мне почему–то больше не страшно. «Кто владеет информацией, тот владеет миром!» — говорил один британский банкир. Я с ним согласна. Сегодня я владею миром.
Я потом поплачу, поскулю и поною, потом порву все наши свадебные фотографии, а пока настал мой звёздный час.
— Ну представь меня своей работе! — киваю я и протягиваю руку. — Наталия. Через «и».
Пожатие куколки слабое, мокрое от пота. Боится меня…
— Это Ольга. Она недавно работает у нас. Я ввожу её в курс дела. Да и вообще, Натка, почему я должен оправдываться перед тобой! Не мешай. Уходи домой.
— Дома мне скучно. Оля? Очень хорошее имя. Иван любит такие протяжные имена.
— Мне это не интересно. Извините, я пойду! — куколка вскакивает, но, чтобы выйти из–за столика, втиснутого в самый тёмный угол, надо пройти мимо меня. А я не пропускаю.
Оля обреченно садится на место.
— И давно он вас прячет? — киваю я на мужа. — Самому–то не противно, а, Вань?! Как будто игрушку чужую взял и играешь ею только пока никто не видит. Фу! У нас так один мальчик делал. Сворует машинку у товарища и в дневной сон играет под одеялом, пока все спят. Его потом поймали и всыпали по первое число. Оля, а вы были в детском садике? Нет? Зря. Очень хорошая школа жизни.
— Замолчи и проваливай! — Ваня сердится, но выяснять отношения не любит. Всегда затаится и сидит сычом, дожидаясь, пока «само рассосётся». Обычно мне надоедает дуться, всё сходит на «нет», как будто и не было ссоры. Сегодня он тоже хочет отмолчаться. Ну и пусть. Тогда скажу я.
Краем глаза замечаю, как в кафе заходит Надежда. Символично звучит… Прямо для пера великого автора… «В кафе вошла Надежда»… Она кивает мне, ободряюще показывает большой палец вверх. Я улыбаюсь.
— А что, Ольга, вы недавно с Иваном? — осведомляюсь я, поднимаю руку, подзывая официанта. Рука у меня большая, тяжёлая, бицепсы и трицепсы пока висят, неподобающе обмякнув.
А у Ольги всё хорошо. Она соблазнительна везде.
Я заказываю себе «Наполеон» и большой «Латте». Гулять так гулять!
— Наталия, это не твоё дело. Оля, пойдёмте, нам пора!
Ваня пытается встать, но я не даю, прижимаюсь к нему, глажу по плечу.
— Нет уж, поговорим. Здесь и сейчас! — чеканю я.
А потом меня прорывает. Оля должна знать всё – и про рваные рубашки, и про зарплату, которая «маленькая, но другой работы нет и не будет, ведь Ваня учёный, а их сейчас нигде не берут», и про перекошенные дверцы шкафчиков на кухне, гарнитуру которой уже порядка пятнадцати лет, и про то, что розетки и удлинители так и будут валяться на полу, потому что Ваня боится электричества…
— Вы имейте в виду, Ольга, когда открываешь правую дверцу шкафа на кухне, левая открывается сама. Берегите голову. Были случаи, что я налетала на угол лбом. Исправить эту систему невозможно, заменить – дорого, надо приспосабливаться. Так, что же ещё…
Я побарабанила по столу пальцами, откусила от своего «Наполеона», улыбнулась. Было вкусно.
— А, вот! Если к вам кто–то пришёл и стоит за дверью холла, то надо, не выходя из квартиры, орать и спрашивать, кто там. Так принято.
Ольга, округлив глаза, прошептала:
— Почему?
— Иван так велит. Иоан наш. Потому что везде мошенники, а вы за дверью, вам ничего не грозит. Он так всегда делает, орёт истошно, и слушает, что ответят.
— Перестань. Иди домой, Наташа! Не позорься. Тебе просто обидно, что я нашёл себе другую женщину, что ты проиграла, потеряла меня, вот ты и исходишь желчью. Стыдно! Иди, скачи перед экраном с воображаемым атлетом, а я буду жить дальше, поняла?! Ты пустое место, с тобой не о чем говорить совершенно! Кем ты работаешь?! Методистом? Что это вообще за профессия? Кому она нужна! Мне не интересно с тобой. И в кого ты превратилась? Расползлась, как квашня, смотреть противно! И готовишь ты, извини уж, весьма посредственно. Но это не главное, самое главное то, что я никогда не любил тебя. Теперь я это понял. Всё, иди. Поднялась, собрала свои вещи и ушла. Ты не слышишь?!
Я не слышала. Квашни никогда ничего не слышат. Они только бегают по магазинам в поисках телячьих язычков, чтобы отварить к ужину и подать с картошечкой, они старательно выглаживают постельное бельё, чтобы складочки не мяли любимое мужнино тело. Они, квашни, погрязли в быту и заботах, стали вторыми мамочками, только помоложе и с несколько расширенным спектром услуг. Ваня любил жаловаться на своё здоровье, мог позвонить в разгар рабочего дня и сообщить, что на работу так и не пошёл, потому как что–то голова болит. Мог часами подробнейшим образом рассказывать, как ноет спина, колет, режет, простреливает, мутит, гнетёт, мучает. А я слушала, потому что думала, что так надо. А он и не любил меня… Набор опций получал, а функцию «любовь» включить забыл… Ну точно – квашня!
— Да слышу я, ты говоришь достаточно внятно, — пожала я плечами. — Ольга, вы извините, я, наверное, тут лишняя…
…— Иван, — встревает в рассказ ведущая. — Ваша очередь! Вперед! Я думаю, что вам есть, что сказать! — Римма передает слово сидящему слева от Наталии мужчине.
«Иван, тридцать пять лет»— вспыхивает надпись на табло. Фотография грустная, на ней мужчина держит квитанцию на квартиру с указанием, сколько человек прописано. Уже десять. И никого из них он толком не знает. Это Оля попросила, он прописал…
…— Что я почувствовал, когда Натку увидел в кафе? Злость. А ещё страх. Господи, я, как маленький, испугался, что она застала меня с Оленькой. Представил, что сейчас будет скандал, и Оля пострадает… Моя глыба приковыляла, сотрясая своими телесами, села за наш столик… «Наполеона» ей подавай…
Я так аккуратно всё делал, ни одного следа нигде не оставил, телефон чист, почта тоже. Как Натка всё узнала, не могу понять!
Понимаете, мы с Ольгой работаем вместе…
Она чудо. Современная, лёгкая какая–то, веселая. А как ей идёт каска! Вы бы видели эту хрупкую девушку в форме и каске с эмблемой нашей фирмы! Её хочется обнимать, ласкать и защищать. Я такого давно не испытывал. С ней я мужчина, я сильный и смелый, я даю ей руку, если надо пройти по заваленным досками ямам. После работы я провожаю её, мы долго идём пешком по улице, молчим или говорим о ней, об Ольге. Оля любит рассказывать о своём детстве. Она долгое время жила в Германии. Её папа– дипломат. Я мечтаю с ним познакомиться. Ольга пришла к нам недавно, она хорошо разбирается в теплоизоляции зданий, утеплителях, шумоизоляции… Да что я?! Она хорошо разбирается в мужчинах. Ольга знает, как быть со мной нежной и слабой.
А Наташка… Она клуша. Да с ней ни о детстве, ни об отрочестве говорить не хочется. Сказали, обсудили, пережили. Говорят, что с человеком надо съесть пуд соли, чтобы узнать его. С Наталией мне этого не потребовалось. Я не знаю, что делать дальше, но я не останусь с тобой, Наталия. Хоть что делай, а я не останусь!
Мне неловко, что она дотрагивается до моего плеча. Надо прогнать! Немедленно прогнать Натку, чтобы Оля не пугалась, не плакала.
Я тогда строго сказал ей, чтобы уходила. И знаете, она послушалась. Конечно, наговорила гадостей, пор мои привычки всякие рассказала, поливая меня желчью, но Оля – она святая, она не станет всего этого слушать!
О! Наташка наконец встала, пошла… Хорошо, что не пришлось уговаривать уйти. Слушается меня. Это хорошо. Как я её, а! «Поднялась, собрала вещи и ушла!» И она послушалась. Овца.
Оля испуганно смотрит на меня, я понимаю, ей не удобно, стыдно, наверное, я не говорил, что женат. Ну ничего, сейчас мы погуляем, она успокоится, а потом я подарю ей кольцо. Я купил его для Натки год назад, но на её толстые пальцы оно не налезет… Всё, уходим. Сейчас я пойду, подам Оле пальто, обниму, и всё пройдёт…
А ведь сегодня утром я проснулся в таким приподнятом, радостном настроении! И солнце светило как–то по–особенному, воробьи так кричали под окном, галдели, как в детстве!
Понимаете, у меня было трудное детство. Я долго жил с бабушкой в деревне. Мы спали в одной комнате – она, дед и я. У нас было две кровати – на одной спала бабушка, на другой, тахте, спали мы с дедом. Я не знаю, почему так было. Мама иногда приезжала к нам, привозила продукты, но бабушка гнала её, обзывала, однажды даже с топором кинулась…
А когда мне исполнилось семь, мать приехала с полицейским, меня забрали.
Отца своего я не помню. Бабушка, его мать, ночами плакала, а дед кричал на неё, чтобы не пугала меня.
— Твоему папе просто очень не повезло, — шептала, гладя меня по голове, бабуля. — Но он любит тебя, он о тебе помнит.
Потом я узнал, что отец сидит. За убийство. Он сел вместо матери, а она родила меня. Дед говорил, что я очень похож на папу…
С матерью жить было сложновато, а потом она сдала меня на пятидневку, забирала только в субботу. Я практически и не знал её. Мне её не хватало…
Не знаю, может, отец тоже изменял матери, поэтому я такой. Или я в мать, но что с Наташкой мы не будем вместе, это точно. И загулял я по велению сердца. Я не считаю себя подлецом.
Я ненавижу её, Наталию. Ненавижу, потому что у нас не получилось, потому что ушло что–то внутри, погасло, осталась только рутина. Я думаю, что виновата она. Квашня…
По студии прокатывается шумок, зрители осуждающе качают головами. Риммочка призывает всех к спокойствию.
— Оля другая, — продолжает Иван, берет за руку сидящую рядом женщину. — Она похожа на мою маму. Она даже смеется также, чуть опуская голову вперед. Пусть она будет рядом, это очень приятно! Итак, на чём я остановился?.. Наконец–то Натка ушла. Всё, теперь только пусть соберёт свои вещи, уедет, а Оленька будет жить со мной. Сейчас она, бедняжка, ютится в общежитии. Она хоть и дочка дипломата, но не любит пользоваться статусом отца. Он у неё живёт где–то в другом городе, а в Москве у них квартиры нет… Бедняжка. Она рассказывала, как трудно на общей кухне, среди этих разношерстных женщин заварить себе настоящий, вкусный кофе, как сложно ждать своей очереди в ванную, а потом спешить, потому что тебе отведено ровно десять минут на банные процедуры…
Но теперь всё это у неё будет в прошлом. Я предложу ей себя и свою квартиру на Зубовском. Я думаю, она согласится.
— Лёля, не обращай внимания. Моя жена… Она чуть–чуть сдвинутая. На людей иной раз набрасывается ни с того ни с сего, — говорю я и глажу Оленьку по плечу. Она всхлипывает. Испугалась, бедняжка… — Пойдём, нам пора. Официант, счёт пожалуйста!
Я пока не подарил кольцо. Но в создавшейся ситуации оно было бы не очень уместно. Сейчас надо просто увести отсюда мою заю…
Вижу, что Натка стоит на улице, болтает с кем–то. А, это её подруга, Надька. Вот кто нас сдал! Ну ничего, так даже лучше. Теперь не придётся всё объяснять.
Оленька! Оля, не грусти! Я всегда–всегда буду теперь с тобой, защищать, охранять, холить и лелеять! Ох, что–то голова разболелась. Мигрень…
Лёля сочувственно смотрит на меня, гладит по лбу, потом, наклонившись вперед и привстав на мысочки, целует. Официант смущенно отворачивается, забирает оплаченный счёт и уходит. Пойдём и мы…
— А теперь мы слушаем вас, Оленька. Как строилась ваша любовь? — Римма улыбается, подмигивает камере.
Ольга. Тридцать один год. На фотографии она стоит в телогрейке и доит корову, презрительно кривясь и отворачиваясь.
… — Знаете, я всегда с интересом смотрела в кино, как происходит встреча двух женщин, которые делят одного мужчину. Это забавно. Так в садике делят игрушку, тянут друг к другу, ругаются, могут подраться. А в итоге же вы знаете, чем всё заканчивается – игрушка ломается, она не нужна уже никому. Иван – игрушка, большая и мясистая. Он немного неповоротлив, начитан, любит театр, знает Москву как свои пять пальцев. С ним приятно. Я понимаю, почему Наталия, с буквой «и», я помню, так вот, почему Наталия с ним не уживается, вернее, почему она несчастна. Он зануда. Да, Ваня, прости. Такие женщины, как Наташа, любят новые впечатления, им всегда надо куда–то ехать, смотреть, чувствовать, видеть… Это заметно по глазам. Они у неё тоскливые. Она всё ждет от него чего–то, вот сейчас он изменится, проснётся, они будут снова «на одной волне». Но нет, спит Ванька, хоть в колокола звони. Трудно…
А я сама по себе. Я на своей волне, мне для счастья никто не нужен. Иван… Ну, он просто развлечение. Скуповат, конечно, но я умею вытаскивать у них всё, что захочу… Да есть в нём одна мелочь, очень–очень приятная, которая заставляет смириться со многими недостатками. Об этой мелочи я ни с кем не говорю, это сокровенное. И даже не спрашивайте!
Иван пригласил меня сюда еще вчера. Я приехала, он уже ждал у дверей. Цветов сегодня почему–то не подарил, но нам ещё на работу, значит, не хотел обременять просто. Он смотрит на меня преданно и доверчиво, очень хочет потрогать, как новую, желанную игрушку, но я пока не даюсь. Только поцелуи, обнимашки, вздохи. Ну, вы понимаете… Я набиваю себе цену. Он ведётся…
Сцена с его женой была, конечно, отвратительной. Мне и жалко её, и нет. Она и так имеет всё, что надо. А мне приходится это всё завоёвывать, выгрызать у судьбы. Я из детдома. Там меня стали называть Ольгой, а настоящего имени и не было никогда. Фамилия тоже выдуманная. И история про папу–дипломата особенно хорошо мне удалась. Ваня чуть слюнки не пустил, когда услышал о таких потенциальных родственниках. Засюсюкал, кофе принёс… Милашка! Ну и хорошо, пусть привыкает ко мне, приручается. А Натусика мы прогоним! Прогоним насовсем. Ей рядом с нами не место.
Я старательно дрожу и пускаю слёзы, я напугана, слаба, он, Ваня, сразу выкатывает грудь колесом, он защитник. Ведет меня прочь из кафе, название которого переводится с французского как «Неверный муж», и мы садимся в такси. Пора на работу…
— Отлично. Вы охотница за приданым. И вы счастливы. Ну что ж, каждый делает свою жизнь сам. А мы просим другого мужчину рассказать о себе. Кирилл!
Кирилл, тридцать пять лет. На фото он жарит шашлыки и широко улыбается жене.
… — Я не помню, с кем пил и что. Сначала мне, как обычно, было хорошо, а потом стало плохо и захотелось домой. Я устал, голова гудела, опять давление… Врачи запретили мне пить, но я всё равно буду это делать. И вот еду я домой в троллейбусе, а там она… Я смутно помню, что говорил ей, вроде бы просил денег. Я потерял кошелёк в баре. Ну ничего, там и было–то всего две сотки, а карточки я ношу в кармане куртки.
Она не узнала меня, просто сунула деньги. Она куда–то спешила…
Я кричал ей, что меня зовут Кириллом, хотел напомнить о себе, но она не слушала…
Странно, я так давно езжу по этому маршруту, а её не встречал. На какой она села? Кажется, на Пречистенке. Живёт тут? Но раньше жила на Перекопской… Вот жизнь вензеля выписывает! Натка в центр перебралась… А хороша! Даже то, что чуть располнела, её не портит. Она мне нравится, даже очень!.. Ещё со школы нравится. Она простая, добрая, с ней легко, она умеет чувствовать душу. А это сейчас редкость.
Наташа сунула мне в руки деньги, выскочила на улицу… Жалко, а то бы поговорили ещё!
Но мне хочется спать, не проехать бы свою остановку…
Наталия. На следующем фото она с полицейском участке. Ребята в форме на заднем плане смеются и показывают большой палец вверх. Они тоже часть этой истории.
… — Я старалась уверенно идти к выходу из кафе. Мне было так больно, где–то внутри живота, как будто несварение, но это другое. Потом я побежала в туалет. Меня вырвало. Нет, я не беременна. Мне просто стало плохо. Теперь я знаю вкус измены. Он отвратителен.
Когда я вышла на улицу, Надя уже опять стояла под козырьком цветочного магазина. Я подошла, выхватила из её рук бутылку с водой, сделала три больших глотка.
— Прости… — синими от холода губами промямлила Надюха. — Не надо было тебя звать, да?
Я не знала, что сказать. Наверное, надо.
— Всё хорошо, Надюш. Предупреждён, значит вооружён. Я домой, вещи собирать.
— Натусик…
— Да хорошо всё.
Надо держаться! Я не заплачу, мне нельзя, а то потечет косметика. Хотя… У клуш так всегда, они убогие, второй сорт. А когда–то я считала себя первым. До того, как вышла замуж. Нет, не так! До того, как женила на себе Ивана. Я так боялась, что в свои двадцать два останусь в девках, что схватилась за него, вцепилась и повела под венец. Я просто сказала, что либо он женится, либо мы разбегаемся. Он купил кольцо, я его приняла. Он пришёл свататься, мои родители слушали его демагогию про мироустройство, а потом папа выдал отменную фразу, которая была, наверное, лейтмотивом всей нашей семейной жизни.
— А Наташа у нас ещё и посуду мыть любит, — выдал мой папка.
«Ну всё, работящая! — подумал тогда мой жених. — Надо брать!» И взял.
Мы старательно изображали счастливую пару, потом захотели детей, но не получалось. Ваня велел мне идти к врачу, обследоваться…
Ну, вы знаете, как это бывает. Если начнёшь этот процесс, то вырваться из него трудно. И желание иметь детей превращается в строго распланированный процесс…
Это убило близость между нами. Напрочь…
Ну, может, с Ольгой у них получится по–другому…
Итак, я размашистым, командирским шагом перла к остановке. Надюша бежала следом.
— А знаешь, у нас в этом году юбилей… Десять лет… — прошептала я, вдруг обернувшись. Надюха влетела в меня, ойкнула. — Вот похудеть хотела…
Надежда села в автобус, ей в другую сторону. А я опять в свой троллейбус.
Свело ногу, я закусила губу, потянула мысок на себя. Это, наверное, психосоматика…
— Да, отлично! — кивает Римма, слушая что–то в наушнике. Потом громко продолжает. — у нас ещё один гость, официантка из кафе «Неверный муж». Она просто очень хочет попасть на телевидение, а мы дали ей такой шанс. Счастье, оно, знаете ли, должно быть у всех. Встречаем Ингу!
Инга, двадцать один год. На фотографии она в красивом платье на какой–то тусовке.
… — Знаете, да, я помню. Это была такая милая пара. Они часто приходили к нам в кафе, сидели, она смущенно улыбалась, он какой–то скованный, ну, видимо, волновался. Они заказывали что–то из десертов, ели, тихо беседовали и уходили. Я даже подумать не могла, что он женат, и что его жена вот такая… Такая нервная. Ох, что делает с женщинами потеря кормильца… Мужчина сегодня на вес золота. За него мы, дамы, готовы бороться хоть зубами, хоть когтями. Нас слишком много, а их, самцов, всего ничего… Вот оттуда и все беды. А та женщина… Как вы говорите? Наташа! Точно! Она проиграла. Мужчина явно к ней не вернётся. Почему я так думаю? Потому что она не чистит пёрышки, чтобы быть праздником для своего мужа. Вот и проворонила своё счастье… Извините, мне пора – начальник звонит, требует, чтобы я шла на работу!.. Пользуясь случаем, передаю привет всем своим! Ура!
Инга лезет в камеру, её лицо закрывает обзор. Оператор качает головой. Зрители аплодируют, Инга наконец уходит.
Продолжает свой рассказ Кирилл:
— Я всё еще пьяный… Я вышел из троллейбуса и иду по улице. Ноги заплетаются, перед глазами всё кружится. А так хочется к Натке… Прямо накатило что–то, не передать словами. У меня было много женщин, но все не приживались. Видимо, я ждал именно Наталию… Меня заносит, и я падаю прямо в окно первого этажа какого–то особнячка. На меня испуганно смотрит девушка. Она только что печатала что–то на компьютере, а теперь её стол в осколках и разлитом кофе. И во мне, то есть я лежу на её столе и ворчу.
Кофе… сколько же наши люди пьют его! Это же целый океан! Я бы, кстати, тоже от бодрящего напитка не отказался.
— Девушка! Угостите кофе! — улыбаюсь я и протягиваю ей сторублёвку.
Но дама не очарована мной, она визжит, прибегает охрана, и меня увозят в отделение… Жаль. Там кофе точно не дадут…
— Наталия, ну вы в этой истории пострадавшая, да? Ольга оказалась проворнее и отбила у вас мужа. Так что же было дальше? — Римма улыбается, кивает женщине. Та смущенно пожимает плечами.
Наталия. Фотография: она сидит на крылечке дачного домика и ест арбуз. Кирилл очень любит это фото.
… — Я выхожу из троллейбуса на ватных ногах. Сегодня такой красивый, чистый день, но он омрачён моим фиаско. Я проиграла, упустила шанс быть счастливой…
Я иду по двору, останавливаюсь около Ваниной машины. Моё отражение в стекле расплывается свисающими боками, искажает лицо, делает меня коряжистой, сгорбленной, как будто я карлик Нос.
Но я же не такая! Я нормальная, но меня бросили. Теперь я навсегда буду одна…
Машиной мой муж пользуется редко, боится, что займут парковочное место, так что выезжать на ней не спешит. Я каждую зиму счищаю с неё снег, но не катаюсь, уютно устроившись в салоне. Она – скорее предмет экстерьера нашего двора. Ненавижу!
Однажды к нам домой позвонил какой–то мужчина, поинтересовался, не продаём ли мы автомобиль. И почему я тогда сказала, что нет?.. Одной бы проблемой стало меньше… Теперь надо как–то делить имущество, и машину тоже. Но я не умею водить, значит, Иван не отдаст мне её. Да и пусть! Старая развалюха проржавела до самого карбюратора!
Я вижу, как из окна первого этажа на меня смотрит сосед. Он ухмыляется, качает головой. Мне не понятно, что он слушает радио, комментатор рассказывает про какой–то футбольный матч. Мне кажется, что сосед смеется надо мной, как будто всё знает…
Я не могу объяснить, что на меня нашло, но, взяв валявшуюся рядом палку, я начинаю бить по машине. По нашей с Ваней машине. И плакать. Я так громко плачу, что выбегает вахтерша из соседнего дома, открываются окна, хлопают двери. А стекла от машины разлетаются в разные стороны, осыпают меня водопадом, хрустят под ногами. У меня истерика…
Полиция приехала быстро. Они схватили меня и усадили в машину.
— Да не бузи ты! Хуже только делаешь! — сказал мне один из служителей правопорядка. — В отделение поедем. Не шуми.
Я закрываю глаза. Теперь ещё не хватает судимости… Кошмар! Ужасный день моей ужасной жизни… Интересно, а про привод в полицию сообщат моему начальству? И что тогда будет? Наверное, уволят…
Я начинаю лепетать про измену мужа, про то, как мне больно, но ребята только пожимают плечами.
— Разберемся, гражданка! Во всём разберемся!..
Кирилл смеется, ободряюще похлопывает Наталию по коленке. Она благодарно улыбается.
— Я продолжу, — уверенно говорит мужчина.
Кирилл:
… — Меня вводят в Отделение, сажают за решётку. Хорошо хоть без наручников. Ребята попались мне хорошие, в меру грубоватые, конечно, но такая уж у них работа…
Мне хочется спать. Я сворачиваюсь на скамье кульком, прячу нос в ладошки и засыпаю. Я храплю на весь дом, но мне всё равно. Отсижу положенный срок и выйду. Залога не будет, так что придётся мотать по всей строгости разбитого окна. Но я почему–то не расстраиваюсь. Какой–то подъём в душе, радость. Может, я схожу с ума? Вряд ли. У нас в роду не было психопатов, значит я просто такой веселый человек…
Наталия. 32 года.
…— Наталия Коршунова! В камеру пройдите! Ну что вы упираетесь?! Наворотили дел, а теперь в кусты? Нет уж, найдём владельца машины, он вам счёт выставит или судить будем вас… — кричит мне дежурный. Он строгий, неулыбчивый дядька. На моего деда похож. Тот на судостроительном заводе работал, тоже громко любил разговаривать.
Я вяло сообщаю, что хозяин машины – мой муж. Все смеются, вспоминают, что тот меня бросил, складывают два и два, опять смеются.
— Так она из мести! Вот бабы, только бы свинью подложить! — хихикают ребята, что меня сюда привели. — А ведь сами во всём виноваты!
Я не буду с ними спорить, в этом нет никакого толка. Зайдя в камеру, я замечаю спящего на скамейке мужчину. От него приятно пахнет одеколоном, он прилично одет и совершенно не похож на бомжа. Я сажусь рядом с ним, вздыхаю, случайно задеваю его лицо своей ладошкой.
Мужчина вскакивает, напряженно хмурит лоб, озирается по сторонам. Я тихонько извиняюсь, отодвинувшись на всякий случай подальше. А он вдруг начинает улыбаться.
— Натка, ты?! Вот это место встречи!.. — шепчет он.
— Кирилл? — догадываюсь я. — Нет, это правда ты?!
Я так рада ему, что, кажется, сейчас расцелую! Мы с Кириллом вместе учились в школе, потом он уехал, я осталась, очень скучала, искала его, но он как в воду канул. Он был моей первой любовью… Мы даже один раз целовались у меня в комнате, а потом моя мама Кирилла прогнала, а мне прочитала лекцию, откуда берутся дети… Я тогда многого не поняла, но целоваться перестала…
Кирилл. 35 лет. На фото он купается в снегу. Красные плавки и мускулы заставляют зрительниц охнуть.
— Это я, Наташ. Вот твои деньги. Ты мне в троллейбусе сунула. Не пригодились. Так… — он пристально меня осмотрел. — Так… Неудачный день?
Наталия:
Я тогда просто кивнула. Он всё понял. Без слов, стенаний и лишних подробностей. Кирюха обнял меня и баюкал, как маленькую. И его не смущало, что мне грозит наказание за вандализм, что я квашня и плохо готовлю… Он был моим спасательным кругом, а я его. У него в жизни тоже было сейчас непросто, а тут я встретилась, как солнечный лучик из прошлого… Это он так красиво сказал на нашей свадьбе.
Да, по поводу машины… Иван хотел заставить меня выплачивать компенсацию за ущерб, но увидев Кирилла, почему–то отозвал заявление. Это было очень приятно.
Пользуясь случаем, хочу передать привет работникам 35–ого отделения полиции, куда меня доставили. Если бы не вы, ребята, то с Кириллом я бы и не встретилась. Спасибо вам!
И знаете, я больше не квашня. И никогда ею не была. Спасибо тебе, Кирюха, что рассказал мне об этом!
Наталия машет рукой в камеру, улыбается мужу. Зрители радостно хлопают в ладоши.
Наконец–то дали слово Ольге. Она оживилась, стала быстро рассказывать:
… — Я переехала к Ване через месяц. Пришлось ждать, пока он разведётся со своей Наталией, потом оформили наши отношения. Я выбросила всю старую мебель из квартиры, самовары и шерстяные ковры, велела купить всё новое, современное. Ваня очень переживал, но я намекнула, что ради него я изменила свою жизни, значит и он должен идти на уступки. Пару стен пришлось тоже сломать, чтобы было похоже на студию, как сейчас модно. Ваня пока слушается, всё делает. А что ему еще остаётся? Любит меня, дурачок! Я знаю, как с ним надо говорить, чтобы он растаял, и пользуюсь этим. Я выиграла, а Наташка проиграла. Я женственнее, чем она, красивее. Скоро в нашу квартиру приедут мои друзья из Абульково. Это такая деревня. Иван всё спрашивает меня про папу–дипломата… Я сказала правду, призналась, что детдомовская. Ваня меня жалеет. Вчера я намекнула, что надо бы прописать меня в его квартире, на Зубовском. И моих друзей. Он задумчиво потер подбородок. Видимо, я поспешила, слишком надавила. Ну ничего, испеку его любимый пирог, и он простит. Комната для деревенских моих готова. Ребята звонили, что уже на вокзале, поеду их встречать. Ваня! Ваня, нам пора! Да что ты всё смотришь на неё? — дергает Ольга мужа за рукав, а он не отрывает своего взгляда от Наталии. А она, бесстыдница, целует нового мужа, Кирилла. У него двухэтажная квартира с видом на Москву–Сити. — Что ж, держись, Натусик, я скоро приду к тебе! Собирай вещи!.. — шепчет Оля Натке, та смеется.
— Наташа! Наташа, подожди! Прости меня, Наточка! — кидается вдруг Иван к бывшей жене. Но та только качает головой.
— Да ничего, Вань. Хорошо, что ты меня бросил, правда! Увидимся ещё!
Наталия и Кирилл уходят из студии. Им надо спешить, так как через пять часов они улетают на море.
Иван и Ольга выходят из Останкино, молча садятся в такси.
— Я не стану прописывать твоих очередных друзей в квартире! Хватит! — шепчет упрямо мужчина.
— Ну тогда я уйду от тебя! — Ольга выдергивает свою руку из ладоней мужа, отворачивается, надувает губки.
Иван пугается, хватает жену за руку, целует пальчики, запястье. Нет! Она не может уйти! Она так похожа на его маму и должна всегда быть рядом!..
… — Итак, Дорогие друзья! На этом мы заканчиваем разбираться в идеальных отношениях герое. Они нашли их. Поспешим и мы сделать это. До новых встреч!
Ведущая вечернего шоу встаёт, кивает оператору, снимает с пиджака микрофон и уходит в гримёрку. Там её ждут спящие в коляске близнецы. Первая попытка, удачное ЭКО и муж–режиссёр. Римма счастлива. Только иногда хочется всё бросить и убежать, забиться куда–нибудь в уголок и поспать. Но это потом, когда дети вырастут… Потом… А пока работа, работа, работа…
Зюзинские истории
