Дом моих родителей стоит параллельно дороге, розово-белая девятиэтажка с правой стороны. Дом, на строительство которого смотрел папа — через дорогу, желто-белый…
— Может, тебя перевести в другую комнату? – дочь поправила сползшее на пол одеяло, — Здесь по утрам слишком солнечно, мешает, наверное.
— Нет, — человек, прикованный к кровати, говорил с трудом, — В других комнатах окна выходят во двор, ничего интересного.
— А здесь? – женщина удивилась, — Здесь вообще не на что смотреть!
— Я смотрю, как строят дом.
Действительно, напротив, метрах в 100-150, началась стройка. Строили медленно, даже не верилось, что затея удастся.
— Пап, тебе правда интересно? Телевизор почти не включаешь, а раньше любил смотреть.
— Мне нравится смотреть на стройку. Там – жизнь. А телевизор, — пожилой мужчина закашлялся, — Он мне надоел.
— Может, тогда кровать придвинуть к окну? Чтобы было лучше видно?
— Нет, мне и здесь хорошо. Ничего не надо.
— Ну смотри, как тебе удобно, — вздохнув, женщина вышла.
Он хотел, чтобы она вернулась, села рядом и просто сидела, держа за руку. Вместе с ней он готов и телевизор смотреть, и лекарства бесполезные глотать, и вообще вести себя, как она, смеясь, говорила — паинькой. И надо ей сказать, обязательно, самое главное!
…Он не знал, сколько лежит. День сменялся другим, а для него всё было одинаково. Поначалу пытался считать дни, всегда сбивался, начинал нервничать. И тогда доставалось всем вокруг, включая пушистого черного кота с белой грудкой. Кот был единственным существом, с которым он разговаривал, причем исключительно по ночам, когда никто больше не слышит.
— Ты же не скажешь им, правда? О чем мне с ними говорить, слушать, как они надо мной причитают?
Кот смотрел загадочными глазами и коротко мяукал, мол, конечно, не скажу, это наша тайна.
По утрам заходила младшая дочь, ловко меняла памперсы, умывала, осматривала спину и бока – боялась пролежней, и всё это молча, как на автомате. Старик лежал безучастно, даже не пытаясь помочь. Иной раз и вовсе вредничал, специально мешал, хотел вызвать эмоции у молчаливой молодой женщины. Порой ему это удавалось.
— Папа! Ну сколько можно! Я на работу опаздываю, а ты ведешь себя как упрямый осел!
Это было даже забавно, весь дальнейший день он лежал и пытался вспомнить, кто такой осел, маленькая лошадка с ушами как у зайца или горбатый плюющийся олень без рогов?
Приходила усталая жена, кормила, рассказывала новости, пыталась разговорить, но всё без толку. Жену было жаль, но злость от собственного бессилия, от того, что ей приходится ухаживать за ним, была выше.
Ночью он рассказывал коту, о чем думал весь день:
— Я вспомнил, осел – это зверь с большими зубами и полосатой шапке. Он поет песню и говорит в конце: е-е!
Иногда он слышал, как жена и дочь говорят между собой, что он совсем не хочет поправляться. Ему становилось смешно, это он-то не хочет? Очень! Но он уверен: и пытаться не стоит, уже недолго осталось. Как только достроится дом….
Те, кто ухаживал за ним, не понимали, он просто ждет лета. Летом приезжала старшая дочь, и тогда он оживал, насколько это было возможно, разговаривал, даже шутил. И тогда удивлялись все в доме, кроме пушистого кота, который подмигивал хозяину хитрым глазом, мол, ну ты дал всем жару!
Но с каждым годом говорить становилось сложнее, он стал забывать слова, и про осла тоже начисто забыл. Помнил только одно: нужно успеть сказать дочери главное.
Иногда она, словно понимая его тоску по ней, оставалась возле кровати, сидела на маленькой скамеечке, гладила по руке. Рядом умещались два кота, один домашний, второй – гость, дочь привозила с собой. И это были одни из самых счастливых моментов в его такой бессмысленной нынешней жизни.
А потом лето подходило к концу, и он вновь замыкался в себе, боясь услышать слова:
— Папа, мне пора. Я завтра улетаю домой.
Дочь никогда не предупреждала об отъезде заранее, чтобы он не думал об этом и не расстраивался раньше времени. Обычно он молчал, но слёзы непроизвольно катились по впалым щекам, выдавая горе. И она не выдерживала:
— Папочка, я приеду следующим летом, обязательно приеду. Ты меня только дождись, ладно?
В этом году она вдруг услышала:
— Я умру, когда достроится дом.
— Что? – дочь посмотрела на него недоумевающим взглядом и задала нелепый вопрос, — Почему?
— Просто знаю. Смотрю на стройку и думаю, что смотрю на жизнь. А когда она закончится – закончится и моя жизнь.
— Пап, — женщина вдруг рассмеялась, — Когда у нас быстро строили? Надеюсь, и эти будут долго возиться! Мы еще поживем!
Но она ошиблась. Стройка шла ударными темпами, не прекращалась даже зимой, в лютые морозы и туманы.
— Думаю, эта зима для меня последняя, — сказал он ночью своему пушистому собеседнику, — Теперь для меня задача – дожить до её приезда и сказать главные слова. Жаль, ты не умеешь говорить, а то передал бы…
Ближе к маю он совсем устал. Ночные разговоры давались с трудом.
— А может и не нужно ничего, зачем? Всё равно это ничего не изменит… Знаешь, когда мы прощались, я увидел в её волосах белые пряди. Она тоже не молодеет, моя маленькая девочка. Если скажу – ей будет больно. А как делать больно тому, кого ты любишь больше всего на свете?
Кот только тихонько мяукал, и в этом слышалась поддержка, прорвемся, дождемся, не вешай нос, старик!
…Он умер в жарком июле.
— Отмучился, — негромко говорили многочисленные родственники и друзья.
— ТАМ папе хорошо, не больно. ТАМ он по прежнему сильный и молодой, — утешала младшая сестра.
А она, его старшая дочь, стояла у окна и смотрела на дом напротив. Полностью достроенный дом. На подоконник прыгнул пушистый черный кот с белой грудкой, потерся головой, привстал и слизнул соленую воду с лица.
……………………………………………………………………
В мой последний приезд папа уже почти не говорил. Но за неделю до смерти, он успел сказать мне главные слова
— Я люблю тебя, дочка…
