Мария Викторовна, опираясь на старую, доставшуюся ей «по наследству» трость, прошаркала в коридор. Сын, Ванька, так и не купил ей радиотелефон, как, вон, у соседки, Глашки. Та по всей квартире с аппаратом ходит, хоть в кухню, хоть на балкон, и трындит, и трындит… Стены тонкие, Маше все слышно… А Мане приходится разговаривать по телефону всегда стоя, как будто она совершает самому высокому начальству…
Дисковый аппарат гордо выпячивал пузо с полустертыми циферками, тараща на хозяйку глазки-дырочки и сердито вытянув в нитку губку-палочку, ту, что должна снизу держать бумажку с номером владельца сего раритета.
Итак, Мария Викторовна встала в прихожей, приняв боевую стойку, приставила палку к вешалке и, щурясь, стала искать нужный номер в записной книжке.
-Эх, память девичья, ноги не казенные, жизнь постылая! – причитала Маша, слюнявя палец и теребя странички. – Да где же это она у меня, змея эта, воровка проклятая! Ну, где?
Кошка, старая, облезлая, хромая, села у ног хозяйки. Она тоже пришла послушать.
-Пумка, да где она у меня? А, вот, нашла. Ну, сейчас минута славы…
И стала просовывать шершавый, с коротко обстриженным ногтем, палец в дырки телефонного диска. Бежали, бежали цифры, тренькало в трубке, Маша выпрямилась, уперла свободную руку в бок и замерла, как солдат на смотре войск.
Сначала не отвечали. Маша почувствовала, как сильнее, спутаннее стало биться сердце, прошло еще секунд тридцать – не отвечают!
-Да чтоб тебя! – выругалась Маша и снова прислушалась.
-Алё… — прошелестело на том конце провода. – Алё, кто говорит?! Не слышно вас!
-Ага, старая карга! – взвилась Маша, улыбнулась злорадно. – Я уж думала, померла ты! Ишь, ты, «алё», как была деревенской бабой, так и осталась.
-Что? Кто это? – прошипела трубка.
-Анька! Не признала, что ли? Да я это, Мария! Ну, ты курица!
-Мария… — протянули. – Да как же Маша, когда тебя хоронили надысь… Хотя, нет, давеча… В прошлый вторник весть прошла, что померла ты, сошла, так сказать, в мир иной. Я уж по этому поводу стопочку пропустила! Да потом желудок крутило… Ты с того света, что ли, звонишь?
-Да типун тебе на язык, глухомань! Это актриса померла, Мария Крякина. А я живее всех живых!
Мария Викторовна потрясла в воздухе рукой, дряблые мышцы лениво колыхнулись.
-Да? Жалко… А я уж за тебя, аспидицу, свечку в церкви хотела поставить… Хорошо, не пошла, а то зря бы только деньги потратила.
-Да ты всегда была жмотиной! Всегда, сколько тебя знаю, — кивая самой себе, прокричала Маша, в сердцах хватив кулачком об угол прихожей и поморщившись от боли.
Кошка даже не шелохнулась.
-А чего это я жмотина? Чего ты тут ярлыки клеишь?!
-А то, что ты, как Сашку моего отбила, так лишнюю рубашку ему не покупала, сама в обносках ходила, колготки штопанные-перештопанные. Позор!
-Да? А чего это тогда Александр ко мне ушел? Ты, знать, гарпия, всю душу ему своим нытьем выела! Думаешь, не знаю я, как ты проходу ему не давала, как к каждому столбу ревновала, за руку ночью держала, чтобы не сбег, а он сбег! Сбег, слышишь! Я победила тогда!…
…Две девчонки, в грязных телогрейках, коричнево-серых колготках, черных юбках и кофтах на пуговицах ехали на телеге. Дед Кондрат вызвался довезти подружек до колхоза. Поле, что сегодня засевали, разбрасывая по старинке семена руками, потому как машины встали без топлива, было далеко, накрапывал дождь, мелкая, вездесущая мошка лезла в глаза и нос, заставляя прятать лицо в воротники.
-Что, девоньки, наработались? Молодцы, птахи! Теперь домой, отдыхать…
Кондрат аккуратно вез свой ценный груз, легонько натягивая вожжи на поворотах или отпуская лошадь самой решить, как пройти по расхлябанной, раскисшей от дождей дороге.
-Да какое там, деда! Дел дома по горло… А на танцы так хочется…
Аня и Маша тоскливо вздохнули.
-Ань, а, давай в сельпо зайдем! Там, говорят, платочки красивенькие привезли, закачаешься!
-Ну, да! – Анька сплюнула кожуру от семечек на землю, счистила налипшую по подолу юбки грязь и продолжила:
-Все в одинаковых платочках, как на клумбе, будем качаться. Береги деньги, Машка! Береги, пригодятся!
Аня всегда была права, во всем. Машу это даже раздражало.
-Тоже мне, Дом советов! – обиженно ворчала она, пока пыталась перед зеркалом уложить торчащие во все стороны, тяжелые, густые кудряшки. – А я пойду и куплю платок! Пойду и куплю! – топнула девчонка ногой, переобулась и выскочила под дождь, сжав в кулачке рубль, новый, хрустящий, знак новой жизни…
…Но Аня тогда оказалась права. Женская клумба в одинаковых, сине-красных платках уже вальсировала на полу большой избы, когда Маша прибежала туда, хлюпая промокшими туфлями.
-Ну! – победно улыбнулась Анька. – В ихнем полку прибыло! – и кивнула на односельчанок. – Дура ты, Маша, ой, дура!
Голос у Ани тогда был громкий, раскатистый, низко-глубокий.
Ох, как млели все, когда Аня пела «Одинокую гармонь». Начинала тихо, осторожно, а потом все набирал и набирал силу голос, расправлялись плечи.
— «Словно ищет в потемках кого-то и не может никак отыскать…» — лился Анин голос, лилась душа, переполняя края молодой, пылкой, девичьей жизни…
И вот теперь этот голос заставлял танцующих оборачиваться, чтобы увидеть, кто это там дура, кто?!
Маша сорвала с шеи платок, сунула его в карман и хотела уже уйти, но кто-то сзади схватил ее за плечо.
-Не надо, наденьте! Очень идет вашим глазам!
Маша обернулась, Аня замерла. Обе смотрели на паренька, Сашку, что приехал из соседнего леспромхоза «по поручению» и, вот, зашел вечером на танцы.
-Извините, что? – Мария залилась краской.
-Пойдемте-ка танцевать! – без лишних расшаркиваний ответил Сашка и увел девушку в толпу.
-Ну, надо же… — протянула Аня…
…Свадьбу сыграли в Дорофеевке, где жила Маша, а потом она уехала к мужу.
-Значит, предала? – Аня гордо задрала подбородок. – Уезжаешь! Тут работы нет же, тут все плохо, да?
-Почему плохо, Анечка? Тут родимый дом, тут ты. Но я уж за Сашкой…
-Поезжай, поезжай! – глотая слезы, шептала Анна, глядя вслед машине. – Поезжай, растранжирь все его добро, растрезвонь денежки на мелочевку! Да ты и борщ варить не умеешь, и…
…Тогда девчонки не то, чтобы рассорились, а так, как будто порвалось между ними что-то, лопнула пуповина, раскидав по сторонам, мешая послать хоть письмо…
А по ночам снился, снился Ане Сашенька. Вот приедет он, возьмет Аню за руку, молча, тихо, поведет в родной дом, и станут они жить-поживать. Аня все равно лучше! Лучше Маши! Непременно лучше!…
…Прошло года два.
-Аня! – окликнул девушку председатель.
-Что, Роман Павлович?
-Ты бы в больницу съездила.
-Зачем? Я здорова! – Аня удивленно приподняла брови.
-Маша там. Плоха девка совсем, навести, а? Или не подруги вы теперь? – и пристально посмотрел ей в глаза, то ли с укором, то ли с грустью.
-Подруги, подруги, — пробурчала Аня. – Да что там у нее стряслось?
-Не знаю, по женской части что-то. Узнай сама.
Поехала. В больнице не хотели сначала пускать, мол, не родственница, но Анька заранее купила по кульку конфет медицинским сестрам, сунула им в руки, а, пока те растерянно хлопали глазами, зашагала по коридору, натягивая халат. Из открытых дверей палат на нее смотрели женщины, лежащие, сидящие, бледные, чего-то ждущие…
-Аня? – Маша хотела, было, сесть, но была еще слаба. – Ты?…
-Я. Вот, тут тебе наши передали поесть, ну, там…
И положила на тумбочку авоську, а та вдруг расползлась жидким тестом по столешнице, и на пол посыпались большие, желтые, как солнце, яблоки, за ними следом – маленький лимон, от самого председателя, кулек орехов, какие-то шоколадки. Только банка с вишневым вареньем от деда Кондрата стояла, гордо горя темно-бордовым, рубиновым светом.
-Ну, вот! – Аня бросилась собирать добро. – Так что тут с тобой? Ты учти, это председатель велел мне ехать! – на всякий случай сообщила она.
-Роман Павлович велел?… Я думала, ты сама ко мне… Ладно, — Мария сложила чуть дрожащие руки на одеяле. – А я-то, понимаешь, ребеночка ждала, ждала, да только он умер.
Мария вдруг всхлипнула, скривившись и закусив губу.
-Умер мой мальчоночка!
-Откуда знаешь, что мальчик? – Аня вскинула глаза.
-Оттуда… Ох, плохо мне, Аня! Как же мне плохо! Саша деток хочет, а я как проклятая какая, доносить никак не могу.
Она судорожно провела рукой по рассыпанным волосам и отвела глаза к стене.
-А Саша мой начал уже на других поглядывать! – тихо добавила больная.
-Да что ты такое говоришь?! Вранье все это! – одернула подругу Аня.
-Нет, я вижу, я чувствую! Даже сюда приходит, зырк-зырк по чужим кроватям! А как полы придут мыть, так все следит, следит взглядом за уборщицей! Не любит он меня, не любит! Ребенка не могу…
И заскулила Маша, отвернувшись к стенке.
-Брось ерунду говорить. Александр твой честный и добрый, он все понимает, он не из тех, что гуляют от жены! – твердо сказала Аня, осторожно потрогав Машу за руку. Та схватилась за горячую ладонь, как за спасательный круг, уняла дрожащие губы…
…Александр ушел от Мани через полтора года, развелся, оставил дом, уехал в другой колхоз.
Маша рыдала, прося остаться, падала и хватала мужа за ноги, но тот спокойно поднял ее, усадил на стул, взял ее лицо в свои ладони и, поймав женин взгляд, тихо сказал:
-Маша, не надо. Я не смогу так жить, понимаешь?
-Ребеночка рожу тебе! Обещаю, что рожу! Останься!
-Нет, Маша. Ты с ума уже сошла, ревнуешь меня ко всем, к каждой, что пройдет мимо. Это противно, Маня.
Взял чемоданчик, коричневый, с потертыми уголками, и захлопнул за собой дверь…
…Аня тогда уже давно уехала в город. Всех манили заработки и чистота в городских углах, новая, модная жизнь, как будто вырываешься из тумана на свет. И льется, льется на тебя счастье, а ты пьешь его, набирая горстями в ладоши, и не можешь остановиться…
-Саша? Вы? – Анна шла со швейного комбината и тут увидела на автобусной остановке знакомое лицо.
-О, Анечка! Здравствуйте! – Александр чуть кивнул.
-Надо же, имя помнит! Узнал! – забилось сердце, колотя по ребрам.
-А вы тут тоже живете? Вам какой автобус? – Саша кивнул на подъезжающую буханку с полненьким, круглым, как большой руль, водителем.
Оказалось, что им по пути – Ане, Саше и пухлому водителю, потому что Сашка как раз устроился работать в автобусный парк.
Мужчина в городе мало кого знал, о своем прошлом говорить не хотел, а Аня и не спрашивала, то ли и так была в курсе, то ли ждала чего-то.
И дождалась, опутала, оплела, захомутала разведенного мужика. Хотя, нет! Он сам предложил ей пожениться.
-Но это неудобно, Саша, — нахмурилась Анна. – Маша моя подруга, если она узнает… Мне стыдно, словно я тебя украла!
— Чушь! Машка сама упустила свое счастье, голову совсем потеряла. А ты у меня – солнышко, белошвейка ты моя!
И целовал, целовал… Как когда-то в Аниных снах. Но всегда в этих снах за деревом, чуть левее, стояла чья-то фигура, пряталась, наблюдая. Аня все пыталась рассмотреть, кто там стоит. Но не успевала, просыпалась. А на второй день свадьбы разглядела.
И уже наяву стояла Маша, осунувшаяся, высохшая, пряталась за яблоней и смотрела, как подруга целует жениха, как он держит ее руки…
— Гадина! – прочла Аня по Машкиным губам. – Какая же ты гадина!…
— Машка! Вернись, Маша! – невеста кинулась, было, догнать знакомую, но Саша остановил ее, притянул к себе.
— Не надо, Ань. Не хочу я ее сейчас видеть, да и неудобно как-то! Ты ж моя голуба!
И опять кинулся целовать…
…- Саш, а где тут лежала трешка? – Аня судорожно перебирала вещи в комоде. – Деньги тут лежали! Где они?
— Где? – Александр, рассеянно пожевывая спичку, повернулся на кровати. – Дык, взял я вчера. Вон, вазу тебе купил! Смотри, на столе стоит. Сюрприз! Нравится?
— Вазу купил? – Аня в ужасе смотрела на подарок. Вазочка, стеклянная, вся в прозрачных складочках и с золотым ободком по верху, поймала в себя солнечных ушастых зайцев и теперь тормошила их, не выпуская наружу.
-Зачем мне ваза, Сашка? Деньги опять потратил, а мы копить решили! Как так можно, деньги общие, а ты потратил!…
Так она ругалась и после вазы, и после билетов в театр, и после новых сапог, которые Александр заставил жену купить зимой. И ругалась, и ругалась…
-Да что ж ты такая скупая? Откуда?! – не выдержал однажды мужчина. – Ну, на кой тебе эти деньги?! Сгорит хата, помрешь ты, и деньги твои ухнутся! Солить их, что ли?! Я жить хочу, а не копить. Поняла?
Он ударил кулаком по столу, ваза, та, что в стеклянных складочках, испуганно звякнула и покатилась на пол. Осколки от нее Аня еще потом долго находила под мебелью, уже после развода с Сашей… Осколки их хрупкой, стеклянной жизни, которую она разбила! Она, не он…
Где-то за километры от Аниного горя улыбалась Маша. Было ей немного радостно, что не сложилось у Аньки, что она теперь тоже «разведенка», сидит, наверное, льет слезы, воет по ночам. Да ничего уж не вернуть.
…А жизнь шагала по их судьбам своими широченными, твердыми ногами. Уж как не быть замужем таким завидным девкам?! Как не подобрать им пару?! И подобрались женихи, отгудели свадьбы, родились дети. Все, как у всех.
Приглашала ли Маня Анну на свадьбу? Нет! Нечего ей тут, разлучнице, маячить, отсвечивать. И Аня утаила от Марии нового жениха. Да и жили они далеко друг от друга…
…Лет через десять, повзрослевшие, с легкими морщинками на загорелых лицах, встретились они на печальном событии, в родной деревне. Хоронили председателя. Он уж давно, конечно, от дел отошел, но любили его, как батьку, как деда. К погосту процессия шла – вся деревня, да еще из соседних сел приехали проводить.
-Маша, Анечка! – прищурившись и ковыляя с костылями, окликнул женщин дед Кондрат. – Надо же, и вы здесь! Две подружки, две птички мои певчие. Ань, спой-ка нам! – и всхлипнул. – А то так душа рвется, дай выплеснуть слезу!
И Аня запела первое, что пришло в голову:
-«На Муромской дороге стояли три сосны, прощался со мной милый…»
Маша неотрывно смотрела на подругу.
-Что, и тебе плохо? И ты не удержала? – казалось, спрашивали ее глаза.
-Оставь, дело прошлое! – чуть помотала головой Аня и, отвернувшись, продолжила:
-«Я у ворот стояла, когда он проезжал…»
-Ой, девоньки! Ой, горе-то какое! –по-бабьи запричитал Кондрат, утирая лицо старой тряпицей…
..С тех пор разъехались, расселись по комнатам, по квартирам, выросли дети, расползлись потомки по миру, канула в небытие любовь Александра, перемололось, стерлось все. Но каждый год, в конце декабря, Маша делала два контрольных звонка. Что бы ни происходило в ее семье, кто бы не приходил в гости, она оставляла всех в гостиной и шаркала к телефону. Первый звонок Аньке – жива ли?…
…-Да кто ж тут победил, квашня! – Маша хихикнула, продолжая разговор. – Ты с твой чертовой бережливостью так и прошляпила муженька. Сама виновата. Я-то хоть за любовь, пусть и чрезмерную, пострадала, а ты за жадность твою, мелочность. Помню я, как ты за платок меня высмеять решила, а не вышло.
Мария замолчала, тяжело дыша в трубку.
-Погоди, сейчас валокордин возьму. Да где он тут? – была слышна Анина возня. – Ай, старая тютёха, рассыпала. Погоди, Машка, не отключайся, а подниму одну штуку. Подожди!
И Мария ждала, опираясь на трость и раскачиваясь, чтобы размять ноги.
-Все, я снова у аппарата! – победно затрещала трубка. – Вот, я и говорю, это ты меня тогда сглазила, а тебе же все и вернулось.
-Да чтоб тебя разорвало! – Мария Викторовна топнула. – Придумала, насмотрелась мелодрам этих щуплых! Тьфу! Я, Анька, всегда по совести жила, и мужу верила. Денег его не считала!
И тут женщины постепенно подкрадывались ко второй части своего разговора.
-Звонила? – тихо спрашивала Аня.
-Нет еще, тебе первой. Думала, тебя уж и нет, обрадовалась как будто. А ты все пыхтишь…
-Позвони! – также тихо продолжала Анна. – Мне страшно.
-Понятное дело! Ты только «Беломором» дымить горазда и копейки считать. Трусиха, скряга и предательница!
Тут обычно Маша уже хотела бросить трубку, потом вздыхала, передумав, опять прислоняла к уху динамик и, откашлявшись, хмуро буркала:
-С наступающим, Анька, долгих лет. Вот дал же Бог подругу – и бросить не могу, и видеть тебя не желаю! Мучение одно.
-И тебя с праздником, Марусенька! Здоровья с головы до ног, и внучкам здоровья. Старая ты ж карга!…
Они одновременно вешали трубки, потом медленно разворачивались и шли к притихшим гостям. Те обычно пугались ругани, раздававшейся из уст хозяйки, отставляли бокалы, ожидая скандал, но ошибались.
В гостиную, к свечам, шампанскому и наряженной елке возвращалась чуть улыбающаяся женщина.
-Жива, ругается, значит, здорова! – шептала Маша сама себе.
-Позвонила, огрызается, значит, еще поживет! – вторила ей Аня через сотни километров.
Странная женская дружба…
Но перед тем, как вернуться к гостям, Маша делала второй звонок. Кошка замирала, слушая.
Этот номер Мария раздобыла по своим, тайным, связям, Аньке не давала, всегда звонила сама.
-Добрый вечер, с наступающим! – женщина встрепенулась, потому что на том конце подняли трубку. – Извините, а с Александром я могу поговорить?
И тут время останавливалось. Что там ответят?! «Нет, он занят!», «Болен», или, что страшнее всего, «его уж больше нет»…
-Ну, так могу я с ним поговорить? – повторила вопрос Маша, потом не выдержала и добавила:
-Или помер старик?
-Да что вы несете?! – сразу взбрыкивал собеседник. – Здоровее многих будет. Только он сейчас занят, гости у него. Перезвоните завтра. Что передать?
Но Маша уже не дослушивала. Жив, здоров, и больше ничего не надо.
Она возвращалась, садилась за стол и, подняв бокал, радостно поздравляла всех с Новым годом. Вот и в еще один год она войдет с родными, близкими, с детьми и внуками. А еще – с теми, кто был с ней раньше, кто все еще ходит по этой земле, нося с собой память о былом. Маша их тоже любила, но сказать об этом не считала нужным, не думая, что потом может оказаться уже поздно…
