Случилась между космосом и нашим миром дырка, и стало что-то перетекать из космоса в наш мир, а из нашего мира в космос.
Обнаружили дырку наши мужественные космонавты. Кто её сделал, неизвестно. Грешили на инопланетян: наверное, они хотели что-то в нашем мире подсмотреть или просто посмотреть на красивую артистку, снимающуюся в космическом кино. И так коварно эту дырку сделали, что ни заткнуть, ни заклеить, ни замазать её космонавты не смогли.
Лет сорок назад, когда летали другие космонавты и когда за ними никто не подсматривал, начальник участка номер два седьмого СМУ г. Загорска Лев Александрович смотрел на дырку в калоше и ждал чуда. Блестящий знаток русского языка, какими обычно являются люди, носящие имя Лев, он с трудом подбирал нужное слово, чтобы выразить своё личное отношение к обнаружившейся дырке.
***
А ещё годков двадцать ранее этого момента в селе Заречье в ста километрах от города Загорска (ныне Сергиев Посад), случился вот такой диалог.
— Дуняшка, ты откуда? — Клавде́я, стоя на пригорке, окликнула шедшую по тропинке от реки женщину с ведрами на коромысле. В ведрах пахло чистотой и свежестью только что прополосканное в речной воде бельё.
— Полоскала, так твою!… — женщина с ведрами, выделяя гласные «о», подтвердила недвусмысленное предположение ответа, угадывающееся в формулировке вопроса.
— Чай, не без глаз! Вижу! — философски подытожила Клавде́я.
Обе рассмеялись. Одна, зная ответ, всё-таки задала вопрос, другая ответила на вопрос, хотя и знала, что другого ответа от нее и не ждут.
Важно не что сказано, а как сказано, с каким чувством. Женщины были одинакового возраста, замужние, с детьми. Есть что обсудить в минутную передышку от постоянных обязательных дел.
— А что, Миколка не помогат? — Клавдея поправила авоську с кирпичами черного хлеба, висящую на руле велосипеда.
— Помогат, токо если заставишь, — Дуняшка поставила ведра на траву, коромысло перекинула на одно плечо. — А не заставишь, глядь, его уж нету – удрал куда-то.
— И мой Сежка сам-от тоже дела не делат! Только если скажешь, да скажешь раза два, три. И делает всё молчком, молчком. Инораз, думашь, чем заставлять, нервы тратить, проще самой сделать, — сказав, Клавдея также употребила вышеупомянутое слово, и снова к месту. — Врежешь по матушке, доходит быстрее, и корове накосит, и воды наносит, в мага́зин сходит и в огороде прополет, но опять молчком.
— Не, мой-от, не всегда молчит, — просияло лицо Евдокии, — нет-нет да и… окрысится! Но, коли сделает, то как-то ловко и ухватисто: застать токо надо, пока не утек с ребятишками.
— Всё городские!.. Наши на них смотрят, — Дуняшка начала фразу, Клавде́я её закончила. — Им лишь бы погулять да пофорсить!…
Городской – это я, десять лет подряд отправлявшийся в сказочную страну Заречье летом на каникулах, на все долгие три месяца к своим двоюродным и троюродным братьям и сестрам.
В Заречье, как в Зазеркалье или страну Оз, попасть было непросто. Плацкартная двухсуточная железнодорожная тряска, голос проводника, как будильник среди ночи, душное ночное и холодное утреннее вокзальное томление; автобус «Пазик» уже не урчит, а стоит молча пустой рядом с редкими вышедшими непроснувшимися пассажирами.
Солнце только встает. Тишина…
Из предутренней дымки над водяной гладью реки Нерли, не торопясь, приближается паром-баржа.
Я снова в Заречье, снова в сказке, снова в детстве!
Фото автора
Да, население Заречья говорило на своем зареченском языке, главной гласной в котором была «о», а несколько неизвестных мне слов — только для разговорной речи. Пробовал их написать, получается какая-то дрянь: слушать можно, написать нельзя. Значит, ставим многоточие.
Как щепотку острейшей приправы, в меру, ни больше, ни меньше добавляет во вкуснейшее блюдо искусный повар, так и зареченцы добавляли «для красоты слога» запретные слова в свою устную речь, меткую и хара́ктерную.
Сиял на солнце в погожие дни, то есть когда «вёдро», золоченый крест с высоты старой колокольни, видимый за несколько километров. Крест, правда, был покосившийся, а на стенах колокольни росли березы: но я же предупреждал – это волшебная страна!
Да, была ещё одна вывеска на стене большой бревенчатой избы, именуемой «конторой», «Колхоз Заря коммунизма» (сейчас бы сказали «агрохолдинг»). Надпись могла светиться, но как-то не задалось.
***
Лёгкая двуручная пила извлекала свою музыку, касаясь берёзового бревна, лежащего на деревянных козлах. Музыка состояла из двух монотонно повторяющихся аккордов, но всё равно это была музыка, и её можно было слушать.
— Не заваливай, держи ровно и тяни без нажима на себя, — учил меня Колька.
Сам он владел пилой мастерски, держал свою ручку уверенно и пилил, собственно, он один. На другой ручке болтался я. Когда ручка перестала выскакивать из моих рук, Колька завершил первый этап моего обучения заготовки дров.
—Делай, как я, а то точно пальцы себе от.….шь! (т. е. отрежешь, лишишься — не пришьешь)
После десятого распила я, глядя, как слушается пила брата, понял красоту пиления, не толкал ручку пилы, а плавно тянул на себя и только легко сопровождал, когда тянул на себя Николай. Мы наслаждались музыкой часа полтора: глагол, обозначавший ампутацию пальцев, уже не употреблялся.
— …к! (Хрясть) — ровно отпиленный комель шлепнулся на землю, кувыркнулся и улёгся возле уже порядочной кучи.
— …ц! (Конец) — наконец-то, слава богу, всё.
— На сегодня хватит— скомандовал Коля. — А сейчас на реку!
Сквозь огород, успев поднять несколько упавших ранних яблок, по тропинке мимо сохнущего сена, раскиданного из копенок, с пригорка летим к реке: там на пляже уже приличная разновозрастная компания – мелюзга, ладноскроенные ребята постарше и готовые расцвести девушки. Каникулы. Здесь и местные, и городские. Колька бежит босиком, я все ж-таки в кедах. В небе светит солнце, и сияет покосившийся крест. Чьи лучи отметили Кольку, окрасив его волосы в золотистый рыжий цвет и рассыпав веснушки на лице и руках, не знаю, но отметили на всю жизнь.
***
Газоэлекросварщик самого высокого разряда Николай Солнцев, работавший на участке номер один, в четверг закончил смену и спешил в душ – смыть трудовой пот. Щиток уже не закрывал лицо: рыжие волосы подстрижены коротко, на лице узнаваемые веснушки.
Путь его пролегал мимо участка номер два, где, как мы ответили в начале рассказа, в позе роденовского «Мыслителя» пребывал Лев Александрович, созерцая набирающуюся в «калошу» воду.
«Калоша» или «банка» или металлокаркасный приямок для лифта — это металлический ящик площадью около 4 кв. м. и глубиной 1,5 м вмурованный в фундамент в нижнем, подвальном этаже здания.
Эта «калоша», безусловно, должна быть сухой: не может же лифт нырять, хоть и на небольшую глубину.
«Может, незаметно дождик прошёл, натекло», — вяло думал Лев Александрович, хотя осадков неделю как не было. «Может, конденсат», — сознание пыталось замаскировать истинную причину появления в приямке воды. Сварщик, вызванный для осмотра, определил наличие «свища», то есть дырки, в металлическом листе конструкции, через которую и стала просачиваться грунтовая вода – заводской брак.
— Заварить, — отдал приказ начальник. Он уже не надеялся на чудо, подыскиваемое им слово уже слетало с языка: «завари к…. (чертям) собачьим. (Окончательно, на век, до смерти, накрепко) Весь участок стоит!
— …(Хрен) тебе! (Не по зубам, никогда в этой жизни, слабак, ничтожество) — отреагировал свищ. Он отшил всех, спускавшихся к нему с резаками с целью его ликвидации. Зеркало воды регулярно отражало озадаченные лица руководителей стройки: бетон вокруг калоши залили на совесть. Цемент марки М-400 схватился с железной арматурой намертво.
К стоящему начальнику приближался человек, правда не с его участка. Диалог между профессионалами устной речи не мог не состояться. Николай уже оценил степень душевного смятения Льва Александровича и суть проблемы, задержавшись у шахты с водой, где опять кто-то копошился со сваркой: «Всё ……..сь? (бестолковитесь, некачественно работаете, теряете время, затрачиваете лишние силы)»?
Лев Александрович, мысленно разговаривающий с авторами заводского брака, по инерции оппонировал так же и Николаю, мол иди в баню или в душ, или на свой участок, не мешай решать проблему!
И Николай пошел.
***
То, что сварка – это его, на всю жизнь, он понял, когда резь и боль в глазах, наконец, стала уменьшаться, веки перестали смыкаться, и Николай увидел мир другими глазами, глазами сварщика, то есть через затемнённое стекло: когда-то он, электрик мостоотряда, возводившего мост рядом с родным селом, наблюдал, как яркий малиновый шов, остывая, меняет цвет на серебряный и соединяет несоединимое и… нахватался «зайчиков». Уже к вечеру в глаза как соли или песка насыпали. После бессонной ночи на белый свет смотреть было невозможно. Примочки из чая, втирания мыла не помогали. Не помог даже дядя, который влил в Колькино ухо камфорный спирт. При чем тут ухо? Так с целью профилактики – могла и окалина попасть: дядя то был акушер-гинеколог, приезжавший на Нерль порыбачить, а слуховой проход, как отверстие в организме, хоть как-то ассоциировался с дядиной специальностью.
Колька даже испугался, не дай бог ослепнет или станет плохо видеть, но пронесло… Текст командировочного удостоверения для прохождения первички по специальности «газоэлекросварщик» он видел четко и ясно.
***
— Сегодня пятница, — сказал Мишка – сварщик с участка номер два, садясь следующим утром в микроавтобус рядом с Николаем, — а выходные, похоже, накрылись: в банке опять лужа, опять ругань. Ты бы глянул, Коль. На складе хоть черта бери, и премия обещана, — дополнил Михаил.
— Баллоны чтоб не пустые были, резак, импортные электроды – тройку… посмотрим, — предложение было конкретным, сулившее вполне реальные преференции на пятничный вечер.
***
— Держи, финские, только со склада, — Мишка протянул пачку электродов. — Я на халтуру. Пойдешь со мной?
Николай посмотрел, подходящие или нет, и спрятал в свой шкафчик. Вместо них достал пачку МР-3. Надел робу и вышел за Мишкой. Оставшиеся в каптерке не расходились.
Убрав шлак, окалину и прочий мусор – следы предыдущих попыток заткнуть несговорчивое отверстие, Мишка пригласил старшего товарища в нишу на рекогносцировку. Воду собрали ветошью.
«Нет, я тебя трогать не буду», — Николай определил свою позицию свищу-дефекту, а Мишке велел найти трехдюймовую муфту.
В два газовых резака разогрели металл вокруг дефекта. Зло шипя, испарились остатки влаги. Лёгкий дымок с запахом резины от горячих подметок вился над работающими.
— Держи, — рука в перчатке накрыла муфтой обозначившийся дефект. Мишка зафиксировал муфту взглядом и разводным ключом, Николай дугой электросварки наложил свой фирменный шов вокруг муфты. Завернули заглушку на верхнюю резьбу.
— ..…ц!!! (Конец, достойное завершение, окончание хорошо сделанной работы, финал, не требующий переделки, радость от не напрасно затраченных усилий)! — произнес Николай, — зови начальство.
Лев Александрович лично занёс обещанные продукты и напитки в каптерку.
А вскоре сварщик Солнцев сидел на предложенном ему стуле в кабинете руководства СМУ.
— Какую вы хотите зарплату, чтобы работать у нас постоянно, Николай Александрович? — Лев Александрович, как часто бывает с людьми, носящими имя Лев, был толковым руководителем, — Подумайте.
Николай хлопнул пару раз обожженными ресницами и выкатил сумму: что тут думать – ни одна веснушка при этом не покраснела.
***
Теперь о начале рассказа про космос: хотелось начать с чего-то возвышенного, а уже потом про «калошу». Как там космическая дырка, не знаю, а Николай всё трудится и слово «конец» или похожее по смыслу пока говорить не собирается.
***
P.S. Был в Заречье. Давно нет медленно скользящего по реке парома, вместо него мост. Несутся по нему машины без остановок: временной портал в счастливую пору закрыт и не откроется больше.
Добраться не проблема – двести верст от Кремля. За остановкой – свеженькая «Пятерочка».
Традиционная архитектура заменяется маленькими особняками: дачники. Родительский дом Николай держит в полном порядке. Выходные, отпуск — только сюда. Рядом теремок — каркас сварен из кусков уголка, обшит утеплителем, вагонкой: трое внуков, как-никак.
В лесу звенят бензопилы, берега Нерли зарастают. В полях, среди обильной березовой поросли, гигантскими зонтиками стоят какие-то грибы. Это – борщевик.
Зато отреставрирована церковь. Крест, правда, на колокольне какой-то тусклый и малозаметный – то ли из фанеры, то ли из реек.
Но все равно там волшебно красиво.
—
Автор рассказа: Александр Я.
