Галина Сергеевна никому ничего плохого не делала. Жила себе тихонечко на первом этаже углового дома на Школьной улице. Тихая такая улица, не запруженная автомобилями, засаженная липами и кленами. Во дворах росли одуванчики, а жирные коты прятались среди кустов чайных роз и шиповника.
Жители двора, преимущественно пожилые, по старой привычке протягивали между тополями веревки, чтобы вынести таз, полный выстиранного белья. Людям этого поколения нравилось, когда от наволочек пахло настоящей свежестью. Они до сих пор боялись, что в белоснежные простыни запульнут грязным мячом дворовые мальчишки, или местная алкашня свистнет пару наволочек, чтобы поменять их на чекушку.
Поэтому бабушки сидели на лавочках, карауля белье, хотя не было уже во дворах озорных футболистов, да и алкаши наволочки сто лет не воровали. Галину Сергеевну часто можно было встретить среди женщин. У них образовался своеобразный круг по интересам. И поговорят, и посочувствуют друг другу, и все местные новости узнают.
А что им еще делать, этим городским старушкам? Не то что дети — внуки уже взрослые. У всех свои дела. Раз в неделю налетят тайфуном: мам, мам, мам! Кинут пакеты, полные ненужных деликатесов, в ухо чмокнут. Привет и пока. Все. Ни чаю попить, ни поговорить – заняты. Спешат. Присядут на минутку, мать начнет им что-то рассказывать, в глаза заглядывая. А в глазах – пусто, не слушают. От волнения у матери слова путаются, с пятое на десятое, беседа не клеится, и самое важное сказать уже не получается.
— Ой, мам, ты такие глупости несешь! – огрызнутся дети, и след их простыл.
Лучше уж с «девочками» во дворе. Там разговоры неспешные, обстоятельные, приятные… Летом их, местных бабушек, во дворе немного – большинство улетело клином на свои садовые участки. И ладно, зато общество сплоченнее и доверительнее. Настоящая дворовая дружба.
В числе самых лучших подружек и была Галина Сергеевна. Ее ценили за рассудительность и огромный жизненный опыт. Сама Галя, небольшая, худенькая, отличалась миловидностью и особым качеством – располагала к себе любого. Улыбчивость ли, кротость во взгляде, приятный голос – непонятно, может быть все вместе, да вкупе с опрятностью в одежде и аккуратностью во всем облике Галины Сергеевны. Она умела помирить поссорившихся, успокоить расстроенных и поднять настроение любому, кто был не в духе с утра.
О себе Галина особо не распространялась. Известно было, что у нее взрослая дочь и внучка, что жили они в Питере, и к Галине наведывались редко. Что муж у нее давно умер. Что она каждый вторник посещает собачий приют – носит туда какие-то продукты, что раньше ходила в клуб пожилых людей, но бросила, что… В общем, ничего такого интересного. Как у всех во дворе – скука смертная, хоть в петлю лезь. Правда, читала Галя очень много, и часто пересказывала «девочкам» содержание особенно понравившихся ей книг.
В последнее время Галя посещала «клуб» редко. Сияющая, с блеском в глазах, объясняла свое отсутствие просто: ждала в гости внучку. Мол, она вышла замуж, не по-людски вышла, наспех. Они, молодые, прыткие сейчас: не встречаются чинно-благородно годами до свадьбы, предварительно с родителями познакомив, а сразу – с места в карьер – живут. Предварительный брак – так называются современные отношения. Вот, расписались наконец-то, приедут вместе, законной семейной парой.
— Так и хорошо! – возразила Мария Александровна, кумушка с пятой квартиры, соседка Галины, — проверят друг другу, сходятся характерами или нет, а уж потом – в загс. Я вот смотрю на молодежь, завидую. Знала бы я раньше, что мой Колька таким придурком окажется, никогда бы за него замуж не пошла.
— Да нормальный он у тебя был, — не согласилась с подругой Галина.
— Для вас, может быть, и нормальный. А для жизни – никчемушный кобель!
Коля много крови попортил Марии в молодости. Темпераменты не совпадали. Мария до постельных утех оказалась слишком… э-э-э-э… спокойной. А Коле нужны были африканские страсти. Ну и погуливал, конечно. Не монах ведь. Намучилась с ним Мария, наплакалась, настрадалась. А умер муж, лучше никого и не нашлось. Вот и ругала себя: надо было темперамент свой подхлестнуть. Или вообще за такого замуж не выходить!
Галя не спорила. Какой смысл в обсуждении современных нравов? Все течет, все меняется. Ее мало волновало, законный муж или незаконный у Ирочки, внучки. Родной человечек, девочка ее, не забыла бабку! Значит, уважает. А может быть, соскучилась? Хотя чего там скучать: Ирочку дочка Таня увезла от бабушки в семилетнем возрасте. В школу надо было оформлять.
А до семи лет Галя с Иришкой – не разлей вода. Она ее не за внучку, за дочку принимала. Танька, как родила, так и шести месяцев дома не побыла: работа-работа-работа. Спрашивается, зачем уезжать в другой город, чтобы сутками вкалывать, свету божьего не видя? Зачем тогда рожала, чтобы собственное дитя на бабку спихнуть? Что это за жизнь такая уродливая?
Но дочь не слушала и не слышала мать. Ей этот Питер – свет в окошке.
— Движение, мама! Развитие! Карьера! А тут – болото! – объясняла Гале пузатая Таня. На последнем месяце в родной город прикатила.
— А что ты теперь-то делать будешь? Ребенок ведь! – сокрушалась тогда Галина.
— Ничего. Рожу и тебе оставлю. Я руки развяжу, а ты будешь себя нужным человеком чувствовать!
Вот так теперь дела решаются. Про здоровье и силы Таня маму не спросила. Неинтересно ей.
— А потом – что? Что потом, когда ребенок подрастет, делать будешь?
— Увезу в город. К тому времени у меня и квартира будет, и машина, и бизнес. В элитную школу определю. По крайней мере, дочка настоящую жизнь увидит! А тут – что? Сидишь в лесу – молишься колесу! Тоска. Давно ты богомолкой заделалась, мама? Продай ты эту икону и не смеши людей!
От прабабки Галине осталась в наследство старинная икона. Она долго лежала в коробке (молодой Галина в Бога не верила). А потом, уже после смерти мужа, Галя вынула икону на свет божий и повесила в углу. Как-то легче стало, светлее, что ли… Эта икона – причина семейных споров между мамой и чересчур практичной дочери. Той все бы продать, загнать…
— Мама, на эти бабки можно квартиру в Питере купить, сечешь?
Галя «не секла».
— Таня, прекрати дурацкие разговоры. Это – память. Память не продают!
— Ну конечно, пусть дочь до смерти корячится. Целуй свою деревяшку дальше, коли совести нет!
Галина Сергеевна, подумав, убрала икону обратно в коробку. Зачем лишний раз раздражать дочь? Пусть себе хранится. Вдруг и правда позарится кто на нее, время неспокойное нынче.
***
Ирочка росла подле бабушки, в любви и ласке. Ни на секундочку не расставались. Матери, наезжавшей домой раз в месяц, Ира побаивалась. Та, энергичная, яркая, жесткая, в красном плаще и с красной помадой на губах, была похожа на красный смерч, врывавшийся в уютную однушку. Из-за него дома становилось тесно. Все пропитывалось Таниными резкими, похожими на мужской дезодорант, духами. Ира дичилась, старалась спрятаться от незнакомой и совсем неродной матери за спину Галины.
Часто внучка доставала икону из коробки, разглядывала старинный оклад, водя пальчиком по чеканке, всматривалась в покойное лицо Богоматери.
— Почему она такая грустная?
— Так ей собственного ребеночка отдавать нужно, — объясняла Галина.
— Куда отдавать? – не понимала девочка.
— Чужим людям.
Как понять ребенку, что младенчик на иконе – Бог? И его отдать нужно в жертву, на смерть, чтобы искупил людскую вину. Чтобы простились грехи всего человечества. Галина впервые в жизни пожалела, что так мало знает о вере.
— Рано или поздно с детками придется расставаться, Ирочка. Такова жизнь.
— И с мамой ты рассталась?
— Да, детка.
— И со мной расстанешься?
Как ей все это сказать?
***
Как плакала Галя, когда Татьяна забирала Иришку от бабушки! Забирала в мегаполис ребенка, не спросив, хочется ли ему туда, не поинтересовавшись даже душевным состоянием собственной матери – хуже фашиста какого!
— Ирочка, девочка, не плачь, — дрожащим голосом пыталась успокоить свою девочку Галина.
Иришка смотрела на нее, прижав заплаканный, красненький носик к стеклу дверцы кричаще красного автомобиля (Таня обожала красный цвет), смотрела, словно затравленный зверек, маленький несчастный котенок, которого увозят неизвестно куда, неизвестно зачем, господи!
Таня раздраженно кидала в багажник сумки и пакеты:
— Мама, я вообще не понимаю, зачем собираю это барахло! Шмотки я и в Питере куплю! А все эти альбомы, шишки какие-то, пластилин… Это выбросить надо было!
И как ей, шумной, удивительно красивой, враждебной, объяснить – не шишки, а поделки, сделанные руками внучки… альбомы полны удивительных рисунков… а из пластилина слеплены чудесные звери. Что у Иришки – талант! Что ее надо устроить в художественную школу – творческое начало у Иришки развито необыкновенно! Что в другой сумке собраны бабушкины подарки, салфетки, вязаные вещи – память о бабушке! Что это не барахло, а свидетельство любви, глубокой и чуткой привязанности!
Тане было наплевать на любовь. Как, как так случилось, что из чуткой, ласковой девочки выросла этакая мегера? И что-то ворохнулось тогда в душе Галины: Иришка, живя с матерью, вырастет такой же бесчувственной мегерой. Ее никто не научит сопереживать, сочувствовать, любить… Некому учить будет.
В первые годы жизни в Петербурге Иришка еще приезжала на месяц-другой во время школьных каникул. Галя с тоской замечала – из ребенка лепили будущую «бизнес-вумен». Иришке постепенно надоедали волшебные сказки. Потом ей вообще стало неинтересно читать и рисовать. Зато поганое словечки «бабки», «шмот», «кринж», «лол» проросли в Иришкином лексиконе, как мерзкие, живучие, неистребимые сорняки.
А потом Ира перестала приезжать. Подростку неинтересны какие-то там старухи. Да и город детства, «унылое г**но», был уже неинтересен. Галина смирилась с этим. Нет никакого смысла в страданиях и бесконечных самокопаниях. Жестокий мегаполис сожрал все, что было у Галины. Лучше принять этот факт и жить дальше. Например, ходить в собачий приют, помогать несчастным брошенным животным и их несчастным волонтерам, разрывавшимся между своими семьями и вот этими никому не нужными собаками. Помогать хоть чем-нибудь, хоть крупой, хоть консервами. Гулять с собаками по лесу и любить их всей душой.
Отдавать любовь тем, кому она действительно нужна. А она нужна. И волонтерам, и собакам, и голубям, и даже вот этим старушкам-болтушкам, караулящим белье на веревке, в тихом дворике, под сенью лип, тополей и кленов…
Конечно, Галя ужасно волновалась. Думать о том, что из Иришки выросла «бизнес-вумен» с вороньими повадками (ухватить побольше, урвать кусок пожирнее, прицепиться к земным благам покрепче) было невыносимо… И тем не менее, Галя ждала. Ждала и радовалась предстоящей встрече.
Иришка с мужем должна была приехать шестнадцатого. Галина бегала по магазинам, выколачивала (к общему неудовольствию «девочек» — пылищи-то!) ковры, даже в парикмахерскую сгоняла.
***
Ирочка гостила три дня. От бабкиных хлебосольных угощений вежливо отказывалась. Зато каждый день заказывала суши. Суши нравились Валере, мужу. Галя ничего в таких яствах не понимала. Да и дорого! Но молчала тактично.
Бесед и разговоров ни с Валериком (накачанным, ультрамодным, в белой, обтягивающей все эти трицепсы и бицепсы футболке), ни с Ирой (вызывающе красивой, обесцвеченной и рафинированной) не сложилось. Похоже, они изнывали со скуки, практически не поднимая голов от телефонов.
Уехали на третий день, кое-как попрощавшись. Галина Сергеевна даже вздохнула с облегчением – невозможно было крутиться возле двух взрослых людей, лежащих в обуви на диване, то и дело листающих ленту в гаджетах. Неудобно как-то.
Был ребенок – и нет ребенка.
Что происходит с людьми?
Галине Петровне было муторно. Сосало под ложечкой. Она не спала от предчувствия чего-то плохого. До внучки не дозвониться – сердце ухало и прыгало по кочкам. Вдруг – авария? Дозвонилась до Татьяны. Та успокоила мать: «эти» добрались без приключений.
— Ну? Как тебе муженек?
— Да я не поняла… Наверное, нормальный. Не знаю…
— Ну я же говорила! Урод! – Татьяна торжествовала. Она ведь говорила…
***
К Пасхе Галина Сергеевна испекла кулич. Посетила храм. И так там ей было хорошо, так привольно и спокойно, что по дороге домой она все-таки решила: нечего икону томить в темноте. Хватит. Чего бояться? Чему быть, того не миновать!
Коробка оказалась пустой.
Икону забрали. Галина Сергеевна начала задыхаться. Не в деньгах, не в цене дело было. Просто… Как же так можно? Как можно так? Осознание того, что любимая внучка походя, не сказав ни слова, смогла украсть икону, сводило с ума. Будто Галину Сергеевну в чем-то липком испачкали, и от этой гадости никак уже не отмыться. И слезы, слезы лились из ее глаз сплошным потоком: Как? За что?
***
Подружки заволновались. Галина Сергеевна уже сутки не выходила из дома. И не дозвониться, и не достучаться. Пришлось вызывать скорую и полицию. Дверь открыли. Мертвая женщина лежала на полу. Около нее валялась раскрытая коробка.
***
Татьяна плакала у гроба матери. Она догадалась о причине смерти родного человека. Об этом Таня никому не сказала. Дочь до сих пор не выходила на связь, но в социальных сетях появились новые фото: Ирина и Виталик, загорелые и счастливые, наслаждались отдыхом на престижном морском курорте…
