«Уважаемая Надежда Георгиевна, поговорите, пожалуйста, со своей дочерью. Такое поведение на уроках недопустимо!» — сообщение от учителя литературы появилось в мессенджере буквально за пять минут до того, как Алёна вернулась из школы. Надежда Георгиевна всё ещё сидела со смартфоном в руке и непонимающе смотрела на экран, когда в прихожей хлопнула входная дверь, и в кухню заглянула улыбающаяся возмутительница спокойствия.
— Привет, мам! Я дома.
— Алён, что случилось на уроке литературы? — Надежда Георгиевна показала дочери сообщение и вопросительно приподняла бровь в ожидании ответа.
Ситуация была из ряда вон выходящей, потому что за все девять лет учёбы претензий к Алёне у учителей не было ни разу. Умница, отличница, активистка, добрая, отзывчивая, уравновешенная — клад, а не девочка. А тут такое.
— Мы с Ольгой Владимировной не сошлись во мнениях, мам, — ещё шире улыбнулась Алёнка. — Не обращай внимания, это не проблема.
— Ну как это не проблема? — возмутилась Надежда Георгиевна. — Как это не сошлись мнениями? Почему учитель пишет про недопустимое поведение? Ты ей нагрубила?
— Нет.
— А что ты сделала?
— Сейчас расскажу…
Алёна сбегала в свою комнату, чтобы положить в кресло школьный рюкзак, после чего вернулась к матери в кухню и пустилась в объяснения.
— Мы сейчас изучаем комедию Грибоедова «Горе от ума», мам. На дом задавали найти в библиотеке или в Интернете отзывы современников Грибоедова на эту книгу. Ну там… В общем, что другие писатели и критики того времени про эту комедию говорили. Я поискала…
— И? — Надежда Георгиевна нахмурилась, потому что Алёна вдруг сделала паузу и перестала улыбаться.
— Это неправильно, мам. Мы же о литературе говорим, а литература — это искусство, творчество, так?
— Ну, — пожала плечами Надежда Георгиевна, не понимая, к чему клонит дочь.
— Мам, тебе нравятся картины Пикассо?
— Нет.
— А его современникам они нравились?
— Да я почём знаю? — Надежда Георгиевна окончательно запуталась в рассуждениях дочери. — Какое мне вообще дело, нравились кому-то его картины сто лет назад или нет? Нет, наверное. Я до сих пор не понимаю, почему кто-то готов миллионы за эту мазню платить. Но мы ведь не о картинах говорим, Алён, а о твоих уроках.
— Мы об искусстве говорим, мам. Мнений о книгах столько же, сколько о картинах. Одному нравится, другому нет, третий пытается какой-то скрытый смысл найти, четвёртый ещё что-то. Когда Грибоедов своё «Горе от ума» писал, всё по-другому было. Другие традиции, законы, обычаи… Да вообще всё. И его современники совершенно не то видели в этой комедии, что мы сейчас видим. Вот есть люди с высшим образованием специальным, которые разбираются в сюжетах и других тонкостях литературы — они смотрят на литературное творчество через призму…
— Боже, Алён, где ты этих заумных слов-то понабралась? Через призму… — Надежда Георгиевна помотала головой, приводя мысли в порядок. — Я тебя не про призму спрашиваю. Что ты сказала Ольге Владимировне, после чего она мне такие сообщения шлёт?
— Я ей сказала, что неправильно тратить учебные часы и личное время учеников на чужое мнение, которое никому не интересно и уже давно не актуально.
— Ты с ума сошла? — изумилась Надежда Георгиевна.
— Нет, я просто высказала своё мнение, — гордо расправила плечи Алёна. — В Конституции написано, что каждый гражданин имеет право на личное мнение. У меня оно есть. И про «Горе от ума» у меня тоже своё собственное мнение. Тебе же не нравится Пикассо, и мнения его современников не интересны, так? И ты не стесняешься об этом говорить. Вот и мне…
— Алёна! — Надежда Георгиевна стукнула кулаком по столу. — Я никогда не ругалась с тобой по поводу школы, но ты меня вынуждаешь. Твоё мнение у тебя никто не отнимает, но держи его при себе, будь любезна. Есть учебные планы, есть задания — просто выполняй их, и всё. За пределами школы можешь что угодно думать и про Грибоедова, и про всё остальное, чему вас там сейчас учат, а в школе делай то, что от тебя требуют, поняла? Ещё мне не хватало перед учителями краснеть из-за твоих подростковых выходок.
— Спасибо, мам, — сникла Алёнка. — Именно на такую поддержку от родного человека я и рассчитывала. Если завтра учительница скажет набить татуху на лбу и в фиолетовый выкраситься, я так и сделаю.
Надежда Георгиевна шумно вдохнула, намереваясь высказать дочери своё возмущение по поводу такого безобразного поведения, но Алёнка не стала её слушать — ушла в свою комнату и громко хлопнула дверью.
Вечером, когда с работы вернулся Алёнкин отец, воспитательная беседа повторилась, но в этот раз уже с угрозами отнять у нерадивой дочери гаджеты и посадить её под домашний арест. Алёнка плакала половину ночи, а на следующий день прогуляла школу и вернулась домой с фиолетовыми прядями в светло-русых локонах. Спасибо, что без татухи на лбу, а то Надежду Георгиевну удар бы хватил.
Под домашний арест девчонку всё же посадили. И гаджеты отняли, как папа и обещал. Но Алёнке было пятнадцать, и у неё на всё было своё личное мнение, с тех пор категорически не совпадавшее с мнением родителей, педагогов и взрослых в принципе. Кто виноват? А это уже вопрос к Герцену. Хотя по поводу его творчества мнение тоже у каждого своё.
