— А Валька-то чаво не приехала? Мать вышла навстречу Ольге, тяжело ступая по деревянному полу крыльца, отекшими ногами в больших галошах.
— Я думала, что она раньше меня уехала — дочь поставила тяжёлые сумки с продуктами на ступеньки — на автовокзале ее не было, на звонки не отвечает.
— Басурманин поди не отпустил — Вера Александровна поджала сухие губы и морщинистые щёки обвисли, потеряв очертания. Чёрный платок, намотанный на голову, закрывал пожилой женщине лоб и глаза, оставив снаружи только заострившийся от худобы нос и серо-синего цвета губы.
Потемневшее от горя и слёз лицо, не отделялось цветом от тряпок, в которые куталась вдова, недавно похоронившая ещё и сына.
— На поминки родного брата не приехать, ни стыда, ни совести — мать бормотала раздраженно под нос, но Оля ей ничего не ответила. Она сама не понимала, почему Валя не приехала и не отвечает на звонки, хотя набирала её номер каждые пятнадцать минут.
Басурманином был муж Вали, выходец из Средней Азии, смуглый и кривоногий Бахадур, с хитрым прищуром карих глаз.
Когда Ольга узнала, что Бахадур переводится на русский язык как богатырь, стала с трудом сдерживать смех, при общении с ним. Он был жене по плечо ростом, жилистый, с тонкими и волосатыми, как у жеребенка ногами.
Из всех родственников и друзей Вали, только Ольга, умудрилась сохранить близкую связь с сестрёнкой после ее замужества. Остальные деликатно отошли в сторону, не звонили и не появлялись, чтобы не раздражать своим вниманием, чересчур ревнивого мужа Валентины.
Баха, так его называли знакомые, умудрился влюбить в себя восемнадцатилетнюю красавицу из соседнего общежития, а как он это сделал, не понимал никто. За девушкой ухаживали самые симпатичные парни из техникума, а она выбрала неприметного разнорабочего на стройке, на десять лет старше себя.
Бросила учёбу на втором курсе и вышла замуж, родила друг за другом четверых темноглазых, как отец, детей. Рожала, пока старшая сестра, тайком от Бахадура не сводила ее к знакомому гинекологу.
Тайком, потому что муж слышать не хотел о средствах контрацепции, а аборт считал страшнейшим из грехов. Оля жалела наивную младшую сестру, которая была уверена, что муж ее любит, и считала себя обязанной подчиняться его воле.
В начале супружеской жизни она старалась угодить ему, повязала голову тёмным платком, надела длинное платье. Ее ровесницы вовсю веселились и жили в своё удовольствие, а она ради любимого мужа, превратилась в измученную жизнью старушку.
После еды ладошки сложит, почитает на каком-то непонятном языке молитву и по лицу руками проведёт. Глаза на людей не поднимает, обходит стороной знакомых, чтобы лишний раз с ними не разговаривать.
То, что Валечка перешла из православной веры в другую, близкие догадывались, но старались на эту тему не говорить. Понимали что разговоры с ней, пустая трата времени, в полной власти и подчинении Бахадура, всё равно она никого не услышит.
Работать пока рожала детей, муж ей запрещал, она и сама не рвалась, сидела с малышами в четырёх стенах. Готовила, стирала и убирала, сдувала с мужа пылинки, и в семье был мир и лад.
Но дети стали подрастать, денег постоянно не хватало, и Валя решила выйти на работу. Муж не запретил, но стал устраивать скандалы, находя повод для ревности. То с работы пришла с опозданием, то на лестничной площадке задержалась с соседкой, то поздоровалась с незнакомыми Бахе людьми. А потом и руки распускать начал, то и дело Валя приходила на работу с синяками. Работали сестры вместе, на одной швейной фабрике, самое безопасное по мнению Бахадура место, из мужчин только дядя Вася ремонтник, и грузчик Леша косоглазый. Даже к ним муж Валентины относился с подозрением, то и дело пытал жену, не разговаривала ли она на работе с кем-нибудь из них.
— Эх, Валюша, не того ты выбрала в мужья, не того — ворчала мать при редких встречах с дочерью. С зятем басурманином она не ладила, и поэтому Валентина изредка приезжала с детьми одна. Переночует в родительском доме, и уезжает, печально опустив голову, знает, что дома ее ждёт хорошая взбучка. Не должна замужняя женщина ночевать на стороне, когда у неё есть законный муж и свой дом.
Хотя и мыкались они по съёмным квартирам, Бахадур называл своим домом каждую халупу, арендованную по дешёвке. И требовал, чтобы Валя без его команды не смела, порог на улицу переступить с этого самого «дома».
— Ты чего не заходишь — прервала грустные мысли старшей дочери мать — некогда рассиживаться, стол нужно накрывать.
Оля со вздохом поднялась со ступеньки, где сидела, мама права, некогда сегодня сидеть, нужно готовиться к невеселому застолью. Сентябрьский ветер холодил спину, и стылость неприятно отдавалось в солнечное сплетение, словно ледяная сосулька проткнула ее насквозь. Слегка подташнивало, появилась тягучая слабость в ногах и руках, и разболелась голова, словно стянутая обручем.
На поминках народа было немного, несколько старушек-соседок и два закадычных приятеля Ильи, младшего из детей Сивашкиных.
Мать никого не звала, пришли те, кто знал, сегодня сорок дней, как наложил Илюша на себя руки. Причин такого страшного поступка никто не знал, записку он не оставил, никому не жаловался на проблемы.
Тридцатилетний парень зашёл вечером в сарай, и больше оттуда не вышел. Нашла его мать, еще не успевшая снять черный платок после смерти мужа, отца ее детей. Всего три месяца прошло с того вечера, когда Иван, вдруг захрипел во сне и начал задыхаться. Пока бегала Вера вокруг него, а сын вызывал скорую, он умер, не успев понять, что с ним случилось.
А может и понимал, что смерть взяла его за горло костлявыми пальцами, болел давно и с постели вставал только по нужде. От высокого и красивого мужчины остался лишь скелет, обтянутый сухой кожей коричневатого оттенка.
Ох и выла Вера на похоронах, рвала на голове волосы, цеплялась за гроб, и не слышала, как за спиной шептались соседи.
— На чужом горе счастья не строят, вот и пришло время ответ ему держать перед Александрой. Встретит она его там и спросит за дитё нерожденное, обязательно спросит. Как бы ещё беды не было в доме Сивашкиных, проклятие оно срока годности не имеет, и через сорок лет может настигнуть.
Услышать не услышала, но почувствовала как по спине пробежал холод, ледяная рука прошла по рёбрам, словно по клавишам и чей-то тонкий голос пропел:
— Не видать тебе счастья материнского, как и мне, как мне, как мне…
Вера подскочила на месте и безумными глазами обшарила толпу:
— Кто это? Кто тут поёт?
Односельчане пришедшие на похороны, испуганно попятились, и старушки, переглядываясь между собой, перекрестились.
— Мама, успокойся, никто здесь не поёт, тебе почудилось — дочери Оля и Валя увели упирающуюся мать в сторону, чтобы не смотрела, как в сырую землю положат ее любимого мужа.
Любила она Ивана, так любила, что жить не могла без него ни дня, ходила как привязанная, ни на минуту от себя не отпускала. Ревновала страшно, бегала по деревне, следила постоянно за мужем, поэтому может и с соседями не общалась. Ей везде мерещились разлучницы, готовые соблазнить Ивана, и на аркане утащить мужика из семьи. Стоило мужу через забор попросить у соседа лопату на время, Вера мигом оказывалась рядом, и заглядывала в щель. Она выслеживала, высматривала, и ненавидела всех женщин в деревне, от старух до подростков. Врала, изворачивалась чтобы удержать мужа под контролем, и жила только этой мыслью.
А вот смерть обмануть не смогла, не уберегла и от болезни, привязалась зараза непонятная в сорок пять лет, и стал сохнуть Ваня.
Ходили по врачам, проходили обследования в городе, но никто из докторов так и не мог сказать, отчего его нужно лечить. Пропал аппетит у мужчины, потом и сон забыл к нему дорогу, а одышка и учащённое сердцебиение сделали его за два года инвалидом. Мучился долго, двадцать лет ни живой, ни мёртвый, сил было только ложку поднять с жидким супом. А Вера не особо и горевала, теперь муж был всегда рядом, и никому кроме неё не интересен.
А Валя и на похоронах отца покоя не знала, названивал ей муженёк, всё пытал, что это она там делает. Требовал показать по видео, нет ли мужчин рядом с ней, особенно молодых. И слал проклятия жене, посмевшей уехать от мужа, и неважно, что он сам отказался ехать на похороны тестя.
Валентина тогда впервые ослушалась законного мужа, и поехала, взяв с собой только двоих младших. И на похороны брата умчалась, не спросясь, словно некому без неё хоронить этого грешника — самоубийцу. А Бахадур в ее отсутствие, злился и срывал зло на старших детях, воспитывал, чтобы не стали такими же, как мать, распутными.
Верная мужу жена, не стала бы без разрешения ездить куда попало, и разговаривать с какими-то непонятными мужчинами.
А Валентина то и дело здоровается в городе с кем-нибудь, за что была неоднократно бита так, что живого места не оставалось. По-другому она мужа не понимала, проявляла неуважение к нему, и подавала дурной пример детям.
Но наконец, видимо, удалось Бахадуру объяснить жене, что нельзя приличной женщине, без дозволения мужчины через порог переступать.
На поминки, на сорок дней со дня смерти родного брата Ильи, Валя не приехала.
На звонки не отвечала, а Бахадура номер телефона никто не знал, человек он был скрытный, не любил общаться с роднёй жены.
Дня три прошло, пока поминали, на могилки сходили, а от Вали не было никакой весточки. И Оля заехала к сестре по дороге домой, жили они в одном городе, только в разных районах. Она долго звонила в дребезжащий звонок возле обшарпанной двери, но ей никто так и не открыл.
Соседка сестры по съёмной квартире, к которой обратилась Оля, удивилась, услышав, что она ищет семью Бахадура.
— Уехали они несколько дней назад, сама видела, как с вещами выходили.
— Всех видели?
Соседка ненадолго задумалась, вспоминая тот день, и отрицательно покачала головой.
— Я видела только мужа и ребятишек, Валентины с ними не было. А вы позвоните хозяйке квартиры, у меня есть ее телефон.
От предчувствия новой беды сердце у Оли раздулось, словно шар и стало ломать рёбра с левого бока. Появилась знакомая, тупая боль в солнечном сплетении, и неприятный, горький привкус во рту.
Хозяйка квартиры приехала быстро, она знать не знала, что жильцы съехали, аренда была оплачена до конца месяца.
Как только открыли дверь, в нос ударил удушающий приторно-сладкий запах мертвечины.
Валя лежала на полу в спальне, растерзанная, словно ее разрывали на куски дикие звери. Бурые пятна крови были везде, в помятой постели, на обоях и даже на потолке. А на полу четкие следы мужских ботинок, испачканных той же кровью.
Первой сползла на пол хозяйка квартиры, а Оля потеряла сознание следом, и лишь соседка умудрилась сохранить хладнокровие, вызвала полицию и скорую помощь.
Эксперты насчитали на теле Вали больше ста ножевых ранений, кто-то обезумевший, остервенело исполосовал женщину начиная с лица. Глубокие порезы на щеках и на губах были нанесены ещё живой, убийца долго мучил несчастную, прежде чем она умерла от потери крови.
Бахадур с детьми исчезли, как в воду канули, полиция разослала ориентировки по соседним областям, проверила станции и аэропорты, но всё тщетно. Четверо кареглазых внуков Веры, растворились бесследно, как будто их никогда и не было. Соседка была последним человеком, кто видел, как они бежали за отцом, держа друг друга за руки.
Помогли с похоронами Вали сердобольные коллеги и односельчане, Вера не в состоянии была даже понять, что происходит. Она лежала безучастная ко всему, с тех пор как узнала о смерти младшей дочери, и невидящими глазами смотрела в потолок.
Оля не смогла проводить Валюшку, в последний путь, после увиденного в квартире, она оказалась в больнице. Тупая боль в животе превратилась в огненный шар, сжигающий ее здоровье, а после первых обследований врач сказал, что ей стоит подготовиться к долгому лечению. Но при этом старался не смотреть в глаза, и усердно кашлял, разглядывая анализы.
Всю ночь Оля проплакала, и радовалась сквозь боль и слёзы, что успела поднять детей, до этой страшной минуты. Старшей Алечке двадцать, ее погодке Анечке девятнадцать, они смогут выжить в этом беспощадном мире вдвоём. Доучиться в техникуме, куда поступили не успеют, но на кусок хлеба себе смогут заработать.
Девочки у неё умные и работящие, привыкли помогать матери, росли без отца, надеятся было не на кого. Оля лежала на скрипучей, больничной кровати, а в окне виднелся серп луны, затянутый легким дымком, как сеточкой.
Он тускло освещал верхушки деревьев, по которым пробегал шалунишка ветер, перебирая ловкими пальцами круглые, как монеты, листья осины.
Бледная серо-зеленая кора дерева под окном, напомнила Оле растерзанное тело сестры на полу, и она взвыла, не в силах сдержать рвущийся из горла крик.
— За что ты Боженька с нашей семьёй так обходишься? За что наказываешь, в чём мы провинились?
На то же небо смотрели Анечка с Алечкой в деревне, куда приехали поддержать бабу Веру. Они понимали, что мама умирает, и на всем белом свете, у них нет никого, кроме бабушки.
Которая как сумасшедшая сидит на сундуке перед окном, и бормочет странные слова, будто разговаривает с кем-то.
— Шурка, чего ты привязалась к моей семье, Ваню забрала и Илюшу с Валей. Одна Олюшка у меня осталась с внучками, не трогай ты их, бога ради!
А Шура стоит за окном, руками живот поддерживает, он был у неё огромный, еле ходила. Последний месяц перед родами, а эта ненормальная по ночам мужа выискивала по деревне.
Вся промокла под дождём, с волос струится вода, посиневшие от холода губы дрожат.
— Иди Шура домой, не ходи ты за ним, меня он любит, и будет только моим всегда!
Не уходит первая жена Ивана, поддерживая руками живот, ходит и ходит вокруг дома, стучится в окна. Требует вернуть ей, отца ее нерожденного ребёнка, взывает к совести мужа и его любовницу.
— Я его на аркане не тяну, — кричит Вера, уставившись в окно, за которым стоит беременная Шура — он сам приходит, значит любит меня!
Молчит Вера о том, что отдала за приворот, бабке Чернухе, цыганке, серьги золотые, тяжёлые, подарок покойной матери.
Чтобы жить не мог Иван без Верочки, бросил жену молодую, на последнем месяце беременности. Влюбилась Вера без памяти в Ваню на его же свадьбе, и чуть с ума не сошла от мысли, как же она его раньше не замечала? Жили по соседству, разговаривали, а влюбилась, когда Иван на Шурке из соседней деревни женился.
И решила увести его от жены, во чтобы то ни стало, чего бы ей это не стоило.
— Аля, о ком это бабушка Вера бормочет? Кто такая эта Шура?
— Мне соседка баба Люба говорила, что увела она деда Ивана, у жены беременной. Представляешь, какие страсти и в то время творились, ради любви на всё шли.
— Аля, я боюсь, она кажется сошла с ума, давай уйдём отсюда.
— Куда мы пойдём ночью, лежи тихо, может успокоится ещё.
А Вера ходила от окна к окну, пытаясь высказать Шуре все, что накопилось за жизнь, свои страхи, свои переживания, как близкой подруге.
— Он и меня измучил, Шура, всё заглядывался на женщин других, а ведь я ради него только и жила.
Но Шура видимая только Вере, не сочувствовала сопернице, она смотрела бездонными глазами, и сжигала ее взглядом. Тянула руки, стучала в стекло, и требовала отдать своё.
— Аля, я больше не могу, давай к бабе Любе сбежим, пока бабушка нас не замечает.
— Давай, только тихо!
В доме соседей горел яркий свет, и напуганные девчонки добежали до двери в два прыжка.
— Тетя Люба, пустите нас пожалуйста, мы боимся оставаться в доме. Бабушка сошла с ума, она разговаривает с какой-то Шурой, просит, чтобы оставила всех в покое.
— Бабка ваша грех большой взяла на себя, увела мужа у беременной жены. Шура умоляла Веру оставить в покое их семью, ради будущего ребёнка, а та лишь насмехалась. Набегалась Шурка под дождём и простыла, а некому было о ней заботиться, муж с Веркой милуется. Пролежала дома одна, пока совсем не поплохело, тогда только соседи увезли в больницу. Умерла она и ребёнок погиб неродившийся, говорят, прокляла Шура разлучницу перед смертью. Чтобы счастья она не видала от детей своих, а видела только горе горькое.
***
Оля лежала прикрыв глаза, но обгрызанная небесными мышами луна, до размеров серпа, светила ей в лицо, и она это чувствовала. Тусклый, серый свет брезжил между мокрых от слёз ресниц, и не давал уснуть.
Нужно было успокоиться и попытаться отдохнуть, и измученная болью женщина, отвернулась к стене, чтобы не видеть этот свет. Но свечение стало только ярче, он уже пробивался в глаза болью, словно в лицо стали светить фонарём.
Не выдержав, Оля открыла глаза, медленно повернулась к окну, и вздрогнула от увиденного.
Она не испугалась, почему-то женщина в у окна, освещенная лунным светом, не показалась ей страшной. Было только недоумение — откуда она здесь взялась, ведь в палате Оля лежала одна. Может лекарства так на нее подействовали, она знала что болеутоляющие могут вызвать галлюцинации.
Видение был нечетким, оно разрывалось и переливалось серебристым светом, но Оля сразу поняла, кто перед ней.
— Пресвятая мать Богородица, помоги мне!
Силуэт услышал ее шепот, и повернул голову, медленно приблизился к лежащей женщине.
Оля увидела большой живот под широкой одеждой, сотканной из лунного света, святая дева еще только ждала ребёнка.
— Не ради себя прошу, ради детей невинных, позволь мне ещё немного пожить. Своих дочерей до ума довести, и детей Валюши найти, как же они вырастут без любви и ласки. Помоги, пожалуйста, оставь меня на этом свете, ради малышей, переживших мучительную смерть матери!
Оля почувствовала жжение в животе, будто раскаленным прутом проткнули желудок. Потолок опрокинулся и упал на неё, с хрустом раздавив плачущую женщину.
— Не помогла, не захотела…
Это было последнее, о чём подумала Ольга, проваливаясь в темноту, под тяжестью белого, больничного потолка.
Утром медсестра увидела неподвижное тело в кровати, и вздрогнула, она никак не могла привыкнуть к мёртвым телам.
Но Оля спала, нездоровый румянец сошёл с щек, дышала она ровно и без хрипов. Над верхней губой проступили мелкие капельки пота, и провалившиеся за последние дни глазницы, тоже блестели от накопившейся влаги. То ли от пота, то ли от слёз…
Жалко её, — подумала медсестра, разглядывая больную, — не старая ещё, жить бы да жить. Она слышала, что эта женщина скорее всего обречена, вчера об этом шептались в комнате отдыха персонала.
Ещё раз оглядев больную, она прикрыла ей одеялом плечи, пока человек живой, о нём нужно заботиться, такая у неё работа. И вышла, ее ждали ещё десяток больных, и сидеть рядом с умирающей не было времени.
А Оля спала, набиралась сил перед долгой и трудной жизнью, они ей понадобятся, ох, как понадобятся.
Кроме нее, больше некому дохаживать за мамой, потерявшей рассудок от горя, и живущей в своем мирке. Где они с Шурой делят Ивана, где она снова и снова теряет своих детей, и кричит, кричит от боли.
И некому кроме неё, искать детей Вали, которых отец оставит на остановке в маленьком городке в Сибири, чтобы скрыться самому от полиции.
Придётся Оле жить, нести тяжелый груз ответственности за всё, что натворили родители.
Так решила Шура!
