Дополуденное время самое оживлённое на детских площадках. Малышня нагуливает аппетит, чтобы позже погрузиться в сладкий послеобеденный сон. Мамочки, в предвкушении передышки с чашкой чая, обсуждают последние мамско-детские новости, поглядывают за детками и срываются с места, едва требуется их помощь в ловле с горки или покатушки на карусели. Летнее солнце припекает, ветерок обдувает, листья на деревьях перешёптываются. Чудо, а не день!
Из магазина рядом с площадкой вышла маленькая, сгорбленная старушка. На ногах коричневые чулки-лапша, собравшиеся гармошкой на тощих щиколотках. Вместо уличной обуви — домашние тапочки с помпоном. Цветастый халат из фланели некогда яркого, а ныне неясного цвета, видавшего не один десяток стирок. Голову до середины лба закрывает тёмно-зелёный платок.
Несмотря на то что она шла сгорбившись, как вопросительный знак, в руках тащила объёмную тряпичную сетку. Опираясь на клюку и волоча ноги, старушка направилась на площадку. Никто не обратил бы на неё внимания, но она подошла к кучке детей лет четырёх и принялась раздавать хлеб, отламывая от буханки сморщенными, шишковатыми пальцами.
— Ешьте, ешьте, милаи, ешьте досыта, — приговаривала старушка, — У меня ещё много.
Тут же возле неё собралась детвора, расталкивая друг дружку и протягивая маленькие ладошки.
Мамы, опомнившись, бросились оттаскивать детей, попутно ругаясь на то, что нельзя брать еду у незнакомых и есть при этом всухомятку грязными руками. Ещё минута и площадка наполнилась рёвом и возмущением.
Из подъезда выскочила женщина в халате, тюрбаном из полотенца и тапочках на босу ногу, бросилась к старушке:
— Мама, мама, ты опять? — она выхватила у старушки сетку, — Господи, как ты это дотащила?
Старушка посмотрела на дочь выцветшим, пустым взглядом, потянула сетку на себя:
— Наташенька, я же деток покормить, гляди, как они оголодали.
— Мама, пойдём домой, пойдём. Вон и мамы у деточек, они их покормят.
— Наташенька, нет у них никого, сиротками остались, ты погляди нет ничего вокруг, вон там гляди и стен не осталось, глыбы одни. Откуда там живым взяться? — утирая морщинистую щёку, старушка тянула на себя сетку, — Достать бы всех, похоронить по-людски. Горе то какое, Господи. За что же ты их так?
Наташа поставила сетку на скамейку, крепко ухватила мать за плечи, настойчиво развернула её к подъезду и повела домой. По напряжённому телу бабушки было заметно, что та сопротивляется, но силы оказались неравны и вскоре, опустив голову, она пошаркала с дочерью. Чем дальше они удалялись, тем ниже казалась у неё голова, вскоре и вовсе зелёный платок стал незаметен.
— Я не поняла. Что это сейчас было? — протянула одна из мамочек, когда странная парочка удалилась.
— Похоже, бабушка того немного, галлюцинациями страдает.
— Может она из блокадного Ленинграда?
— Не знаю, но мы на эту площадку больше не придём!
— О, смотрите, дочка её идёт, может, она скажет.
Наталья торопливо шла к скамейке.
— Извините мою маму, — начала она, схватившись за сетку, — У неё нечасто, но случаются такие… моменты. Не бойтесь, вреда детям не причинит, она хочет их накормить.
— Понятно. А откуда такое желание? — полюбопытствовала одна из мамочек, а к ним осторожно стали подходить стоявшие поодаль.
— Вы слышали когда-нибудь о землетрясении в Армении?
Мамочки неуверенно помотали головами.
— Оно было давно, в 88-ом. Мамину коллегу направили туда в командировку, но она за день до поездки попала в больницу и отправили мою маму. Должна была всего на неделю поехать, а вернулась почти через месяц.
— Почему? — не понял кто-то.
— Потому что произошло землетрясение, одно из самых сильных в истории. Несколько городов просто стёрло с лица земли. Мама была в Ленинакане, и я не знаю каким чудом ей удалось уцелеть. Все, кто мог разгребали завалы, вытаскивали пострадавших и погибших.
Первые три дня самые важные, потому что потом люди умирали от холода и голода. В первый день мама с коллегами разбирали завалы детского садика и вытаскивали детей. Мама рассказывала, многих детей спасло, то что они маленькие, им проще схорониться. День и ночь они вытаскивали испуганных, голодных деток, несли их греться к кострам, потому что электричества не было. Мама говорила, что самое страшное, когда найдёшь ребёночка, а он ни плакать, ни слова сказать не может, в шоке.
Наталья замолчала, грустно вздохнув и решая рассказывать ли дальше. Подумав, продолжила:
— Маме было всего 30, она вернулась оттуда седая, как бабушка. Мне ничего не рассказывала, но я слышала, как она плакала ночами и рассказывала всё папе, я подкрадывалась к спальне и подслушивала. Мне семь лет было и я не особо понимала, почему она так плачет. Когда она говорила об оторванных ручках-ножках, думала она о кукле и не понимала, зачем так рыдать из-за игрушек. — Женщина протяжно выдохнула. — В то время я просила у родителей сестрёнку или братишку, но мама сказала, что никого у нас не будет, мол в магазине кончились. Только когда я выросла, она объяснила, что всю жизнь боялась родить ещё одного ребёнка. Её трясло, когда я уходила в школу, с подружками гулять. Огромных трудов стоило не держать меня возле себя.
Вроде бы с годами всё потихонечку забылось, по крайней мере, мы так думали, а вот несколько лет назад психика не выдержала. Нет, она не сошла с ума полностью, но иногда её как на машине времени переносит обратно в Ленинакан и она делает то, что считает своим долгом — кормит голодных детей. Мама за эти годы сильно постарела, хотя, я думаю, она уже вернулась оттуда старой. Ей же всего 63, а на вид все 103!
Мамочки распахнув глаза, переглянулись между собой. Родителям некоторых было столько же, но они ни в какое сравнение не шли с этой бабушкой. А Наталья продолжала:
— Папе тоже досталось, мы вначале ничего не знали о том, где она, жива ли, никакого сообщения с Арменией не было ведь. Он и мне ничего не говорил, старался быть таким же: шутил, водил меня в школу. В общем, не подавал виду, а сам не пропускал ни один выпуск новостей, надеялся хоть что-то о ней узнать. Нам только через неделю сообщили, что она жива, но пока нет возможности вернуться домой.
И потом он её выхаживал, успокаивал, поддерживал. А недавно он умер и стало страшно оставлять её одну, вот я и забрала к себе. Она уже месяц здесь живёт, и вроде всё спокойно было, а вот сегодня пока я была в ду́ше, она вытащила деньги из кошелька — мы же ей сейчас не даём — и пошла кормить детей. Вы не переживайте, она больше ничего не делает, только кормит, потому что у сытого больше шансов на спасение. Просто скажите детям, что бабушка так играет, и хлебушком можно голубей покормить. В старом дворе так и делали.
Она взялась за ручки сетки, намереваясь уйти, когда одна из мам, возмущённо взвизгнула:
— Почему мы должны решать ваши проблемы? Просто следите за ней лучше! Здесь такая хорошая площадка, тенёк везде, и сейчас из-за вашей мамы мы постараемся сюда не ходить. Невозможно объяснить двухлетке, что этот хлеб для голубей! Они же всё в рот тащат!
Губы Натальи задрожали, но она постаралась взять себя в руки и тихо ответила:
— В моей семье долгие годы не утихали разговоры о той беде. Вроде бы и далеко мы от Армении, а в целом пострадали не меньше тех жителей. Взрослые между собой обсуждали, что не всё местное население участвовало в спасательных работах, некоторые даже умудрялись мародёрничать. Да и вообще много разного рассказывали. В то время, когда со всех городов СССР в Армению ехали добровольцы, некоторые старались извлечь выгоду. Не все, конечно, но таких было достаточно. Я не верила, что такое возможно, а вот теперь, глядя на вас, верю.
Вы тоже не пойдёте спасать чужую жизнь, вы только за свою шкуру трясётесь. Благо город большой, без качелей ваш ребёнок не останется, а мама моя будет гулять рядом с домом. Думаю, она заслужила этого, спасая не один десяток детских жизней, — и сняв со скамьи сетку, она ушла.
— Ну а что я такого сказала?! — воскликнула мамочка в ответ взгляды остальных.
Но ей никто не ответил, каждая преувеличенно активно занялась своим ребёнком…
