Юлия Кирилловна, набрав из большой кружки воды в рот, хотела выдуть ее на пиджак, который всё никак не разглаживался, морщился, лоснился у швов, комкался, задирая подкладку куда–то вверх.
— Ах, да чтоб тебя! — женщина закашлялась, проглотила воду и устало вздохнула. — Даша! Дашка, где ты там спряталась? А ну иди сюда! Иди, я тебе говорю, всё равно ж не отстану от тебя!
В коридоре раздался звук каблучков. Девушка, высокая, немного полненькая, с румяными, похожими на яблочки, щечками, в очень милом, цвета василькового поля, платьице и с обернутой вокруг головы, аккуратно заплетенной косой, заглянула в гостиную, поморщилась и спряталась за стеклянными створками. Два бантика в прическе делали девушку еще моложе, как будто она и не двадцатитрехлетняя девица, выпускница филфака, а веселая девчонка с россыпью веснушек по носу и щекам. Вот сейчас она примется скакать козочкой вокруг уставшей матери, что–то рассказывать, а потом совсем развеселится и, схватив с крюка отцовскую трофейную шашку, будет размахивать ею, посвистывая и крича: «Ура!».
— Что, мамочка? — Даша смиренно встала рядом с матерью.
— Поди, помоги Надежде на кухне. Ну, не успеем же! Скоро отец приедет, стол накрывать пора, а у нас даже скатерть не лежит. Ну, Даша, хватит кружиться!
Дашка, раскинув руки и закрыв глаза, вальсировала по натертому до блеска полу гостиной, кивала в такт ей одной ведомой музыке и улыбалась. Сегодня почему–то ей было так счастливо, так мирно и беззаботно, что хотелось обнять весь мир и кричать о том, что жизнь прекрасна. И это счастье не было рождено любовью к какому–нибудь молодому человеку или предвкушением событий настолько помпезных и фееричных, от которых захватывает дух и ойкает сердце. Даше просто было хорошо – она дома, рядом мама, отец сегодня приедет с большого совещания, там, скорее всего, ему объявят о повышении. Все уже готовились поздравлять Андрея Михайловича, тем более что у него сегодня день рождения.
Надежда, помощница и кухарка, а попросту служанка, с утра вертелась на кухне, обварила руку и теперь, закусив губу, кое–как доделывала угощения. Хозяйке, Юлии Кирилловне, пришлось самой отглаживать мужнин выходной пиджак, свое платье и Дашкино, что сшили совсем недавно, на заказ, у одного из известнейших портных Москвы.
Много суеты, блеска в вытертых до кристальной прозрачности бокалах, баюкающих на своих тонких хрустальных ножках солнечный свет, много воздуха и простора… Даша огляделась, поправляя прическу, и улыбнулась.
— Ну ладно, мама! Хотя Надежде и платят за то, чтобы она сама все сделала… Но, раз ты просишь, я помогу.
— Ты же знаешь, Надюша ошпарилась. А ты, как будущая хозяйка, все равно должна уметь всё делать сама! Тем более накрывать праздничный стол.
— Ой, мама, не начинай! Будущая хозяйка… Я заберу Надежду с собой, она и будет мне помогать. Ладно, ладно, иду!
Юлия Кирилловна внимательно посмотрела вслед дочери, покачала головой и продолжила воевать с пиджаком.
Даша, дочка Андрея Михайловича Филимонова, большого начальника, подкрадывающегося к местам правительственного масштаба, росла избалованной и до пустоты счастливой. У нее с малолетства было всё, что угодно душе. Наряды занимали большой шкаф в собственной девичьей комнате, туфли и сапожки шили на заказ, неповторимые, из хорошей кожи. Дарья отучилась на филологическом факультете, но работать устраиваться не спешила.
— И пусть наслаждается жизнью! — пожимал плечами отец. — Молодая, энергии через край, пусть мир посмотрит, в театры ходит, в музеи.
— Ты не прав, Андрюша! Ей нужно учиться жить самой, нести ответственность, быть полезной. А ты растишь какую–то вертихвостку! — Юля поджимала губы, отталкивая льнущую к ней дочь.
— Брось! Нам пришлось тяжело, а ей пусть будет жить в радость. Ты вспомни, как жили в грязном бараке с тобой, как макароны были для нас лучшей едой, как пробивались сюда, в Москву, как мучились. Нет! Я для Дашки такого не хочу. Живи, дочка, ради тебя всё!
Надежда Агафоновна, пятидесятилетняя женщина, ловкая, привезенная в качестве помощницы по хозяйству для Юлии Кирилловны, свое место в доме знала, в «господские» дела не лезла, умела хорошо готовить, хлебосольно, сытно и красиво, с уборкой справлялась, врачевать умела. Многие завидовали Филимоновым из–за такой прислуги.
Надя жила раньше в деревне, да и там теперь дом ее сохранился, на старость ей местечко будет. Надюша, старшая из семи детей, рано повзрослела, всех своих братьев–сестер, считай, вырастила сама, по хозяйству матери помогала.
К Андрею Михайловичу она попала по рекомендациям его друга, что проездом был в Надиной деревне, зашел к ней в избу попить воды и был накормлен–напоен так, как в лучших ресторанах не всегда подадут.
Надя тогда уже жила одна. Родителей похоронила, сестры и братья разлетелись по семьям. Только у Надежды своей семьи не было. Вернее, была раньше. А потом Надя овдовела, детей не успела родить и махнула рукой на свою жизнь.
У Андрея Михайловича ей понравилось, платили хорошо, можно было и родственникам копеечку–другую переслать. Осталась.
Юлия Кирилловна, выросшая в простой рабочей семье и очень удачно вышедшая замуж за Андрюшу, поначалу Надю как–то стеснялась. Ну как это — за нее кто–то и приготовит, и кровати застелет, и пыль протрет.
— Андрюш, не надо нам прислуги! — шептала по вечерам мужу Юлия. — Неудобно! Как будто рабыню себе завели! Я сама всё прекрасно успею, я справлюсь, правда!
— Привыкай, Юлька, так люди нашего положения живут. Надо соблюдать некоторые условности. Конечно, ты бы справилась, но уж давай по–человечески, как принято!
У всех, к кому не попадал в гости Андрей Михайлович, была прислуга, а то и по двое–трое человек. Сначала это казалось диким, потом привычным, а потом и жизненно необходимым.
Надежда, не имеющая своих детей, но навострившаяся с младшими сестрами, с Дашей, хозяйской дочкой, была ласкова, многому ее учила, гуляла, играла, пока мать была занята, хотя Юлия Кирилловна на работу не ходила, не солидно было при таком–то муже еще на службу таскаться.
Но сама Даша к няне относилась несколько высокомерно, скорее терпела, чем принимала с раскрытым сердцем. Для нее Надежда Агафоновна была прислугой в самом прямом смысле этого слова. Девочка даже разговаривала с ней высокомерно, повелительно…
… Даша, поправив бант на поясе и повертевшись перед зеркалом, медленно направилась в сторону кухни, но тут позвонили в дверь. Девушка кинулась открывать.
На ступеньках у двери стояла, кутаясь в шубку, подруга Дарьи, Елизавета. Они вместе учились в институте, теперь Лиза готовилась выходить замуж за какого–то хорошего мальчика из семьи военного, а Даша тихо ей завидовала.
— Лиза! Лиза, как я рада! Проходи! Ну, как я тебе? — Даша провела рукой по атласному лифу своего платья. — Буквально вчера закончили шить. Нравится?
Лиза кивнула, подруги обнялись и зашли в прихожую. Они о чем–то щебетали, смеялись, но тут из гостиной вынырнула запыхавшаяся Надежда Агафоновна.
— Даш, помоги, будь умницей! Не успеваем ничего, скоро отец твой приедет, а у меня рука… Пойдем, а покажу, что делать. Лизонька, здравствуй, детка, уж извини, украду я у тебя на пару минут вертихвостку нашу.
Лиза пожала плечами, а Даша смутилась. Что это ею какая–то прислуга будет помыкать?! Нет уж!
— Вы, тётя Надя, сами справляйтесь. У меня другие дела есть! Вон, уже Краснов идет, папин друг, нужно встретить!
Из подъехавшей «Волги» вышел, кивнув шоферу, сутулый мужчина в сером пальто. Он натянул на руки перчатки, поправил шляпу и зашагал к крыльцу.
— Виктор Николаевич! Добрый вечер! — Даша распахнула дверь и кивнула гостю.
— Здравствуй, Даша. Мать дома? Хотя… Конечно, где ж ей еще быть! Я пройду! На, вот, подержи.
Краснов, не разуваясь, направился в комнаты, сунув в руки растерянной Дарье свою обвисшую от таящего снега шляпу. На блестящем паркете от его ботинок расплылись грязные лужицы. Надя, чуть не поскользнувшись, пробежала в столовую, еле удерживая одной рукой блюдо с запеченной рыбой. Вторая рука её была наспех забинтована и только слегка помогала нести угощение.
— Юля! Юля, где ты? — Краснов, не стесняясь, кричал на весь дом. Его голос, зычный, командирский, разносился по деревянной постройке гулким эхом, улетая по лестнице на второй этаж и путаясь в коридорчиках между комнатами.
— Витя! Витенька, да тут я! Кричишь, я аж вздрогнула! Приехал… А постарел… Постарел, и виски, вон, уже серебряные! — Юлия Кирилловна кинулась обнимать гостя, но он резко отстранил её, схватил за плечи и потащил в гостиную.
— Молчи и слушай меня! Андрея твоего снимают, мало того, что снимают, как бы и голова не полетела. Уезжайте, а то и вас прихватят. Я думаю, день, два, а там…
Он махнул рукой, словно разрубал на щепки всё, чем жила Юля до этого, чем дышала, во что верила, о чем мечтала. Вот сейчас пройдет зима, и с первым теплом семья Филимоновых обычно уезжала на юг. Там они жили до самой осени, а Андрей Михайлович приезжал иногда, навещал жену и дочь, привозил последние новости и новые наряды, что просили у него девочки. Сейчас же Юля готовилась отметить день рождения мужа, а там рукой подать до Нового года, елку привезут, из лучших питомников, с пушистыми, ароматными ветками и стройным стволом, с верхушкой, которая будет упираться в потолок первого этажа и ждать новогоднего украшения…
Но Краснов так посмотрел на хозяйку, что она поняла – больше не будет ничего.
— Да что случилось–то? Где сам Андрюша? Почему ты без него?! Я ничего не понимаю! Вообще ничего не понимаю!
Юлия Кирилловна картинно терла виски и трясла головой, словно сгоняла плохие новости с волос, а те так и норовили сесть мухами на ее уложенную утром прическу.
— Андрюша твой такого наговорил! На банкете понесло его, как с цепи сорвался! И прямо в лицо самому Никитину! Всё высказал, и кулаком так, знаешь, по столу хватил, даже графин с водкой разбился. Никитин побагровел, стал задыхаться, а потом на пол упал. Андрей твой понял, что натворил, что сорвался зря, да уж поздно… Никитин самодур, это все знают, но он в почете у руководства, зачем Андрюха всё это?!.. Эх… Я говорю, собирайтесь с Дашкой, не ровен час, и с вами беда случится.
Юлия затряслась, заплакала, было, но, услышав щебетание Лизы и дочери, закусила палец, ухоженный, с золотым обручальным кольцом, закрыла глаза и шумно задышала.
— Господи… Господи! Андрей!.. Сто раз просила его не выступать, держать всё в себе…
С Никитиным этим у Андрея Михайловича свои счеты были, давние, какие–то меж их родов кошки пробежали, располосовав жизнь своими острыми, загнутыми коготками… До поры до времени теплилась вражда, таилась в печи за толстой заслонкой, а теперь вырвалась наружу. То ли заслонка прогорела, не выдержав жара, то ли кто–то услужливо отодвинул ее, пустив кислород в топку…
— Выпил он, а тут Никитин со своими поздравлениями. И так заковыристо говорил, намекал будто, что все идеи мужа твоего пусты и на самом деле принадлежат ему, Яну Евсеевичу Никитину… И понеслось…
— Где он сейчас? Витя, где он? — Юля схватила гостя за пиджак и стала трясти изо всех сил.
— Не знаю. Никитин потом в себя пришел, шепнул что–то своим людям, Андрюша в кабинете заперся. Я звал его, уговаривал, он не отзывался… Тогда я к вам сразу, предупредить. Всё, Юленька, всё! Пора мне, извини, так уж вышло… Я побегу!
— Но, поел бы хоть!
— Некогда, Юля! Некогда! И ко мне ведь прийти могут!.. Уезжайте!
Он выскочил из дома, сбежал вниз по ступенькам и, прыгнув на заднее сидение машины, велел ехать прочь.
Юлия Кирилловна, растерянно опустив руки, смотрела в окно. Снег, будто перейдя с шага на галоп, сыпался с неба сплошной стеной. Даже фар машины видно уже не было…
— Уехать… Уехать… Но куда? А если Андрюша вернется? А нас нет… Он не поймет, он…
Зазвонил телефон.
Надя хотела ответить, но хозяйка опередила её.
— Юля? Юленька, милая… Я осёл, Юлька! Я всё испортил! Ты прости меня, девочка моя… Ты прости… Собирайте все самое необходимое и поезжайте с Дашкой… Ну, хоть к Надежде Агафоновне в деревню. Да, точно! Там вам будет пока спокойнее. Ты уж не сердись, Юля, вы там как–нибудь…
Юля хотела возразить, все пыталась перебить мужа, но он уже бросил трубку…
Юлия Кирилловна поспешила на кухню, остановила мечущуюся там Надю и, трясущимися руками поправляя сбившийся на лицо локон, зашептала что–то.
Надежда охнула, всплеснула руками.
— Да как же, Юлия Кирилловна! Да утка у нас в духовке, и пирог… Ладно, ладно, поняла. Всё соберу. А гости? Там Лизавета уж приехала, её куда?
— Лизе скажу, что заболел Андрей Михайлович, пусть едет домой. Всем позвоню, что–нибудь придумаю.
Но и этого не пришлось. Все как будто уже всё знали и просили своих домработниц ответить, чтобы больше не звонила им Юля Филимонова, что не знают они такую, и вообще…
Елизавета, выслушав сумбурное объяснение хозяйки, пожала плечами и вызвала папиного шофера.
— Прощай, Дашка! Нда… — протянула она и уехала.
Даша грустно смотрела ей вслед. Вместе с Лизой уезжала ее красивая жизнь. Навсегда…
… Надя договорилась со знакомым из деревни, пригнали грузовичок. В кузов собрали всё, что считали жизненно необходимым. Даша, испуганная, бледная, тащила стопки книг, этюдник, фотоальбомы. Надя – корзины с провизией, мешки с бельем и завернутые в простыни шубы.
— Как крысы с тонущего корабля, — усмехнулся Сашка, тракторист из Надиной деревни, что согласился помочь. — Надежда Агафоновна, а как же они там у вас будут? Хозяйство всё в разладе. Вы уж сколько там не были!.. А девчонка ихняя ничего. Как там её звать? Глашка? — Александр ухмыльнулся, наблюдая, как Дарья, прижимая к себе игрушечного кота, поскальзывается на дорожке, семеня в туфлях к кабине грузовика.
— Разберемся! Не твоё дело! Это люди уважаемые, важные, не твоего полета. А ну глаза–то отведи! Дашенька у нас филолог, наукой занимается, институт окончила. А ты?! Помалкивай и вези нас.
— А что спешка такая? — Саша нехотя прыгнул в кабину.
— Не твоего ума дело. Я тебе заплатила, как хозяйка велела? Заплатила. Так и всё.
Юлия Кирилловна, заперев дом, неловко забралась в кабину, потеснив там дочку. Та почти прижалась плечом к Сашке, но тут же вся подобралась, испугавшись испачкать своё пальтишко о его телогрейку.
Надежда Агафоновна, укутавшись в теплый платок и набросив на ноги покрывало из гостиной, сидела в кузове.
— Вот оно, как жизнь поворачивается… Пан, а потом пропал… Эх, Андрей Михайлович… День ангела ваш так и не отметим…
…Дом Надежды, нетопленный, промерзший насквозь и чуть потоптанный мышами, что искали выроненные когда–то пшеничные зерна, встретил гостей тишиной и запахом прелого дерева.
— Ну, как хоромы? — Сашка толкнул Дарью в плечо, улыбнулся и прошел в избу. — Тёть Надь, я тут всё сложу, некогда мне, машину ждут уже.
— Да, конечно, сюда и носи. Дашенька, Юлия Кирилловна, вы не стесняйтесь! Ну, что делать, в тесноте, как говорится…
— Мама! — Даша резко развернулась на каблучках и уставилась на мать. — Что всё это значит?! Я не буду здесь жить. Я к Лизе поеду, или еще куда–нибудь!
— Что, не нравится? Из своего уютного гнездышка в деревню тяжело перебираться? — Александр нарочно наступил Даше на ногу, та взвизгнула, оттолкнула его и прошептала что–то. — Извините, на дороге не стойте, вот и не буду по вам топтаться! Из князей в грязи.
Дашка раздражала его всем – своей надменностью, гордым взглядом, этакая непокорная, царица Афродита, даже пахла она чем–то непростым, резким. А фигурка ничего…
— Саша! Зачем вы так? — Юлия Кирилловна удивленно обернулась. — В нашем доме просто начинается ремонт, Надежда Агафоновна любезно предложила свою избу, мы поживем тут несколько недель. Какие грязи? О чем вы?!
— Ладно заливать–то, Юлия Кирилловна! — усмехнулся парень. — Ремонты у них, ха!..
… О том, что Андрей Михайлович, поверженный, лишенный всех званий и вычеркнутый из списков людей, вершивших хотя бы мелкую толику власти, застрелился, Юля узнала от своей кухарки. Та, прибежав в избу и растирая дрожащий подбородок, прошептала страшную новость хозяйке. Та, осев на лавку, закрыла глаза. Теперь всё… Теперь точно всё! Кто она без Андрюши? Простая русская баба, что когда–то кидала вилами сено на огромный стог, грызла семечки, идя с танцулек в клубе, целовалась с вот таким же Сашкой–трактористом… Звали только его не Сашкой…
С Андреем Михайловичем Юля познакомилась на выставке, в Москве. Тогда молодых колхозниц наградили поездкой в Москву, даже в музей сходить разрешили. Юля, робко встав в уголке, рассматривала картины, висящие на стенах, читала надписи, задумчиво кусала губы.
— А это моя самая любимая! — услышала она за спиной голос. Андрей, тогда еще молодой, статный мужчина, стоял за Юлей и рассматривал выполненную в красно–оранжевых тонах картину. Поле, закат, люди сидят в кругу и слушают гармониста. Тот раскраснелся, лихо перебирает клавиши, горланя песни. Горит сбоку от него костер, и переплетаются закатные лучи солнца с этим пламенем, бросают на лица людей блики, соединяя всё в единый сюжет. — Эх, вот бы хоть на денек к ним, туда… И чтобы жаворонки пели… Или соловьи…
…Потом они много раз уезжали в лес ранним утром слушать соловьев. А когда поженились, Андрей занял хорошую должность с политическим уклоном, получил в распоряжение дом, зажил своей семьей, родилась Даша. Юля отвыкла от деревенского говора, остепенилась, ее постепенно приняли в круг Андрюшиных знакомых… Всё так хорошо было, так, казалось, высоко взлетела Юлина жизнь, Даша выросла, и тут камнем вниз всё…
Без мужа Юлия была никем. Она, по сути своей, встала на одну ступеньку с Надей, но если та уверенно чувствовала себя в роли «середнячка», достоинства никогда не теряла, даже будучи в услужении, то Юлия Кирилловна совсем расклеилась, сникла, целыми днями сидела нечёсаная у окна и теребила в руках платочек.
Даша, узнав о смерти отца, вдоволь наревелась, а потом стала уговаривать мать уехать на юг, к тому веселому товарищу, что сдавал свою дачу Филимоновым каждый год.
— Ты не понимаешь, детка! Ты ничего не понимаешь! Нас теперь нигде не примут! Нигде! Папа твой такое сотворил, что мы теперь хуже последней подзаборной кошки. Теперь вон за коровами ходить и лепешки ихние лопатами собирать будем! Всё, Дашуля, кончилась наша хорошая жизнь!..
Юля рыдала, оплакивая свое вдовство, Даша, испуганно смотря на нее, сидела рядом.
— Надя! Что сегодня на обед? Пора уже, а ты и на стол не спешишь накрывать! Учти, если мама не в себе, это не значит, что… — Дарья, уперев руки в бока, стояла перед кухаркой и строго отчитывала её.
Надя только что пришла от председателя, нужно было обозначить новых жиличек своих, найти им место в стройном ряду деревенского населения. Женщина устала и намерзлась, ожидая, когда вернется из какой–то поездки Егор Егорович, потом долго уговаривала его не ввязываться в разбирательство, откуда дамочки и куда, потом шла по деревне, тяжело дыша морозным воздухом и размышляя, как быть дальше.
— Это значит, Дашенька, что ты теперь всё делаешь сама. Я не выгоню вас с матерью, не предам, но отныне я не при вас. Это вы при мне, в моем доме. Хочешь есть, так пойди в погреб, принеси картошки, почисти ее и свари. Всё, устала я, промерзла до костей. Вот на вас с матерью документы. Председатель разрешил тут оставаться, но работать будете. Ты в школе местной, мама твоя – со мной, ферме.
— Какая школа?! Да забери ты свои бумажки, тетя Надя! Чтобы я, дочка самого Филимонова, в деревенской школе работала?! Нет, не для этого я пять лет в институте…
— Ну, тогда вот тебе Бог, вот порог. Иди, девочка, иди! Я нахлебников тут держать не собираюсь.
Надя, разозлившись, выбросила на середину горницы Дашкин чемодан. Тот раскрылся, на пол посыпались открытки, фантики, картинки – всё детское добро Дарьи Андреевны Филимоновой, дочери некогда почетного работника, а теперь изгоя, пусть даже умершего…
— Что ты делаешь? Что ты? Зачем? Не трогай мои вещи! — Даша принялась собирать рассыпанные по дощатому полу цветные рисуночки.
Тут в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, вошел Сашка, неся два каких–то тюка.
— Вот, теть Надь, как просила – одеяла для невесты моей и матери ейной, Юлии Батьковны.
Парень загоготал, увидев сидящую на полу Дашу и фантики в ее руках.
— А ну пошел прочь! Прочь из дома! — девчонка вскочила и бросилась с кулаками на гостя.
— А ты тут не хозяйничай. Надеждина изба, ей и командовать! Правда, тёть Надь?
Женщина усмехнулась, кивнула и, махнув рукой, потащила принесенные одеяла в комнаты, а Дашка, закусив губу и вытирая текущие по щекам слезы, затопала ногами и убежала. Юлия Кирилловна равнодушно наблюдала всю эту сцену, сидя у окошка. Ей всё казалось, что вернется скоро Андрюша и заберет их отсюда домой. Об этом она и сказала дочери вечером, перед сном, пока ворочались на неудобных, выгнутых дугой матрасах. В избе было душно, прело, пахло кислым хлебом.
— Да как же вернется, мама?! Папы же нет! — удивленно распахнула свои огромные глаза Дарья.
— Да как же нет? Вот, он уж к калитке подходит, сейчас позовет. Ждем…
Юлия еще что–то пробормотала и затихла, а Даша, глядя в окошко, видела только тень от дерева, что маячило своими ветками на ветру и стучало в стену сучками.
Мама не в себе… Поправится ли? Кто знает… Надо что–то делать…
Даша, бухнувшись на подушку, отвернулась к стене и тихо заплакала. А на ковре перед ней бежали в лес испуганные олени. Животных преследовали охотники. Их шапки и ружья едва высовывались из–за вышитых умелой рукой кустов…
…— Проснулась? Одевайся, тебя уже в школе ждут, а ведь еще дойти нужно! Садись быстрее, я блинов напекла, пока горяченькие, надо поесть! Мать что? Опять всю ночь стонала?
Даша кивнула, равнодушно глянула на Юлию Кирилловну, что лежала, накрывшись с головой и мирно похрапывала, вздохнула.
— Ничего, весна будет, вернется разум. А ты не опаздывай. Директор у нас человек простой, но строгий. Ты ему не перечь. Ну что ты стоишь, я говорю, спешить надо! Вон Сашка тебя дожидается, проводит.
На улице, переминаясь с ноги на ногу и приплясывая, стоял Александр.
— Не пойду! Я сказала, никакой школы! — Даша упрямо нахмурила брови.
— Да? Ну, тогда выйди из–за стола. Не будет у тебя завтрака. Саша! Саш! Иди, блинами угощу! — крикнула, распахнув форточку, Надежда Агафоновна.
— Некогда! На работу мне пора! Где там твоя квартирантка? Пусть выходит уже! Дети, вон, все в школу ушли!
— Не пойдет она. Не царское это дело.
— Аааа… Понятно. Ну, я тогда побежал, теть Надь. За Никиткой, потом в мастерскую. Бывай!
— На вот, хоть с собой возьми! — Надя вынесла на крыльцо кулек с блинами. Никите дай, пожует. Худо у них там совсем…
— Никите я завсегда. Спасибо! Всё, пока!
Даша видела, как парень побежал по тропинке к соседнему дому, как вышел оттуда, еле переступая ногами, мальчонка. Сашка приспособил себе на спину нечто вроде стула, закрепил на груди какие–то ремни и присел, чтобы паренек мог взобраться на эту конструкцию. Сунув Никите кулек с блинами, Сашка вскочил и, глубоко проваливаясь в снег, зашагал в сторону школы. Та стояла далеко, на пригорке, с флагом и веселым петушком на крыше.
— Зачем он так сделал? Что с этим мальчиком? — обернувшись, спросила Даша.
— А тебе какое дело? Ты не поймешь. Ты горя человеческого не знаешь. Иди, мать там проснулась, помыть ее надо.
— Что?!
— Что слышала. Я на работу. Вода в ведре, разбавишь холодной. Всё, бывай.
Надя, застегнув на груди телогрейку и сунув ноги в валенки, захлопнула за собой дверь.
Даша зашла в комнату к Юлии Кирилловне, села на свою кровать и заплакала, глядя, как мать улыбается, перебирая бахрому на кончике наволочки…
Юля счастливым ребенком угукала и кряхтела, перебирая ногами в тазу, пока дочь осторожно лила на нее воду.
— Мама! — в который раз звала ее Дарья, но Юля только пожимала плечами и опять улыбалась…
Дашка сбежала от этой улыбки через два дня, в школу, на ковер к строгому директору. Тот, искалеченный войной, глядел на новую учительницу своим единственным глазом.
— Явилась? Не рановато? — ехидно спросил он. — Я думал, к маю соблаговолишь. Документы при тебе?
Даша кивнула.
— Тогда так, на тебе русский и литература, и еще, раз опоздала, историю возьмешь, в четвертых классах. Всё, учебники в библиотеке забери, я распорядился, оформим тебя. Но учти, варежку мне тут не раскрывай особо, ты теперь такая же, как мы все. Надежде привет.
Дарья кивнула.
— Куда мне сейчас? — уже у двери спросила она.
— В седьмой. На замену. Географ наш в лесу вчера шибко поломался.
…Даша стояла перед ребятами. Те посмеивались, перемигивались, что–то шептали друг другу.
За первой партой, облокотившись на палку, сидел тот самый Никита. По виду ему нельзя было дать и десяти лет. Весь как будто высохший, с выступающими скулами и тонкими руками, он внимательно следил за учительницей, а потом улыбнулся ей и кивнул, как будто признал за свою.
Даша вдохнула и начала урок…
… Вернувшись домой, Дарья устало распахнула дверь и застыла. Посреди горницы в нарядном блестящем платье танцевала ее мать. Вся обвешанная мишурой, с елочными шариками в руках, она счастливо улыбалась.
— А, Дашенька, заходи! Пора ёлку наряжать! Папа скоро приедет, надо украсить зал!
— Мама! Мама, какая ёлка, мама! Сядь и прекрати петь!
Но Юлия Кирилловна не слушалась. Она смеялась и убегала от пытающейся поймать ее дочери.
— Эй, что тут у вас? — в избу вошел Саша. — Мать честная! А что с ней? — он, обомлев, кивнул в сторону Юлии.
— Отец застрелился, она не пережила этого, — сухо ответила Дарья. — Ёлку, вот, собралась наряжать. А где ее взять, эту елку?..
— Ну… Ну, я для школы всё равно завтра рубить пойду. Давай, и вам махонькую пригляжу. Я тут Надежде деньги принес, должен был. Сюда положу, под салфетку. Покормишь?
Даша растерянно пожала плечами.
— Ай, ладно. Пойду я, — махнул Сашка рукой.
— Подожди! Скажи, а что это за мальчик, Никита, которого ты носишь в школу? Почему ты? И что с ним такое?
— Никита – мой друг. Калека он с рождения, растет плохо. Косточки ломкие, слабые. А голова работает лучше твоей. Ты его не обижай, слышишь? Иначе…
Александр покраснел, сжимая кулаки.
— Да с чего мне его обижать?! А в город его возили? К врачам?
— Не моё это дело. Отстань. Раз ужин не даешь, то пошел я.
Саша быстро выскочил на крыльцо, чуть не сбив с ног Надежду Агафоновну.
— Ээээ! Ты чего это здесь околачиваешься, а? Девчонку мою не тронь, слышишь?!
— Ой, брось, теть Надь! Деньги я принес. Там, под салфеткой. И вот еще что, готовь угол, елку завтра наряжать будете. Блаженная ваша уж в мишуре танцует.
— Чего–чего?! — Надежда вскинула бровь и приникла к окошку. И правда, Юля танцевала, украсив себя по–новогоднему, а Даша всё старалась ее угомонить. — Совсем мать плохая! Как бы не сотворила чего! Побегу!
Парень кивнул и нырнул в черноту зимней ночи…
Новый год должен был наступить через пять дней. В школе во всю готовились, ставили спектакль, вырезали украшения, рисовали стенгазету. Сашка приволок огромную, разлапистую ель и водрузил ее прямо на сцену.
— Всё, ребятишки, бросайте книжки, пора украшать, гостей созывать! — продекламировал он и, махнув всем рукой, ушел.
Даша догнала его у самых дверей.
— Александр! Здравствуйте! Извините, вы нам елку обещали… Мама ждет…
— Да помню я. Пойдем!
Он схватил девушку за руку и потащил во двор.
— А ну гляди! Хороша?
Отогнув брезент, Сашка показал лежащую в кузове аккуратную, темно–зеленую елку с шишками на концах веточек.
Даша заулыбалась.
— Но так не отдам. Целуй! — шепнул ей Александр.
— Что?! Да как ты смеешь? — Даша хотела уже влепить ему пощечину и уйти, но, представив, как мама опять будет кружить по комнате с дурацкими украшениями и щебетать о празднике, вздохнула, повернула к себе лицо парня и быстро чмокнула его в щеку.
— Вечером принесу. Иди, на нас все смотрят! — улыбнулся Сашка, и подмигнув высовывающимся из окошек ребятам, уехал.
Вернувшись домой, Даша застала мать за напряжением елки.
— Вот, Андрюша привез, папа твой. Ты смотри, какая красота… — прошептала Юлия, обняв дочь за плечи.
— Папа? Но он же…
Надежда еле–еле отрицательно покачала головой. Даша замолчала.
А вечером Юля, Даша и Надежда сидели на стульях, сложив руки на коленях, как школьницы, и таращились на наряженную ёлку.
— По–моему прямо стоит, — неуверенно прошептала Надя.
— Нет, вправо косится, завалится, точно! — покачала головой Юля.
Даша сказать ничего не успела. В избу вошел Саша, хлопнул дверью, елка застонала и завалилась назад…
… Преподавать было странно, трудно. Порой слова никак не хотели подбираться, дети не слушались, а в классе, несмотря на затопленную печь, было холодно, сумеречно.
Первое время Даша плакала по вечерам, уставая и ненавидя дело, которому теперь служила. Не так она представляла себе будущую жизнь. Лизка–то уж, наверное, вышла замуж … Другие подруги ходили сейчас по театрам, кино, танцевали и оставались такими же беззаботными, какой была когда–то сама Даша…
Всё изменил один день. Вернее, он вскрыл, обнажил то, что вот уже некоторое время смутно зарождалось в душе юного педагога.
Никита болел, в школу не ходил. Директор велел Филимоновой зайти к нему, позаниматься.
— Ты всё равно там рядом живешь, загляни, узнай, как и что.
Даша постучалась. Никто не открывал.
— Никита! Никит, я из школы. Я…
— Да–да! Сейчас! — мать Никиты распахнула дверь. — Здравствуйте. Никита в комнате, вы проходите.
Мальчик сидел за столом, листал учебники.
— Добрый вечер, Никита, я тут тебе задания принесла. Ты как себя чувствуешь?
— Нормально. Ноги только ноют, но мама сказала, что всё скоро пройдет. А хотите, я вам свои тетради покажу?
Он вынул из ящика свои записи – доказанные теоремы, примеры и сложные подсчеты. Даша в этом ничего не понимала, но чувствовала, что перед ней не просто деревенский калека, а талантливый мальчик, умница. У него в комнате всегда прибрано и спокойно, он не бегает и не надоедает матери, не приносит в дом грязь на своих ботинках, не дарит собранные им самим цветы… В его жизни не было столько всего, но в ней, оказывается, было многое другое, то, что ценнее всякого богатства. Даша жила в достатке, но ей всегда было мало, хотелось того, этого. Она часто не могла остановиться, требуя еще больше. Никита за всю свою жизнь не выезжал из деревни, мир видел на картинках, но его глаза горели интересом…
Что–то надломилось тогда в Даше, перестроилось, заставив улыбнуться. По ночам она больше не плакала, не было повода…
… Надежда, привыкнув немного к своим жиличкам, стала потихоньку учить Дарью ухаживать за домашней скотиной, рассказывала, как нужно готовить в печи. Девчонка как будто нехотя слушала, запоминала, а потом вдруг пригласила Сашку на ужин. Трёх смен блюд она состряпать не смогла, но кое–что на стол поставила. Парень, треская за обе щёки жареную картошку с тефтелями, улыбался.
Юлия Кирилловна, сидя в уголке, плела тесемочки и напевала арии из опер.
— Что ты так на меня смотришь? — прошептала Даша.
— И месяца не прошло, а ты так изменилась, — пожал он плечами.
— Что ты имеешь в виду? Подурнела? Кожа не такая светлая? Это от воды. Как вы тут моетесь?! — смутилась Даша, а от этого стала сразу злиться.
— Настоящая ты, живая. Знаешь, что про тебя ученики говорят?
— Ну?
— Говорят, что ты Дарья–Краса. Нравишься им. Ну, и мне…
Даша вспыхнула, залилась краской, отвернулась и, схватив со стола салфетку, стала нервно складывать ее гармошкой.
— Ладно, спасибо, Даш, очень вкусно! Пойду, Никиту понесу в гости.
— Иди, — Даша встала, провожая дорогого гостя. — Ты завтра придешь? Новый год встречать.
— Не знаю…
… — Тёть Надь, надо на Новый год что–то приготовить. Мне денег дали, может, купить что? — Даша положила на стол деньги.
— Да есть всё! Запасов вдоволь. Только, знаешь, бокалов у меня нет. Ну, не с кем было за столом сидеть…
— Бокалы, значит… Хорошо.
Последний день перед праздником в школе был шумным, веселым. Бегали по коридору ряженые дети, потом был спектакль, водили хороводы вокруг елки, пели песни. Даше стало вдруг так весело, так беззаботно и легко, как будто ее жизнь не рухнула в одночасье в день рождения отца, не разлетелась на мелкие куски, царапнув по сердцу острым краем. Или всё же рухнула, но собралась в новую пирамидку, яркую, гладкую, простую, но затейливо–веселую. Такой она нравилась Даше намного больше…
— Мы успеем? — Дарья то и дело поглядывала на сидящего за рулем Александра.
— Ты ключи взяла?
— Да, конечно! Вот!
Девушка вынула из кармана связку, показала парню.
— Отлично. Успеем!
Распахнутые настежь ворота гостеприимно приняли машину.
Дом спал. Грустно покосившись и укрывшись снежной шапкой, он прищурился, следя за тем, как две фигурки прошли через сад и открыли дверь.
Внутри валялась мебель, шкафы выпотрошены, всё содержимое ящиков письменного стола валялось тут же, на полу, в лужах растаявшего снега, залетевшего в разбитое окно.
Дарья остановилась, заплакала. Это был ее дом… Ее с рождения… А теперь ничей, мертвый, с пустотой внутри…
— Ну? Где там твои бокалы? — Саша нервничал. В соседнем доме кто–то стоял на веранде и курил, мог бы заметить их.
— Сейчас! У отца в комнате. Сейчас!
Даша взбежала по лестнице, распахнула дверь папиной комнаты и замерла.
Отчего–то стало страшно зайти туда.
— Саш, ты не… Ты со мной не…
— Струхнула? Где твой хрусталь? Показывай!
Молодой человек смело шагнул вперед.
— Там, в шкафу посмотри. На высоких ножках.
— Есть! — Александр вынырнул в коридор, держа в руках бокалы. — Поехали!
— Подожди…
Даша быстро прошлась по комнатам, ища, что взять на память. Ничего… хотя, нет. Учебники… У отца были учебники по математике. Надо взять для Никиты.
— Вот, это возьмем.
— А дом–то ваш? — поинтересовался Саша, когда выехали на дорогу.
— Нет, служебное жилье. Так что вернуться сюда, видимо, уж не придется.
Даша закусила губу и отвернулась, чтобы парень не заметил, что она плачет…
… — Ну, с Новым годом, новой жизнью и вообще! — Надежда, глядя на часы, встала и, сказав тост, улыбнулась.
Юлия Кирилловна смущенно засмеялась, Даша кивнула.
Александр, сидя напротив, пригладил встопорщенные после шапки волосы, вздохнул и закричал:
— С Новым Годом!
Звон бокалов слился с боем курантов по радио, замерцала, отражая свет люстры, елка, раздались за окном детские голоса.
Юля вдруг встала и, набросив шубку, вышла на крыльцо.
— Мама! Мама, ты что? Простудишься же!
— Как мы жить будем, а, Дашенька?
Девушка удивленно посмотрела на мать. В ее лице, голосе, движениях не было ни тени той сумасшедшинки, что царила там последнее время.
— Как все, что уж теперь…
— Я не смогу здесь, дочка… Я уеду, пожалуй.
— Куда?
— В город. Есть же у нас знакомые, кто может помочь, добьемся… Докажем, что…
— Мама! Я была у нас дома. Там всё перевернули, всё вверх дном.
— Жаль… Этот дом мы с твоим отцом любили. Ну, полно! Полно, праздник же! Праздник! А этот молодой человек за столом… Он кто? Я ничего не помню, Дашка… Ничего…
— Это Саша. Он наш сосед. Он нам ёлку привез.
— Ну и хорошо, что сосед. Познакомь нас…
… Прошло десять лет. Даша, уже повзрослевшая, с аккуратно зачесанными назад волосами, в легком летнем платье шла по улице, а рядом бежали двое мальчишек.
— Толик, Миша! А ну за руки меня возьмите! Машин много!
Мальчики послушно схватили мать за ладони и, перемигиваясь, пошли рядом.
Они ехали к бабушке. Юлия Кирилловна ждала их в своей квартире, той, что осталась от родителей. Однокомнатная, маленькая, как раз для одиночества – так любила говорить про нее Юля. Но жилье свое любила. В деревне женщина не прижилась, тосковала по городской суете и яркости. Вернувшись в город, Юля поменяла фамилию на девичью, став Савченко, прошла курсы, устроилась работать документоведом, жила скромно, но внуков регулярно баловала, гостинцы им привозила, к себе в гости звала.
Даша, выйдя замуж за Александра, заставила его отучиться в вечерней школе, потом потянула дальше, в училище. Свой дом в деревне они не бросили, стали жить по соседству с Надеждой.
Никита всё также ходил с палочкой по деревне. Даша договорилась, что паренек поедет на будущий год поступать в институт. Математику щелкал, как орешки, головастый был парень!..
Вообще, немного пообвыкнув, Даша развернула в деревне бурную деятельность, добилась постройки еще одной школы, нашла педагогов, организовала театральный кружок, и сама стала преподавать рисование. Иногда она вспоминала Лизу, других девочек, их прошлую жизнь, но сожаления не было, только тихая гордость за себя, что не опустила тогда руки, ну, и за Сашку, что стал он для неё всем. И отца вспоминала. Многое хотела бы ему сказать, обнять хотела бы… Но он выбрал другой путь, и судить его Даша себе не позволяла…
