Когда моему другу Генке петух выклевал глаз, я вмиг осознал, что жизнь — это минное поле и единственный неверный, по мнению Судьбы, шаг, может стоить тебе жизни, настоящей жизни, о которой ты мечтал. С Генкой так и случилось. Сколько его помню, он бредил небом и космосом. «Где ты, а где летчики или даже, Спаси Господи, космонавты?» — говорили ему родители, но у Генки была мечта, и он шел к ней, не замечая ничего. Вот так и петуха он не заметил. Глупо получилось. Генка, как всегда, засмотрелся на голубую бесконечность неба и не обратил внимания на наседку с цыплятами. Как и в любой деревне, птица у нас гуляла свободно, запирали ее только на ночь, опасаясь лис, и тогда, много лет назад, Генка, замечтавшись, наступил на развязавшийся шнурок, упал, разогнал и напугал цыплят, их мамаша заорала на своем птичьем языке: «Смотрите! Смотрите птицы деревни Незлобная, что делается! Разбой и полное безобразие!» Вот на этот вопль и прибежал какой-то петух. Ни сам Генка, ни врач, ни родители, никто, кроме того злобного и судьбоносного петуха, не поняли, как именно он смог вонзить клюв в правый Генкин глаз. Живи Генка в большом городе или просто в городе, наверное, глаз бы ему спасли, но в нашей больнице это не сумели сделать, и Генка распрощался со своей мечтой. Я уговаривал его все-таки попробовать, вдруг бы его взяли в летное училище за здоровье, сообразительность и быстроту реакции? Когда я сказал про реакцию, Генка полез драться, подумал, я издеваюсь, напоминаю ему, что он не успел увернуться от петуха. Говорю же, Судьба так решила и жизнь, которая, как минное поле.
Мы закончили школу и Генка уехал далеко, в поселок с красивым названием Де-Кастри, где-то в Хабаровском крае, думаю, ему невмоготу было смотреть одним глазом на наше небо, которое его предало и на птицу, все также вольготно гуляющую по всей деревне. Что с Генкой стало, я не знаю. Он враз обрубил все нити, связывающие его с домом, родители его как-то быстро умерли, словно чувствуя свою вину за неверие в сына, которая и могла подтолкнуть злобного, судьбоносного петуха к Генкиному глазу.
Я тоже уехал, но по другой причине. Я твердо решил прожить эту жизнь спокойно, без волнений и тревог, я хотел затеряться среди людей, чтобы Судьба или Боги не замечали меня. Мне не нужен был успех, за него пришлось бы платить горем, мне не нужна была семья, за нее пришлось бы платить волнением, болезнями и несчастьем, мне не нужны были большие деньги или огромная квартира, я не хотел дорогую машину, опасаясь, что и за нее мне придется что-то отдать. «Если у вас нету тети, ее не отравит сосед,» — перевирал я слова известной песни, когда родители сетовали на мое одиночество. Был ли я счастлив? Не знаю, меня это не волновало, я был просто спокоен и это меня устраивало.
Когда умерли родители, хоть и намного позже Генкиных, но тоже рано, я внезапно почувствовал огромное облегчение. Оплакав их, я стал абсолютно свободным от привязанностей, я понял, что теперь нет в этом мире человека, по ком бы я горевал и убивался. Мне и самому стало страшно от подобных мыслей, но если уж и быть перед кем-то честным, то особенно перед собой и я не скрывал от себя самого этого странного и жестокого облегчения. Я остался один и был абсолютно доволен.
В большом городе легко затеряться, соседи не интересуются твоей жизнью, работа пытается выпить тебя досуха и выплюнуть на пенсию твою тень — измученную и бессильную. Это была моя стихия — стоячая вода, лежачий камень, скучное, по мнению многих, прозябание. Но именно оно гарантировало мне радость от отсутствия боли и несчастий. Конечно же у меня не было семьи. Любовниц я менял часто. Как только очередная пассия пыталась «забыть» у меня в квартире расческу или зубную щетку, «пометить» таким образом территорию (мне было смешно смотреть на эти жалкие попытки, я сразу предупреждал, что не собираюсь менять свою жизнь, но женщины — забавные существа, каждая мнит себя уникальной, каждая думает, что уж ей-то удастся перевоспитать, приучить к поводку и наморднику строптивого холостяка), я немедленно расставался с очередной мечтательницей. Их слезы и угрозы меня не трогали, они кричали, что у меня каменное сердце, и я с этим соглашался. На то, чтобы запереть строптивый орган в каменный мешок у меня ушли годы, и я этим только гордился. Гордился тем, что нет на всем белом свете существа или события, которое заставит меня страдать.
Моя жизнь были идеальна, пока не появилась она и все не испортила.
Была весна, пора гроз, томления и неясного ожидания скорых перемен. Меня это все не касалось, я думал, что моя жизнь неизменна, как же я ошибался!
Я ехал домой ранним утром, сбежав от очередной претендентки на мой безымянный палец, квартиру, машину и небольшой счет в банке. После жаркой ночи, одной из тех, которая напитывает женщин какой-то недоброй, ведьмовской энергией и им кажется, что уж сегодня у них точно все получится, поэтому они отбрасывают в стороны свои лисьи, аккуратные намеки и прямо требуют кольцо в коробочке, я чувствовал себя довольным, но вымотанным качественной женской истерикой. Моя последняя пассия даже мне угрожала, а когда я лишь рассмеялся, повыкидывала мою одежду в окно, но этим еще больше насмешила меня. Я спокойно (о, как же это ее разозлило! уверен, потом она стенала, рыдала и проклинала меня, но мне какое до этого дело, я всегда предельно честен с женщинами) взял ее любимое полотенце, обмотался им, обулся и пошел одеваться на газоне. К счастью, телефон я оставлял в машине, ключи из кармана не выпали и на радость особенно ранним собачникам, которые остановились поглазеть на стриптиз наоборот, я оделся, оставил полотенце на лавочке (вот ранние сплетницы обрадуются поводу позлословить!), сел в машину и поехал домой.
Ливень начался внезапно, как-то неправильно, дождь лил с ясного неба, и у меня закралась дикая мысль, что я стал участником съемок фильма, что это все декорация и стоит мне проехать несколько десятком метров, как снова будет сухо и ясно, появятся киношные фургоны, на меня, возможно, наорут за то, что я влез в объектив, я им что-нибудь отвечу, ироничное или резкое и поеду домой отсыпаться. Я был просто уверен в этом, но дождь все лил, даже усиливался и по пустынной, почему-то, улице потекли реки воды.
Она шла по обочине. Я не мог ее не заметить. Девушка или женщина в ярко-красном платье, которое облепило ее немного плотную, не в моем вкусе, фигуру, шла босиком (в городе!), красные же туфли она держала в руках и махала ими, словно дирижировала дождем. «Вот дура! Одета легко, босиком, весна и холод! Обязательно простудится», — подумал я и остановился. Незнакомка тоже остановилась, я не мог разглядеть ее лицо, потоки воды словно смывали его, искажали и вместо ожидаемой если не красавицы, то хотя бы, хорошенькой дамочки, я видел размытую маску. Девица не делала даже попытки подойти к машине и открыть дверцу. «Сумасшедшая,» — мелькнула у меня мысль, и я уже хотел уехать, но мысль о том, что из-за меня может тяжело заболеть человек, почему-то мне не понравилась. «Сиденье жалко, все вымочит», — промелькнула мыслишка, но я отогнал ее, открыл окно и замахал незнакомке рукой, садитесь же! Она словно ждала мою команду, подскочила к машине, открыла дверцу и ловко плюхнулась (и это не фигура речи, вода с нее текла, как с утопленницы) на сиденье. Я немедленно пожалел о своем поступке, черт меня дернул остановиться. Я ждал, что она поздоровается и поблагодарит меня, но она молчала и невоспитанно глазела на меня. Это раздражало и злило, и я решил, что я тоже не раскрою рта и также нагло уставился на нее. Ей было лет двадцать, обыкновенная, не дурнушка, но и не хорошенькая, лицо какое-то странное, незапоминающееся, волосы висят мокрыми прядями, не поймешь, густые ли, красивые? Платье не новое, выгоревшее, оно что-то мне напомнило, я попытался вспомнить, но тут девица соизволила открыть рот и сбила меня с мысли.
— Спасибо, что остановились.
— Пожалуйста, — ответил я и некстати пожалел, что оставил полотенце бывшей любовницы на скамейке, оно бы сейчас очень пригодилось. — Вам куда?
Она лишь пожала плечами и махнула рукой. Это разозлило меня еще больше. Сам не знаю, почему эта незнакомка так раздражала меня, она мне кого-то напоминала и то, что я не мог вспомнить кого именно, невероятно выводило меня из себя.
— Вы где живете? — я все-таки должен был знать, где ее высаживать, желательно поближе к дому, но я не собирался колесить по городу из-за какой-то мокрой дурочки.
— Живу. А вы?
— Вам какое дело, где я живу?
— Я и не спрашивала, где. Я спросила, живете?
— В каком смысле? Не зомби ли я? — я слегка ущипнул ее за мокрую руку. — Живой, как видите и чувствуете.
— Живой. А живете? — не отставала девушка и тут же внезапно попросила остановить машину.
— Тут же ни домов, ни остановок нет, снова под дождь? Я отвезу вас, скажите куда, — я почему-то заволновался, представив, как она бредет под холодным дождем в одном тонком платье.
— Остановите! — приказала она, и я послушался. Девушка выскользнула из машины, как рыба из жадных, но неумелых рыбацких рук, не попрощалась и, как пишут в романах, словно растаяла в дожде. Она исчезла, и если бы не мокрое сиденье и не лужа на резиновом коврике, я бы подумал, что она мне приснилась.
— Сумасшедшая! — крикнул я ей вслед и поехал домой. Уже под горячим душем (меня почему-то зазнобило) я вспомнил, где я видел это платье. Моя школьная любовь пришла в таком же на наше последнее свидание, когда я сказал ей, что все кончено, я уезжаю и больше не люблю ее. Тогда я соврал, мне тяжело далось наше расставание, но я уже твердо решил взять свои чувства под жесткий контроль (тоже книжное выражение, но верное) и меня не смогли тронуть ее слезы и отчаяние. Точно такое же платье! Импортное, модное, из какого-то гладкого, приятного на ощупь материала, с большими карманами. Я вспомнил, как моя любовь достала из кармана крохотный белый платочек, как он быстро напитался ее слезами и как она все плакала и плакала, говоря, что она умрет без моей любви. Красивые слова! Никто никогда еще не умирал от того, что его бросили. Моя любовь не стала исключением, она, как и все женщины, была живуча, немного попереживала и выскочила замуж.
Я стоял под горячим душем и никак не мог согреться. Та моя любовь — трогательная, нежная, я вспомнил как она мне сильно нравилась, возможно, это была настоящая любовь, кто знает. И подлая мыслишка, что я зря так живу вдруг зазудела в голове. «Живете?» — спросила меня та вымокшая девушка. Что она имела в виду?
Той же ночью мне приснился странный сон. Я увидел свою кровать, вернее видел только белоснежную простынь, а на нее вдруг непонятно откуда плюхнулся огромный шмат собачьего дерьма. Большая такая куча, вонючая до рвоты. Во сне я начал задыхаться от этого смрада и от него же проснулся. Нет, я проснулся от голоса той незнакомки, она снова спросила меня: «Живете?»
Конечно же моя постель была чистой и пахла дорогим порошком, я платил именно за намек на запах, не агрессивный якобы аромат весеннего дождя. Я утешил себя, что это был просто сон и подумал, что уж мою устоявшуюся жизнь никакая Судьба не в силах изменить. По-моему, я просто бросил Судьбе вызов своей глупой мыслью и она немедленно мне ответила.
— А ну, убирай, гаденыш! Расплодили шавок, не пройти, чтобы в кучу не вляпаться!
Тетка, такая карикатурная, словно управдом из прошлого, орала на испуганного мальчишку. К его ногам жалась маленькая такса, еще щенок, она с ужасом смотрела то на тетку, то на огромную кучу, которую ей и приписывали.
— Это не Герда, я убрал за ней, мне мама пакетики специальные покупает, — пытался спорить малявка, но тетка вошла в раж, раскраснелась, брызгала слюной и требовала, чтобы пацан убрал именно эту огромную кучу.
— А ты докажи, что это не твоя псина! Где, где ты за ней убрал?
— Я в мусорник выбросил, вон там! Тетя, это честно не мы.
Я бы не стал ввязываться, но эта куча, величиной, как несчастная Герда, была точь-в-точь кучей из моего сна, только лежала она не на моей белоснежной простыне, а на грязном асфальте около моего подъезда. Я подошел, взял пацана за плечо и грозно спросил скандальную тетку:
— Какие проблемы?
— Ах и папаша нарисовался! Ты вот что…
Я не стал ее слушать. Одними губами, чтобы не ранить чувства мелкого, я сказал куда ей надо идти. Она заалела, затрясла головой, попыталась что-то сказать, но я добавил еще несколько предложений по поводу предложенного ей маршрута и она фыркнула, развернулась и куда-то убежала, наверное, по указанному направлению.
— Спасибо, дядя! Я честно за Гердой убираю, мама строго сказала, если я…
— Верю, не оправдывайся.
Он был таким славным, этот пацан, что у меня промелькнула мыслишка, у меня мог бы быть такой же, если не лучше. «Глупости! Абсолютная чушь! Сам знаешь, что могло бы быть!» — тут же одернул я себя и хотел уйти, но малявка остановил меня.
— Дядя, пожалуйста, проводите меня домой, я боюсь.
Малявка и Герда были очень смешными, доверчивыми, как дети моего прошлого. Мы тогда не боялись взрослых и слепо им верили.
— Меня Генкой зовут, — сказал пацан в лифте и мне стало не по себе. Я до сих пор не очень хорошо реагировал на имя моего друга.
— Папа на вахте, а мама работает, ей некогда за Гердой присматривать.
«На вахте! Хорошее объяснение разводу. Космонавты и погибшие летчики уже не в моде», — подумал я, но, конечно же, не сказал ни слова. Зачем мелкого расстраивать? Вырастет, сам поймет.
— Вот наша квартира, вы приходите в гости, мама скучает, когда папы нет, вам обрадуется, я расскажу ей, как вы меня спасли!
Малявка был каким-то слишком доверчивым, смотрел на меня, как на бога и мне заранее стало его жалко. Трудно ему придется в жизни.
Его мать звали Аней. Меня подкупили ее искренность и наивность, возможно, глупость. Она тоже твердила мне о муже, который на вахте, а я подумал было завести с ней роман, но вовремя опомнился, лиса никогда не пакостит там, где живет. Ограничился мелкими услугами: свозил Герду к ветеринару (все равно чехлы на сиденьях менять), Генку к стоматологу (от него слез было почти столько же, как от собаки слюней) и саму Анечку к какому-то модному косметологу. Мы, можно сказать, подружились и когда за эту дружбу мне сломали нос, я сильно удивился.
Как сейчас помню, было воскресенье. Мой день рождения, о котором никто не знал. Вернее, знали мои многочисленные пассии, но я с ними расставался так, что не ждал ни открыток, ни одеколона в подарок. «Наверное, ошиблись квартирой», — подумал я, когда звонок судьбоносно звякнул, и открыл дверь. Что было дальше, не помню. Я очнулся на своей кровати, рядом сидела Аня, Генка, около окна переминался с ноги на ногу какой-то амбал.
— Скорую уже вызвали, ты лежи, не двигайся, он тебе нос сломал, его коронный удар, — сказала мне Аня и заплакала.
— Вы кто? — только и спросил я у амбала.
— Муж, — всхлипнула Аня.
— Настоящий? — глупо переспросил я.
— А ты еще не понял? — ответила Аня и попросила, — пожалуйста, не пиши на него заявление, умоляю, нервный он у меня.
Амбал засопел.
— Мне во дворе рассказали, как ты вокруг Аньки трешься. Ну, я подумал…
— Это та тетка, помните, которая на меня с Гердой нападала? — подал голос Генка.
Я то ли застонал (очень нос болел, казалось, там дыра), то ли засмеялся. Кто же еще мог так напакостить?
— Помню. Так муж действительно есть?
Аня посмотрела на меня, как на дурочка.
— Ты не помнишь? Мы же столько раз тебе говорили! Он на вахте был!
— В поселке Де-Кастри? — засмеялся я, и они решили, что я спятил. — Кстати, сегодня мой день рождения, — зачем-то добавил я.
— Так это же повод! — обрадовался амбал, сказал, что его зовут Леха и он, в компенсацию за сломанный нос, накроет праздничный стол.
— Тебе лишь бы повод был! — вроде бы сердито сказала Аня, но я увидел, как она смотрит на этого придурка, как румянец заливает ее щеки и вдруг ясно представил, как они счастливы несмотря ни на что! Мне почему-то стало так плохо, что слезы брызнули из глаз, Аня тут же засуетилась, зашипела на Леху, а он как-то скукожился, и мне стало его жаль.
— Готовь поляну! — приказал я своему новому другу и поехал править нос.
Через пару часов мы сидели за праздничным столом: Аня оказалась салатной феей, Генка смастерил авторские бутерброды, Леха сгонял в сомнительный ларек за шашлыком, а я просто сидел во главе стола и не понимал, что же со мной творится.
— Сколько тебе стукает, сосед?
Они застыли с рюмками, Генка с бокалом лимонада в руках.
— Сорок пять!
— Красивая цифра! У тебя ведь все впереди! За твою новую жизнь! — сказал Леха, а я вдруг… я не знаю, как описать это чувство… Надежда? Я подумал, что если я женюсь в этом же году, то через каких-то восемь лет мой ребенок пойдет в первый класс, а мне будет… сколько? Пятьдесят три? Так это же не так много? Нет, очень много! Поздно, слишком поздно и тут…
— У меня есть знакомая, она говорит, что новую жизнь начать никогда не поздно. Хочешь, я вас познакомлю? — спросила Аня, и я почувствовал, как каменный мешок в моей груди дал трещину и ответил:
— Конечно хочу!
И тут же мне почудился почти знакомый голос, который сказал одно лишь слово: «Живешь!»
