— Папа знал, что оттуда не возвращаются. Так ему в тюрьме сказали. Но он вернулся. Его арестовали в 1949 году, что-то не то он сказал в кругу друзей, а на суде его обвинили чуть ли не в заговоре. Только суда, как такового и не было. Несколько человек все решили.
Мы сидели на веранде, пили чай с вареньем, и я слушала историю, которую рассказывала Ольга Борисовна. Ее отец был инженером, и ему удалось, все-таки, вернуться с Колымы, на которой он провел три года. А должен был десять, по приговору. Ольга Борисовна была тетушкой моего мужа. Я видела ее один раз в жизни. Она приезжала к нам в гости, из небольшого подмосковного городка. Посмотреть на жену племянника? Поговорить? Почему бы и нет? И вот как-то разговор перешел с пустяков на воспоминания об ее отце. Утром.
— Потом он часто рассказывал мне, что спасли его мои пеленки, которые ему тоже приходилось стирать, после моего рождения. Вернувшись, он сильно изменился. Мама часто об этом говорила. Мог решать в голове сложные уравнения, да и вообще… Удивлял окружающих. Всегда умел контролировать себя. В нем появилась сила.
— Но считается наоборот, — сказала я. – Большинство людей возвращались подавленными…
— Я ведь сказала вам, что его мои пеленки спасли. Помогли выжить. – Она улыбнулась. – Понимаете, ему там сразу дали совет: поменьше думай о доме, о семье, о прошлом. Пока шло следствие, он особо и не думал. Просто переживал страх и ужас, в ожидании будущего. А вот в лагере все стало по-другому. Память подкидывала ему воспоминания, перед сном. Но поначалу они были такими… Об еде и тепле. Они прогоняли мрачные сны, и даже дарили некоторое удовольствие, на несколько часов… Но утром, после пробуждения, за него приходилось платить, горечью и разочарованием. И от этого можно было сойти с ума. От этих резких переходов.
— А мне кажется, что они должны были помогать ему.
— Горячие, вкусно пахнущие котлеты, которые есть только в воображении или во сне? И ощущение голода и холода утром? Ему это не помогало, а приводило в отчаяние. Потом была адская работа, до которой еще надо было дойти. Километров десять. Отец понял, что не выживет. Он видел людей, которые имитировали побег, чтобы избавиться от мучений. У него появились мысли последовать их примеру. Но потом, на какое-то время ему стало легче. Сознание сдалось, воспоминания перед сном исчезли, и он просто выключался, без сил.
— А как же пеленки?
— Пеленки появились позже. Его перевезли на рудник, и там пригодились его инженерные знания. Ему стало легче. Физически. И он даже написал заявление о пересмотре дела, и очень почему-то надеялся на решение в его пользу. А через восемь месяцев пришел ответ – отказать. И тут произошло то, что можно назвать самой жесткой иронией судьбы. Однажды он осознал, что пытается вспомнить лицо моей мамы, а видит вместо него белый размытый овал. Он пытался вспомнить меня, но и это не получалось. Лагерь настолько вытеснил прошлое, настолько заслонил собою все, что отец испугался, и подумал, что он действительно потерял рассудок. Не может же человек жить без памяти? Не может он ее потерять так относительно быстро? Он стал бояться не физической cмepти, а внутренней. Боялся утратить себя.
— Это от пережитого зависит, — важно сказала я. – Воспоминания могут быстро исчезнуть. — Ну, я была еще совсем молодой, но умничать любила… Раз в десять больше, чем сейчас. Можете представить себе, как это невыносимо для окружающих было.
— Тут-то и появились мои грязные пеленки, которые он стирал, помогая матери, когда я была младенцем. Мать мне говорила, что ему не очень нравилось это занятие… Зато он потом сказал, что пересмотрел свои взгляды на то, что не нравится. Кажется, он сказал, что никогда точно не знаешь, что тебе может спасти жизнь. Вот котлеты ему нравились, но мысли о них — чуть не погубили. С пеленками — все наоборот.
— Неужели у него не было других воспоминаний.
— Да и котлеты по-прежнему были. И не только они. Еда. Только он научился прогонять их. Но из по-настоящему семейных – тазик, теплая вода, хозяйственное мыло, и мои пеленки. Это были очень яркие воспоминания. За пару месяцев, он перестирал в своих воспоминаниях, наверное, целый вагон пеленок. Такая вот игра сознания. А однажды, когда он цеплялся за эти пеленки, в воспоминании появилась мама, и от тоже ее отчетливо увидел… А потом и меня. Не знаю, продержался бы он так свои десять лет, но вмешалась история. Потом были хлопоты, реабилитация. Ну, как у многих, тогда…
Я видела ее раз в жизни. Она была седая, тихая и спокойная. С ясными добрыми глазами. Я запомнила эту беседу в мельчайших подробностях. Даже назойливую муху, которую я отгоняла от варенья. Такая вот игра сознания.
