Настасья Андреевна, неловко шагая вниз по ступенькам, прищурилась, разглядывая стоящего у калитки мужчину.
— Да погоди, не кричи, не слышу я ничего, сейчас подойду! — громко сказала она и зашагала по дорожке. — Чего надо? Динка, место! — прикрикнула она на лохматую дворнягу, что ворчала, выглядывая из конуры.
Вцепившись пальцами в рейки калитки, женщина остановилась, переминаясь с ноги на ногу, кашлянула и выжидательно посмотрела на мужчину.
— Так что надо–то? Продаешь чего? Не нужно нам.
— Работа есть у вас? Всё, что угодно – колоть, рубить, расчищать, строить, латать, косить. Всё могу, быстро сделаю, деньги нужны, до дома доехать надо.
Настасья хотела, было, ответить, но из избы ее окликнула дочь.
— Мама! Кто там? Гони их, надоели попрошайки эти! Мама, ну, что ты стоишь?!
Ульяна высунулась в окошко и погрозила незнакомцу кулаком:
— Хватит тут околачиваться, проходите мимо, нечего зариться на чужое добро! — крикнула она, вскинув подбородок. — Я сейчас выйду, сама разберусь!
Геннадий поклонился мелькающей в окне женщине и снова уставился на Настасью. А та, чуть втянув шею в маленькие плечики, потуже запахнула безрукавку и покачала головой.
— Подожди, Улечка, — сказала она, подождав, пока подойдет дочь. — Нам бы дырку в заборе залатать, ну, еще крыша в сарае течет, по капельке, вроде бы и ерунда…Парнишка, вон, молодой совсем, ну, куда он сейчас… Давай хоть накормим его, Ульяна! Еды полно, а ты уезжать собралась, куда мне все эти разносолы!
— Всё сделаю, давайте инструмент, за день управлюсь, ну, может, за полтора. Батя в свое время всему научил, я смышленый, довольны будете!
Геннадий уверенно кивнул, засучил рукава, выставив напоказ исчерченные татуировками руки. Настя опешила, разглядывая кресты и сердца, выколотые на смуглой, загорелой коже гостя. Ульяна только усмехнулась. Конечно, по этому мужлану сразу видно, что из мест не столь отдаленных идет, вон, и куртка драная, и кроссовки того гляди порвутся.
— Да не смущайтесь, бабуля, вот справка у меня есть, не сбежал, выпущен по амнистии. Не трону я вас, и дом ваш не трону.
Он вынул из кармана куртки бумажку, осторожно расправил ее и сунул через калитку под нос хозяйке.
— Да уж вижу… — протянула та. — Ох, жизнь… Крючит она вас, ломает… Или вы сами ее ломаете, а потом уж распрямить–то трудно будет…
Настасья вздохнула.
— Мама, я что сказала?! Гони его в шею, стоит он, рассматривает твоё добро! — голос Ули был строгим, холодным. — Иди своей дорогой, парень, делать нечего что ли? Справку свою убери, она тут никому не интересна.
— Дочка, ему деньги нужны, видно же, а у нас есть работа. Давай пустим. Ну, хочешь, я из своих заплачу? — Настя осторожно потрогала дочь за плечо, но та недовольно смахнула материнскую руку.
— Мама! Ты как с луны! Столько уже случаев было – и грабили, и убивали вот такие вот работники, а ты не веришь… И не надо платить ему ничего, сам свою жизнь исковеркал, сам пусть и выкручивается. Поди, заплатишь ты ему, он эти деньги пропьёт, а потом опять сядет. Уходите, нет у нас работы!
Ульяна сдернула Настасьины руки с замочка на калитке и велела матери идти в дом.
— А что ж вы так со мной разговариваете? — Гена усмехнулся. — У каждого из нас есть прошлое, но у кого–то оно уже искуплено, я свое отсидел, чист перед вами.
— По мне, так никогда преступник не станет нормальным человеком, вы уже все из другого теста, мыслите совсем по–иному. Мне всё равно, что вы там искупили, за что сидели, я просто хочу, чтобы вы здесь больше не появлялись.
—Давай хоть покормим! — упрямо топталась рядом Настасья. — Ну, что, нам хлеба жалко для человека? Уля!
Ульяна вздохнула, пробормотала что–то, потом резко развернулась и, буркнув, чтобы подождал, ушла в дом. А когда вышла, в руках у нее был пакет.
— Вот тут еда. И уходите, я последний раз прошу!
Уля заметила, как Геннадий внимательно рассматривает её лицо, скользит карими, горячими глазами по шее, останавливается на золотой цепочке, моргнув, обращает внимание на кольца, украшающие пальцы, потом дальше, по талии и к стройным, выглядывающим из–под подола платья ножкам.
— Ну берите же! А то я передумаю!
— И на том спасибо, хозяйка! Зря вы так испугались, я не причиню вам вреда. Прощайте! — Гена взял из рук Ульяны пакет и зашагал прочь.
Пару раз он оглядывался, чувствуя, что Уля все стоит и стоит у калитки, провожая его взглядом. Потом их с Настасьей дом скрылся за деревьями… Дорога резко ушла вправо, уводя мужчину в перелесок. Дело было к вечеру, в траве лениво перекликались кузнечики, на высокой, стройной березе сидели два голубя, дикие, серо–дымчатые, они гулькали и целовались, качаясь на тонких ветках. Потом, испугавшись далекого раската грома, взлетели вверх и исчезли. Ветер носил туда–сюда пушинки семян, горела на кусте созревающая малина. Она, преклонив к земле свои тяжелые, налитые сочными, пузырчатыми ягодами плети, замерла, то и дело плача перезревшими бусинами.
Гена остановился, бережно положил пакет с едой на траву, набрал полную пригоршню малины и, запрокинув голову, отправил ее в рот. Ягода лопалась, разливаясь по нёбу сладковатым соком, заставляя Генку судорожно сглатывать, жмурясь от наслаждения.
Мужчина сел, опершись спиной на ствол засохшей осины, закрыл глаза и как будто даже перестал дышать, погрузившись то ли в забытье, то ли просто задумавшись…
… — Генка! Орленок мой, иди, обед готов давно! — мать выглядывала из окошка их дачного домика и, улыбаясь, звала десятилетнего Геннадия домой. А тот, отмахиваясь, ковырялся со старым ульем, что остался еще от увлечения деда пчелами, был накрыт надежной, обитой железом крышкой и служил теперь сундуком для хранения всякой всячины.
— Сейчас, мам! Иду! — Генка наконец захлопнул крышку, навесил на нее тяжелый замок и, подобрав с земли кепку, побежал в дом…
Тогда тоже было лето, солнце разливалось на полу дачи неровными яичными лужицами; по углам, тыкаясь в окна и возмущенно отлетая, мельтешили мухи, по подоконнику полз, перебирая цепкими лапками жук. Его бронзовая спинка отражала лучи солнца и горела ярким, словно драгоценный камень, огнем. Генка накрыл его рукой, жук занервничал, зашуршал, стало щекотно.
— Отпусти его, Геныч, отпусти, путь летит себе!
Мальчишка раскрыл ладонь, жук взмыл вверх, ударился о потолок, заметался и юркнул в распахнутое окно.
— Садись, сынок. Я тут еще малинки нам купила, попробуй – лесная, сладкая, лучше всякого сахара!.. Да не хватай всё сразу, суп поешь, потом и ягодок…
Геннадий тогда тоже набирал малиновые бусины в ладонь, потом все сразу отправлял в рот, причмокивая и улыбаясь от счастья. Всё тогда было хорошо – была мама, были рядом ее руки, в которые сын, уже совсем большой, сильный, иногда утыкался лицом и замирал, вдыхая аромат ее кожи, было лето, полное беззаботности и счастья, был отец, что, собрав в рюкзак припасы, уходил с Генкой далеко–далеко в лес, в поход. Они не охотились, не ловили рыбу, а просто бродили по тропинкам, прислушиваясь к гомону птиц, растревоженных незваными гостями, замирали, если слышали рядом фырчание ежа; притаившись за кустами, следили, как маленькие кабанчики, похрюкивая, бежали за своей матерью, подпрыгивая и вздрагивая хвостиками–колечками…
Было… Всё было, где–то далеко, как будто в другой жизни. А потом Генку захватило увлечение мотоциклами. Он бредил ими, смотрел все гонки, что устраивались в его городе, мечтая, как однажды сядет на свой собственный мотоцикл, заревет мотор, сорвется машина с места и умчит его, Генку, молодого, восемнадцатилетнего парня, куда–то вперед, а дыхание перехватит вдруг от бешеной скорости и азарта, и он не станет тормозить, заходя на поворот, тормоза придумали глупцы…
Геннадий числился в мотоклубе, закончил курсы по вождению, отец подарил ему выкупленный у знакомых старенький мотоцикл. Парень целыми вечерами пропадал в гараже, возился с новой игрушкой. А на ящиках в уголке, скинув туфли и жуя булку, сидела его подружка, Светка Петрова. Они были знакомы со школы, то ли любили друг друга, то ли просто играли в это чувство, но Геннадию нравилось целовать ее глаза, волосы, губы, нравилось владеть такой красотой, которая другим только снилась…
В тот вечер, раззадоренный Светиными насмешками, Генка предложил ей покататься вместе с ним.
— Можно за город юркнуть, а там, по шоссе, к самому восходу! А, согласна? — протягивая ей шлем, уговаривал он. — Будет здорово!
— Ну, я не знаю, дороги мокрые, дождь прошел недавно. Вроде нельзя же…
— Брось! Ты просто трусиха! Я даже дам порулить, обещаю. Поехали!
Она согласилась. Обхватив Гену за талию, девчонка тесно прижалась к его спине и кричала от страха и восторга, когда далеко позади остались плетущиеся из города автомобили, засыпающие дома, лающие на прохожих стаи бездомных собак.
… Они неслись прямо к луне, что повисла волооким глазом над горизонтом. Они были молоды и глупы, им казалось, что мир бесконечен, как и их жизни. Блик от ночного светила падал на шоссе, поблескивая в лужицах, ветер гудел в ушах, забирался за воротники и щекотал спины, а руки гонщика крепко сжимали руль.
Рассыпанная на дороге мелкая щебенка заставила колеса завизжать, рассыпая камешки густым веером, мотоцикл, войдя в поворот, завалился набок, по ногам прошла острая, жгучая боль, ребят закрутило, а потом отбросило на обочину, протянув след от их тел по мокрому асфальту… Луна лишь равнодушно моргнула, протянув через себя рваное, серое облако, и отвернулась, безучастная к чужим несчастьям…
… Их нашли часа через два. Проезжавшая мимо фура заметила валяющийся на дороге мотоцикл. Водитель выскочил из кабины, окликнул, Гена слабо отозвался, стянув с головы шлем…
… На Геннадия завели дело, Светка–то теперь была в больнице, она сильно ударилась головой, трудно восстанавливалась и во всем обвинила Гену – он гнал, она просила остановить, он не слушал, он был как будто не в себе…
Суд Гена помнил плохо. Люди что–то говорили, спорили, чертили какие–то схемы, а парень смотрел только на мать и отца, сидящих во втором ряду. Они, как зрители в театре, смотрели спектакль, только не было кулис, буфета и оваций в конце. А был приговор. Гену увели, матери даже не дали проститься с ним…
Отец после того, как Генку посадили, запил, мама работала одна, присылала сыну передачи, иногда навещала. Злилась ли она на него, жалела ли – понять было сложно. Да Гена и не спрашивал, уж очень нереальным казалось то, что происходит вокруг…
Как писала мать, Светка полностью выздоровела, только несколько шрамов на ноге осталось.
Гена, провалявшись в тюремном госпитале, тоже оправился. Только прихрамывал – кость на ноге срослась кривовато, нога завернулась внутрь, заставив учиться ходить заново…
… Небо постепенно заливалось розовато–карминовым сиропом, солнце нырнуло в густую крону деревьев, спряталось там, повозившись и выпростав наружу лишь несколько своих лучей.
Гена, мотнув головой, потянулся и раскрыл Ульянин пакет. Мужчина не ел со вчерашнего утра. Желудок противно сжимался от съеденных ягод.
Хлеб, кусок колбасы, пачка печенья, два яблока, шоколадные конфеты и пакетик сока – Ульяна быстро сунула тогда все, что подвернулось под руку, что выглядывало с полок холодильника, потом, покрутившись еще, женщина бросила в сумку деньги.
— Ладно, не обеднеем, но будем надеяться, что, если надумает воровать у соседей, нас не тронет! — решила она, вынув из кошелька бумажки и спрятав их между шоколадками…
Гена улыбнулся, жадно отгрызая от буханки куски хлеба и запивая их соком…
… Приехав домой, Гена никого там уже не застал. Отец ушел первым, за ним мать.
— А ведь были не старые! — причитала соседка, с укоризной смотря в спину Генки, возившегося с замком. — Ты их сгноил, ты дров наломал. А они не пережили.
— Идите, идите, тетя Лена, вредно вам волноваться, сердце же… — сипло пробормотал Геннадий.
Женщина пожала плечами, открыла дверь своей квартиры, потом, обернувшись, кинула:
— Если что надо будет, ты обращайся, не чужие все же люди! Да, Светлана твоя недавно объявлялась. С мужчиной в костюме сюда приходила, долго они у двери терлись, я сказала, что никого нет, они и ушли.
— Просили что–нибудь передать? — насторожился Гена.
— Нет, только выпытывали всё, когда ты должен освободиться. Дык я ж не знаю, я так и ответила им. Они и ушли. В машину сели, дорогущую, черную, и укатили. А Светка твоя подурнела, то ли на диете, то ли еще что… Ну, в общем, я пошла. Деньги–то есть у тебя?
— Есть, тетя Лена, есть. Я пока сюда добирался, малёк заработал. Грузчики, тетя Лена, они всем нужны.
Геннадий подмигнул старушке, та вздохнула и ушла к себе, а потом еще долго слышались из–за двери ее причитания, перемежающиеся со скрежетом швабры по паркету…
Светлана позвонила в его дверь дня через три. Вечером, когда Генка, устав от попыток найти работу в городе, сидел на балконе и листал старые отцовские журналы, Света уже поднималась по лестнице наверх, на четвертый этаж. Она протянула ухоженный пальчик и нажала на кнопку дверного звонка, потом обернулась, глядя на своего сопровождающего, дюжего парня в темно–синем костюме.
— Да дома он, я знаю. Отец сказал, его три недели назад выпустили, — улыбнулась женщина.
Она еще раз позвонила.
Геннадий приоткрыл дверь и замер, как будто обрезавшись о белозубую Светкину улыбку, о ее моложавое, подтянутое тело и маску–лицо.
— Привет, Геночка! Поздравляю с освобождением! Я зайду? — она по–хозяйски распахнула дверь и зашла внутрь, ее спутник последовал за ней.
— Это что, твой телохранитель? — усмехнулся Гена, кивнул выглянувшей из–за двери напротив тете Лене, мол, всё в порядке, и продолжил:
— Я, признаться, не ждал тебя. Что надо?
— Зачем так грубо, Генка! Мы же друзья, всю молодость вместе!
— Нет, ошибаешься, всю молодость я повел в другом месте, нежели ты.
— Брось, кто старое помянет… — Светлана рассматривала свои аккуратные ногти. — Ген, я вот что хотела тебе предложить…
— Ну?
— Чтобы у тебя не было больше проблем из–за того случая, а я, понимаешь, теперь юрист, могу сделать так, чтобы были…
— Брось! Я за свое отсидел! Свет, ты бы шла куда подальше…
— Знаешь, родители твои тоже так говорили, потом почти что согласились, да только не успели бумаги подписать. Словом, мне нужна твоя квартира. Или ты просто отдаешь мне ее, или я сажаю тебя еще на лет десять, а там уж вопрос, выйдешь ли…
— Что ты сказала? Я не расслышал? Видимо, тогда ты, и правда, головой приложилась знатно! Какая квартира, при чем тут ты? За что ты меня посадишь, юрист–недоделок?! А ну оба ушли отсюда, чтоб больше не показывались мне на глаза!
— Ты полегче, мой Василий не любит, когда грубят, — усмехнулась Света.
— Да мне плевать на твоего Василия и на тебя. Уходите, мешаете дышать свободно! — Гена распахнул дверь и попытался вытолкать гостей наружу, но Вася, поправив свой костюм, оттолкнул хозяина квартиры, заставив его осесть на пол.
— Гена, а мало тебе тогда дали! Ох, мало! Я до сих пор на тебя злюсь. А те, кто меня злит, получают по заслугам. Всё равно жизни тебе тут не будет, ты уж как–то подумай. Вот мой новый телефон, — она нацарапала цифры прямо на его руке, — позвони завтра, что ты решил. Вася, ну, ты поговори с ним, я внизу подожду…
Василий вышел из квартиры минут через пять. Через приоткрытую дверь тетя Лена увидела, как ковыряется на полу Генка, бросилась к нему, причитая и сыпля угрозы.
— Не надо, я сам! — мягко отстранял ее руки мужчина.
— Сам он! Поглядите! Сам… Уууу! — погрозила женщина кулаком в окно, — ко мне пойдем, я помажу, пластырь наклею, завтра как новенький будешь. Чего они хотели–то? Она ж, Светка твоя, и к матери приходила.
— Ничего, так, поговорили просто.
— Врешь! Ладно, пойдем, да квартиру–то прикрой, растяпа!
Она приволокла мужчину к себе на кухню, вынула из шкафчика аптечку.
— Тебе когда участковому показываться? — спросила она, колдуя над Генкиным лицом.
— Завтра, вот еще незадача… С такими синяками пойду…
— И пойдешь, и расскажешь, как приходили эти рэкетиры к тебе! Я свидетелем при тебе буду! Да сиди ты, шустрый какой! Ужинать пора.
Она суетливо собрала на стол, потом устало села и вдруг всплакнула, закрыв лицо руками.
— Сколько плохих людей на свете, Геночка! Вот откуда их столько, а? И у тебя судьба вся поломанная… Да будь проклят тот мотоцикл! Да тьфу на него!
— Не надо, тетя Лена. Сам я виноват. Выплывем, не пропадем. Вы сериалы смотрите? Включайте, а то скучно просто так сидеть, давайте переживать вместе!
Старушка щелкнула пультом от телевизора. Экран загорелся, появилось лицо диктора.
— Новости, потом начнется, — приготовилась смотреть Елена. — Вот, чаю еще тебе налью!
«А теперь о происшествиях, — строго глядя в камеру, продолжила диктор. — Шестилетняя девочка, приехавшая погостить к своей бабушке, пропала сегодня утром. По словам матери, она лишь на минуту оставила ребенка одного во дворе, а когда вернулась, той уже не было…
— Ох! Ох. горе–то какое! — заголосила Елена.
— Подождите! Да тихо вы! — Геннадий вглядывался в лицо Ульяны, заплаканное, испуганное, мелькающее на экране, потом показали Настасью. Рядом с ней сидели медики и измеряли женщине пульс. — Господи! Я их знаю! Я был у них, когда домой ехал! Девочка… Там не было никакой девочки…
— Чего? Знакомые твои, что ли? — встрепенулась тетя Лена.
«Несмотря на все усилия, пока найти ребенка не удается. Поиски продолжаются… А теперь о курсе валют…» — тараторила ведущая.
Геннадий вскочил, сунул в рот кусок хлеба и, на ходу благодаря хозяйку, кинулся к себе. Быстро собравшись, он выскочил из подъезда и побежал на автобусную остановку. Лицо ныло, но Генка не обращал на это внимание, он спешил на электричку…
Ехать до деревеньки, где тогда повстречалась ему Настасья с дочерью, было недолго, всего минут сорок на электричке, а потом пройти чуть в сторону от станции.
Геннадий успел на последний поезд, надвинул кепку на глаза, чтобы не шокировать малочисленных, настороженных пассажиров своим побитым видом, и сел у окна.
— Значит, у них есть ребенок. Куда она могла пойти? Там могут быть и колодцы, и лес… Заблудилась? Но почему мать не уследила? Шесть лет… Это много или мало? Что понимает ребенок в шесть лет? Сможет она поесть что–нибудь в лесу, пока её ищут? И что делать мне? Ночь, я с разбитым лицом ворвусь к ним в дом, так они меня сдадут в полицию… Нет, приходить надо утром, а пока искать! Как звали ребенка? Нет. Не так! Как ее зовут? Что там говорили по телеку? Ааа, Оля! Точно, Оля! — мысли цеплялись одна за другую, толкались и улетали из головы с бешеной скоростью.
Генка, закусив губу, слушал, когда объявят его станцию.
— Песково. Следующая станция «Песково». Будьте внимательны, станцию «Абрамово» поезд проследует без остановок, — пробурчал уставший машинист и дал предупреждающий свисток.
— Как! Мне на Абрамово надо! Я там… — Гена растерянно вскочил, потом снова сел и покачал головой. За окном было уже черно, как в бочке со смолой, пассажиры дремали, и никому не было до него никакого дела…
В тамбуре никого не было. Дождавшись, когда вагон, чуть сбавив скорость и загудев, окажется напротив убегающей назад станции, Гена раздвинул двери и, сгруппировавшись, выпрыгнул наружу. Чуть полежав на асфальте перрона, пока не уймется боль в спине и правой руке, он тяжело встал, отряхнулся и внимательно огляделся.
Вспомнив, как он пришел тогда сюда, мужчина двинулся в сторону нужной деревни, вынув из рюкзака фонарик…
Дорога, пропетляв через поля, нырнула в лес. Там она сузилась, взрылась корнями диких деревьев. Пахло мхом и грибами. В ветвях над головой то и дело вспархивали напуганные птицы, луч фонаря, разрезая темноту, натыкался на пни и канавы, потом перемещался дальше, ведя хозяина за собой.
Правая рука слушалась плохо.
— Как будто перелом, — стиснув зубы, прошептал Гена, но останавливаться не стал. — Эх, поскорее дойти бы…
Тихий, почти шепотом, плач он услышал уже выходя из леса. На обочине дороги, размазывая слезы по грязному лицу, сидела девочка. Синяя футболка, джинсовые шорты, голые, расцарапанные коленки и сандалики с ромашкой впереди – так описывала дочь Ульяна. Такой ее и увидел Генка.
— Ты Оля? — тихо просил он, наклонившись над ребенком.
Девочка съежилась и кивнула головой.
— Тебя мама ищет! Даже по телевизору про тебя показывали, а ты тут…
— А вы кто? Вы спасатель? А почему у вас синяки на лице?
— Прыгнул вот неудачно, ушибся. Знаешь, что, давай–ка пойдем домой. Мама и бабушка очень волнуются!
Он хотел взять ее за руку, но Ольга отодвинулась.
— Нет! Мама говорит, с незнакомыми нельзя никуда ходить. Я подожду маму здесь. Я заблудилась, но с тобой не пойду.
— Хорошо… А как же ты заблудилась? — Генка сел рядом, вынул из рюкзака хлеб, пакетик сока, шоколадку и яблоко. — Есть будешь?
Девочка кивнула.
— Я специально убежала. Мама ругалась с папой, она хочет, чтобы он жил отдельно. А как же я? Она говорила, что если бы не я, то все было бы по–другому. Так пусть меня не будет.
Она жевала яблоко, запивая его соком, потом принялась за хлеб.
— А ты кто? — вдруг замерла она.
— Меня зовут Гена. Я как–то приходил к твоей бабушке, а твоя мама дала мне еды.
— Понятно… Тогда давай пойдем домой, а?
Девочка вся как–то обмякла, прижалась к нему и положила голову мужчине на плечо.
— Ты отнеси меня, хорошо? Я знаю, ты хороший, тебе можно верить. Вставай, мама нас ждет…
Они шли по дороге, спиной к равнодушной, горящей желто–красноватым фонарем луне. Ночное светило вдруг мигнуло, дернув облачную занавеску, и снова выглянуло наружу, провожая путников пристальным взглядом…
… Ульяна недоверчиво смотрела на Генку, потом снова кидалась обнимать дочь. Та, сонно бормоча, что–то ей объясняла. Рядом стоял полицейский и командир спасательного отряда.
— Оля, этот дядя точно тебя не уводил из дома? — в который раз спрашивал полицейский.
Геннадий только качал головой. Рука болела все сильнее, перед глазами уже начинали прыгать красные огоньки.
— Точно. Он меня нашел и привел сюда. А ушла я сама. А почему я ушла, я скажу только маме, — строго ответила девочка. — Дядя Гена приехал из города, чтобы найти меня. Вот!
— Вы, правда, приехали, потому что… — Настасья заплаканными глазами смотрела на Генку и качала головой.
— Я увидел про вас сюжет в новостях, решил помочь. Ну, вот так получилось…
Когда Ольгу уже уложили спать, а Геннадия осмотрели врачи и сказали, что перелома нет, когда уехали спецслужбы, а на кухне в который раз засвистел чайник, Ульяна, сев рядом с Генкой, вздохнула и тихо сказала:
— Я не понимаю, зачем вы… Я не думала, что так бывает, но я беру свои слова обратно, вы отличный человек, и наше прошлое, действительно, лишь прошлое… Спасибо вам большое, и простите меня! Я могу теперь чем–то помочь вам?
Геннадий задумался, а потом, пожав плечами, сказал:
— Если у вас есть юрист, то мне бы не помешала его подсказка. Желательно в жилищных вопросах, ну, и в уголовных…
— Я юрист и мой муж тоже. В чем дело?
Гена вкратце описал непонятную ситуацию со Светой, квартирой и угрозами. Ульяна нахмурилась.
— Мы разберемся с этим, я вам обещаю. А сейчас давайте спать. Я постелю вам на втором этаже.
— А где ваш муж? Разве он не приехал, чтобы искать Ольгу? — обернувшись на пороге, спросил Гена.
— Он сейчас в Италии и верит в находчивость наших поисковых отрядов, — устало вздохнула женщина. — Собственно, поэтому я и не хочу больше с ним жить… Но Лёля этого не понимает. Она не понимает, что не нужна ему. Ему никто не нужен…
— Извините, я полез не в свое дело… — мужчина отвернулся и зашагал по лестнице наверх…
… — Какой хороший он, да? — Настасья, домывая посуду, улыбнулась. — И Лёлечку нашел… Я тогда сразу поняла, что добрый человек к нам пожаловал…
— Да, мама, да! Я тогда сказала ему много чего нехорошего, я виновата, только не начинай!
— Да я и не начинаю! Вот сейчас ляжем спать, а утром напеку вам с Генкой и Лёлей блинов, варенье откроем и будем чай пить. Тихо, складно, по–семейному.
— Вот ты уже начинаешь, мама! — с досадой прошептала Уля. — А блины я люблю… С малиновым вареньем будем? Мммм, пальчики оближешь!..
— С малиновым! Иди спать ложись, кукуня моя! Ольгу глянь еще раз, вдруг опять сбежала!
— Я тут, ба, — услышали женщины голос за собой. — Я есть хочу!
Босоногая, в длинной ночной рубашке, Оля стояла на пороге кухоньки и терла глаза.
— Ой, детка! Давай накормлю, давай, моя хорошая! — Настасья принялась виться над внучкой, хлопать дверцей холодильника и цокать сковородой о плиту, а Ульяна поманила дочку рукой и, усадив ее к себе на колени, уткнулась носом в жаркую детскую макушку.
— Да, Лёлька, хороших людей больше, чем плохих! На одного человека точно больше, чем я думала… Вот тебе и чудеса…
