Звук этого имени вызывал у Кати практически зубную 60ль. И ладно бы только имя, Зоя в принципе ей не нравилась: грузная, в одном и том же простом синем платье и практичных сапогах на молнии, она была тихой и покорной и ни разу не ответила на Катину грубость. Она была простая, эта Зоя, как три рубля, без изюминки, а разве такая женщина должна быть рядом с папой? Особенно после мамы. Катя поражалась: неужели папа не видит, что эта его Зоя мизинчика маминого не стоит? Но вместе с тем вчера отец притащил коробку эклеров, видимо, в надежде подсластить эту горькую пилюлю, и сообщил дочери, все время покашливая и пряча глаза в кружке с чаем, что они с Зоей решили пожениться.
— Как – пожениться? – Катя впилась в отца мамиными светло-карими глазами в янтарную крапинку. – А как же мама?
Папа устало вздохнул и напомнил:
— Катюш, ее уже три года, как нет.
— Уже? – возмутилась Катя. – Вот значит, как ты это воспринимаешь. Когда я умру, тоже себе новую дочь заведешь? Хотя ты и ждать не будешь – тебе же Зоя твоя настрогает сейчас таких же унылых дочерей, как и она сама!
— Катерина! – повысил он голос. – Ты забываешься!
Катя вышла из-за стола, громыхнув стулом по кафельному полу, и закрылась в своей комнате, громко хлопнув дверью.
Мама погибла три года назад, когда была на конференции в Бразилии. Она была археологом и часто ездила то на раскопки, то на симпозиумы и совещания. Катя отчаянно любила маму, и каждый ее отъезд воспринимала как вселенскую трагедию. Она, бывало, часами пялилась на циферблат, отмеряя каждую минуту до маминого возвращения. Мама всегда была праздником, без нее в их двухкомнатной квартире жизнь замирала, становилась бледной и скучной. В этой бледности они прозябали уже три года, а теперь вот еще и эта унылая Зоя будет только подчеркивать сиротливость жизни без мамы.
Катя устроила им обоим бойкот – не разговаривала ни до, ни после свадьбы. Папа сначала ругался, потом уговаривал, увещевал… Но Кате было все нипочем – она твердо решила жить в полном молчании как рыба, раз уж эти двое решили окончательно испортить ей жизнь.
Зоя вела себя как блаженная. Даже когда папа начинал ругаться с Катей, она мягко прикасалась к его плечу и говорила:
— Ну, будет тебе, будет… Это все переходный возраст, пройдет. И вообще, девочка мать потеряла – имеет право.
Это Катю бесило больше всего, что эта Зоя такая правильная. Если бы она была злой, подначивала отца, может, Кате было бы и легче, а так…
На пятнадцатый день рождения папа подарил ей часики. Они лежали в коробочке и сверкали своей новизной. Катя любила часы, наблюдать за движением стрелок было ее чуть ли не самым любимым занятием. Поэтому она приняла подарок и даже буркнула «спасибо», забыв на секунду про бойкот. Папа обрадовался, заулыбался, сказал, что вечером будет торт и курица, а пока он поехал в больницу, у него там сложный пациент.
Когда папа ушел, в комнату робко постучалась Зоя. Не дождавшись Катиного ответа, она бочком протиснулась через приоткрытую дверь и положила на край кровати юбку. Что это была за юбка! Черная ткань отливала благородным блеском, а красная полыхала словно огонь. Это была идеальная юбка для фламенко.
Мама была не только талантливым археологом, она еще и потрясающе танцевала. Катя с папой ходили на все отчетные концерты, которые проводила студия танцев, в котором занималась мама. И мама всегда была самой яркой, самой красивой – от нее глаз невозможно было оторвать, когда она была на сцене! Катя мечтала тоже пойти танцевать, но была слишком мала. А после маминой смерти пришла туда, бледная, с тонкими дрожащими губами, и сказала тихо:
— Возьмите меня, пожалуйста…
И ее взяли. И Катя пусть и не была такой шикарной танцовщицей, как была ее мать, но все равно – у нее получалось.
Катя отвернулась к стенке и сделала вид, что юбка ее ни капли не заинтересовала. Зоя вздохнула, сообщила, что она идет на рынок, потопталась еще в дверях и ушла.
Как только за ней закрылась входная дверь, Катя вскочила и примерила юбку. Ткань приятно шуршала, красивыми волнами огибая ее худые ноги. Она надела и черную блузку, а потом достала мамину красную бархатную шкатулку, в которой хранились ее украшения. Папа не разрешал Кате их пока носить, говорил, что это слишком дорого для девчонки. Там были изящные сережки с изумрудными камушками, тяжелые янтарные бусы, рубиновый браслет, Катин любимый, целый ворох цепочек… Много еще чего, и Катя нацепила на себя все сразу, только сережки не смогла – уши так и не были проколоты, и, включив испанскую музыку, принялась кружиться, поглядывая на себя в зеркало.
Тяжелая юбка задела крышку шкатулки, которую Катя оставила на кровати, и она с грохотом упала на пол, и колечки с цепочками зазвенели, попрыгали и закатились за шкаф и под кровать. Катя ахнула и принялась собирать украшения, подобрав юбку и опустившись на пол. Когда она же хотела положить их обратно, заметила, что у шкатулки двойное дно – крышка отскочила, обнажая потайной отдел. Там лежал узкий конверт с ее именем, написанным таким знакомым маминым почерком.
Дрожащими руками Катя вытащила письмо, осмотрела его со всех сторон, даже понюхала. Ей казалось, что оно должно пахнуть мамиными духами, но нет, письмо ничем не пахло. Она вытащила листок бумаги, лежащий внутри и целую минуту собиралась, прежде чем его прочитать.
«Дорогая моя девочка! Я так и не нашла в себе смелости сказать тебе правду, глядя в глаза. Прости мне эту трусость. Я попросила отца, он передаст тебе это письмо, когда я улечу в Бразилию. Ты уже взрослая девочка, и я надеюсь, что ты меня поймешь. Я не бросаю тебя – просто какое-то время я поживу отдельно, потом я обязательно тебя заберу. Я не буду ходить вокруг да около – я встретила другого человека. Нет, не так – я полюбила другого человека. Мы с ним долго пытались бороться с нашими чувствами, но ничего не выходит. Поэтому я сейчас лечу к нему. Может, я еще передумаю и вернусь, не знаю. Будь хорошей девочкой, слушайся папу. Я буду писать тебе и звонить. Люблю тебя, моя драгоценная дочь. Твоя мама».
В доме было так тихо, что Катя слышала, как передвигаются стрелки часов на ее руке – она и папин подарок нацепила тоже, не смогла удержаться. Тик-так, тик-так – пели часы. Если не мамин подчерк, Катя бы подумала, что это чей-то розыгрыш. Не может так поступить ее мама. Просто не может. Папа не молчал бы, он давно бы ей сказал, когда она ругала его, обвиняла, что он слишком мало горевал по ее матери… Почему он не отдал ей это письмо? Пощадил? Но ведь не выбросил… Тупая боль сдавила Кате грудную клетку. Если бы она не видела мамино бледное лицо на бархатной подушке, она бы подумала, что вся эта смерть – мамина выдумка. А на самом деле она гуляет по бразильским пляжам в длинной красной юбке и звенящими браслетами на лодыжках… А за руку держит смуглого бразильца, который украл у нее ее мать. У них украл.
Когда Зоя вернулась, Катя так и сидела на полу, в юбке, обвешенная украшениями, с маминым письмом в руках. Зоя охнула, неловко брякнулась рядом, осторожно протянула руку и провела по Катиным кудрявым волосам.
— Я говорила ему, что нужно убрать это письмо, — тихо сказала она. – Не нужно было тебе его читать.
Катя подняла глаза и посмотрела на Зою. Она знала? Даже она знала… Катя думала, что сейчас прочитает в Зоиных глазах осуждение, услышит что-то плохое про маму. Но Зоя сказала:
— Ты не сердись на нее. Она ни в чем не виновата. Ты когда подрастешь, поймешь, — она помолчала, а потом добавила. – Давай не будем говорить папе, что ты его прочитала? А то он расстроится, будет винить себя…
Твердый комок, застрявший у Кати в груди, вдруг прорвался наружу каким-то детским плачем, Катя всхлипывала и рыдала так, как плакала только в детском саду, когда мама утром заводила ее в группу, закутанную в пуховый платок от мороза, и убегала, а нянечка, имя которой Катя уже не помнила, успокаивала ее, подкупая сладкой барбарисовой конфетой.
Зоя обняла Катю, похлопывая ее по спине и приговаривая, точно как та нянечка:
— Ну все, Катюша, все, хватит…
Только тогда нянечка говорила ей, что вечером мама вернется. А теперь мама не вернется. Никогда.
Когда слезы кончились, Каты медленно сняла с себя все украшения, спрятала письмо обратно, заложив его сверху побрякушками. Потом вытерла глаза, поднялась и крутанулась вокруг своей оси:
— Смотри, как красиво, — сказала она Зое. – У меня в пятницу концерт. Ты придешь?
