— Почему она? Нет уж, Белякова не будет открывать концерт. Не ради этого мы репетировали полгода, чтобы нормальные родители потом с претензиями являлись, за что это ей такие почести. Даня откроет. У него все задатки есть. Быстро выучит.
Она тоже и репетировала, и помогала, и навыки имела, только это больше не важно.
— Это неправильно, — сказала Мария Петровна.
— Все равно. Придумайте ей занятие за сценой, чтобы не видно было.
Познакомилась Рита с предвзятостью и мраком в 17 лет. В пригород с ребятами тоже не поехала. Ее и не звали, конечно. Была своим человеком, хорошисткой, драгоценной подругой. Стала раздражающим фактором для них.
— Ее мама наших родителей на деньги кинула, а мы ее простим?
— Не она ведь, — заступалась та же учительница, что и раньше.
— Семейка вся такая, это наследственное, не переделаешь. Доверяли ей, но теперь не дождется.
“Ее мама”
Среди 6400 человек скрыть такое невозможно.
Приятелей не осталось. От лучшей подруги Рита услышала “не садись рядом со мной, а то еще подумают, что мы общаемся”. Всеобщее презрение и пренебрежение. Насмешки. Пожелания.
Она даже не проживала с мамой.
Бабушку попросили уйти в бессрочный отпуск, когда все в ее организации прекратили здороваться и разговаривать с ней о текущих вопросах. Начальство сказало, что это негативно влияет на продуктивность. Наверное, они правы.
Рита познала всю “прелесть” быть отвергнутой, от которой отвернулось местное общество, закрыв дорогу обратно.
Ей не уехать.
Тут бабушка.
— Как дела? Прислать денежку на мелкие расходы? На…
— Тебя все ненавидят! – сказала Рита маме, позвонившей через 20 дней, — И нас заодно. Обошлось хоть, что заявление подавать не стали, а вообще-то собирались. Но нас с бабушкой уже невыносимо.
На это мама промолчала.
Что раньше было равнодушие, что и после будет. 5 тысяч – цена ее жалости.
До августа Рита не совалась к людям. К ним заходил почтальон, передавал пенсию бабушке, не глядя, и сматывался. Вдруг подумают, что он с ними общается.
К концу августа Рита пристроилась убираться в магазине.
От обманутых, как представители, к ней пришли 4 женщины.
— Хочешь нормально жить? Не здесь вот до конца дней работать, скрываясь, а в дружной атмосфере? Верни все, что украла мама твоя. И мы простим. Докажи, что не такая, как она.
Они покинули Риту. Девушка положила инвентарь и залезла на подоконник, наблюдая за рассветом. В помещении никого не было. Она в курсе, что где-то в своем кабинете уже прибыла на работу директор, но та не услышит. Рита прислонилась к прохладному стеклу.
Какие у нее варианты?
Платить или жить, как изгой, или собирать вещи. А о том, что можно бросить бабушку, и мыслей быть не могло.
Только платить.
Если поделить на каждого, то там не такие уж значительные суммы. Зато общее число внушительное.
Мама ответила, что это ее не касается, что Рита уже не ребенок, чтобы такие штуки решать через родителей. На напоминания о том, что это, вообще-то, из-за нее, мама занервничала – как можно упрекать маму в трудностях?
— Расплатись, — на фартук кто-то положил белый лист, сложенный вдвое. Рита посмотрела. Начальница, которая приходила раньше всех, а уходила, когда переваливало за одиннадцать вечера, — Как ты сейчас существуешь, жить ненормально. Верни людям за мать, а со мной рассчитаешься из зарплаты. Постепенно. Я тебя переведу в зал, продавцом больше получать будет. Согласна?
— Еще бы.
