Ехать на поезде Стаса уговорила Валька, его жена.
-Ну, соглашайся! Всего-то полтора дня ехать! Я никогда на поездах дальнего следования не ездила!
Стас не любил тесноту и душный, затхлый воздух купе, сомнительное удовольствие ехать с чужими людьми тоже его не радовало. Но Валя уговорила. Вернее, Стас, ее муж, снисходительно согласился.
-Пусть порадуется, а я потерплю! — рассуждал он, покупая билеты.
И вот вещи собраны, Валя крутится перед зеркалом в новом платье.
-Стасик! А как думаешь, может, лучше джинсы надеть? Где я в поезде переодеваться-то буду? — а сама так и светится от того, что она так хороша, так безрассудно молода и счастлива…
Стас все же посоветовал взять платье с собой, а уж в поезде ехать в «практичных» вещах. Валя послушалась. Она всегда его слушалась, потому что любила Стаса всего целиком, с этой родинкой на щеке, вихрами коричневато-черных волос, с нежными, грустно-задумчивыми глазами на скуластом, строгом лице, а еще — с ногами, изрезанными когда-то хирургами, чтобы мальчик смог ходить…
…На поезд супруги чуть не опоздали. Стас бежал впереди, неся чемодан, Валя — следом. Толпа на перроне как будто специально двигалась в противоположном направлении, оттесняя, загораживая собой двери вагона. Но вот уже Валя почувствовала, как сильные руки мужа выволакивают ее из людского потока, она вспрыгивает на ступеньку, и строгий проводник проверяет их билеты.
Поезд медленно трогается с места, гудя механизмами и надрывно скрипя колесами об отполированные, стонущие металлическим серебром рельсы.
-На море! На море! — стучит в голове счастливая мысль.
-Тарам-тарам! — вторят, подгоняют звуки «Скорого поезда»…
… Ввалившиеся в купе молодые люди ему сначала как-то не понравились. Николай Петрович сидел на своей, нижней, койке, постукивал пальцами по столику, смахивал невидимые крошки и насвистывал какую-то мелодию. Он уж обрадовался, что поедет один, но нет…
Сначала вбежала эта серенькая, в потертых джинсах, со стянутыми на затылке волосиками «Мышка». Так Николай сразу «окрестил» Валю. Он вообще любил давать прозвища людям, подмечая все их недостатки. Валя была худенькой и какой-то глуповато-счастливой, водила глазками по тесному купе и постоянно улыбалась. За ней вошел Стас. Такой сосед Николая устраивал больше. Парень был спортивного телосложения, статный, гордый, уверенный в своей «хорошести».
-А вот и хозяин «Мышки», — подумалось Николаю. — Назовем его…
Но додумать он не успел.
-Здравствуйте! — Валя улыбнулась и плюхнулась на сидение. — Вы тоже отдыхать едете?
-И пищит, как мышь! — усмехнулся про себя Николай, а вслух протянул: — Ну, еду.
Стас сухо поздоровался и сел рядом с женой.
-Николай, — представился попутчик, протянув руку.
Молодой человек быстро ответил на рукопожатие и отвернулся.
-А меня Валей зовут, а это — мой муж, Стас.
-Очень приятно… Вот и познакомились! — Николай отчего-то погрустнел, или Вале просто показалось.
Дальше ехали молча. Николай Петрович, улегшись на койке, развернул газету, Валя вынула из сумочки клубок пряжи, спицы и быстро застучала, перебирая в руках петли и нити. «Тук-тук», — стучали колеса. «Тук-тук» — вторили им стальные спицы, «тук-тук» — стучали сердца тех, кого судьба свела в этом уже порядком потрепанном купе Скорого поезда.
Проводник еще раз проверил билеты, предложил чай. Молодые люди отказались, Николай же с удовольствием потер руки. Горячий чай, звенящий стеклом в витиеватом подстаканнике, покой и дурман дороги — мужчина до дрожи в руках любил эти маленькие кусочки единого, склеенного рельсами очарования путешествия…
-А давайте обедать! — Валя резко выпрямилась и ткнулась головой в верхнюю полку. — Ай!
-Сильно ушиблась? Дай, посмотрю! — Стас повернул ее лицо к себе, гладил по лбу, заправляя за уши выбившиеся волоски. — Ничего, даже синяка не будет!
Николай молча наблюдал за их возней. Когда-то и он был таким. Память вытолкнула откуда-то из глубины образ бывшей жены. Николай любил ее, свою рыжую Маринку. Когда та отказалась выходить за него замуж, думал, что не переживет этого. Потом Рыжик вернулась, поцеловала своего Кольку и вышла за него замуж. И нежность была, и забота, и на руках он жену свою носил, пока сын не родился…
…-Вы будете печенье? А то пустой чай ведь пьете! — Валин голос ворвался в тонкий ручей воспоминаний, упав на него, словно тяжелая коряга. Брызги окатили сознание, возвращая к действительности.
-Да, спасибо, — протянул Николай Петрович, беря из рук «Мыши» пачку «Юбилейного». Такое он не любил, но отказываться было неудобно. Девушка вся светилась наивной верой в добро вокруг себя.
Стас уткнулся в какую-то книгу. Казалось, он и не замечал, что происходит вокруг.
Николай пригляделся. «Реабилитация при…» Обложка отсвечивала лучами бьющего в окно солнца, дочитать было невозможно.
-А, давайте, ребята, я вас угощу. У меня сало, закачаетесь. Тут еще овощички, зелень всякая. Я хлеба нарежу!
От свежего, влажного аромата хрусткого огурца и чуть истомленного в пакетике пучка укропа у всех разыгрался аппетит. Даже Стасик отложил книгу и, вынув из рюкзака купленный накануне лаваш, придвинулся к столу.
Николай Петрович положил на подстеленный пакет буханку ароматного, дышащего пряными травами и семенами льна хлеба, раскрыл нож и начал, медленно врезаясь лезвием в мякоть, отрезать куски.
-Это у вас все купленное! А я сам пеку. Увлекся тут недавно. Вот, попробуйте! — он протянул ребятам по большому ломтю хлеба. Те, голодные своей молодостью, быстро умяли свои порции и попросили еще.
Потекла мирная, прерывающаяся на очередное угощение беседа. Валя обсуждала с попутчиком, где они будут отдыхать, где он, что-то говорила про работу. А Стас вдруг весь как будто окаменел. Он молча пережевывал пищу, глядя на нож, лежащий на столе.
Воспоминания вспыхнули бенгальским огнем, осветив закоулки давно забытого, детского, казалось, стертого из памяти прожитыми годами…
…-Стасик! Вставай, пора нам ехать! — отец нежно гладил сынишку по голове, щекотал, теребил за уши.
Мальчик с трудом раскрыл глаза, зажмурился от яркого всполоха рассвета, медленно сел и обнял отца за шею.
-Давай, я попозже к тебе приду! — тихо шептал Стасик, то и дело проваливаясь в сон. Малышу было от силы года три.
-Нет, дорогой! Так не пойдет! Договорились, значит, договорились.
Тут в комнату вошла мать. Она была недовольна.
-Стасику нужно много спать, ты же знаешь. Езжай один, мы просто в парке погуляем!
-Что ему твой парк? Скамейки да бабульки, вечно цокающие языками. Нет уж. У нас мужской договор. Едем в лес!
Уже там, на поляне, куда отец принес Стаса на руках, они расстелили скатерть и сели завтракать. Сваренные вкрутую яйца, помидоры, залившие руки своим кроваво-сладким соком. И хлеб. Тот, что отец нарезал небольшим ножом. Стасику очень нравился этот нож. Складной, блестящий, он «выстреливал» одним нажатием на кнопку. Но больше всего мальчику нравилась рукоятка. Куница, вытянувшись в одну линию, куда-то постоянно летела, повторяя очертания рукояти. Застывшая в своем безрассудно-отважном прыжке, она гордо держала голову, оскалив острые зубы.
Мать не разрешала сыну трогать отцовский нож.
-Поранится! Убери! Отойди от ребенка! — как орлица, мать билась над маленьким, больным Стасом, отгоняя всех вокруг: отца, бабушек, друзей.
Мальчик родился со сложными патологиями костей ног. Ходить было больно, малыш быстро уставал. Чаще всего папа носил его на руках, мать катала в коляске. И не разрешала думать, что может быть по-другому. У нее был БОЛЬНОЙ ребенок, его нужно оберегать. От всего мира.
И вот так, сидя на поляне, пока отец быстро рисовал, разложив палитру, Стасик разглядывал этот мир. Снизу, слишком низко для того, чтобы увидеть, как целуются тонкоствольные березы, клонимые ветром, как вдоль поляны, чуть пригибая голову, проходят олени…
А ножик и руки отца, держащие его, Стас разглядел хорошо. И запомнил, а теперь удивленно смотрел на застывшую в прыжке куницу, что украшала рукоятку вещи, лежащей на столе…
Потом отец исчез из жизни мальчика. Его лицо стерлось из памяти. Этот образ заменили больничные палаты, врачи, мамины слезы, боль и радостные возгласы Аркадия Михайловича, хирурга, что когда-то, заметив больного мальчишку в очереди поликлиники, изменил его жизнь навсегда. Он стал Стасу вместо отца. Он стал практически богом, идолом, который сделал из сидячего инвалида спортсмена, из его матери, вечно оберегающей сына, женщину, гордящуюся тем, что сын преодолел все. Аркадий нашел те струны, дотронувшись до которых, мама переменилась. А вот отец так и не смог. Мать говорила, что папа ушел от них, потому что не хотел жить с ребенком-инвалидом…
…-Стасик! Помоги, я не могу из чемодана чай вынуть! — Валя уже который раз обращалась к мужу. Тот вздрогнул и поднял глаза на жену.
-Да, извини, сейчас! — он быстро встал, чтобы помочь Валентине.
Темнело, поезд монотонно стучал по спицам рельс, Валя вязала свою кофту, Николай Петрович что-то читал. Дорога, изгибаясь лентой, обходила сверкающие огоньками поселения, замершие зеркальной гладью озера. Напуганные звуками железного состава, с гнезд взлетали аисты.
Николай то и дело выходил покурить. Пока его не было, Стас внимательно рассмотрел нож, оставленный на столе.
-Ты что! Не трогай, чужой ведь! — Валя шикнула, было, на него.
—Это нож моего отца! — как-то обреченно прошептал Стас, кладя все на место.
-Что? — Валя села рядом и удивленно моргнула. — Ты же говорил, что не помнишь папу, что он ушел, когда ты был маленький совсем. Может, ты ошибаешься? Ты же по отчеству Михайлович! А этот — Николай.
(Отчество мать дала по своему отцу, деду Стаса, но ему не говорила)
-Нет. Точно отцовский. Я вдруг вспомнил. Как такое может быть?
Они не успели обсудить это. Николай Петрович, отодвинув дверь, вошел в купе. За ним внутрь втянулся запах табака и металла.
-Ну, что молодежь! Ужинать и спать?
Стас молча кивнул. Валя растерянно посмотрела на него и стала накрывать на стол…
Уже ночью, когда купе затихло, затаилось в своем постукивающем колесами сне, Стас повернул голову к окну. Луна желтой дырой пронзала небо, следуя за движущимся поездом. Казалось, что она нарочно заглядывает в окна, мешая расслабиться. Медовые отблески от ночного светила купались в источающих пар прудах и речках, в чуть приоткрытое окно врывался запах росы и резкий, травный дух.
Вдруг с соседней койки раздался тихий голос.
-Что у тебя с ногами? — Николай оперся на локоть, пытаясь рассмотреть собеседника. — Извини, я видел шрамы, когда ты переодевался.
-А… Я родился больным. Ходить не мог. Мама рассказывала, что все врачи махнули рукой. Она меня кульком везде таскала, а потом нашелся врач, который сделал мне операции, не одну и не две. Много. Оттуда и шрамы. Зато я теперь хожу не хуже твоего. А ты меня бросил. Ведь я же инвалид, не оправдал, так сказать, твоих ожиданий!- Стас вдруг сел на кровати, зло сжимая кулаки. — А я тебя узнал! Хотя очень старался забыть. Правда, старался! Если бы не этот нож…
Николай Петрович тоже медленно сел на койке, вздохнул и потер ежик волос на голове.
-Стасик. Мой Стасик, — шепнул он стенке. — А почему ты решил, что я тебя бросал? — вдруг его голос набрал силу.
-Ну, а куда ж ты делся? — Стас цедил слова сквозь зубы.
-Марина, мать твоя, меня выгнала.
-Врешь! Мама тебя любила. Я помню, как она плакала!
-Плакала? Да она всегда плакала. Ты еще не родился, она уже плакала, ты родился — опять плакала. Марина это любит.
-Любила… — молодой человек вздохнул.
Николай запнулся, а потом вдруг продолжил:
-Она сама меня выгнала. Она над тобой билась, как будто кто-то мог навредить тебе! Она не позволяла даже допустить мысль, что ты можешь выздороветь! Ей было так удобнее, так было ясно и просто — страдать, жалеть себя, отталкивая всех вокруг! Она стала абсолютно невыносима, мне даже не позволяла взять тебя на руки. А потом просто выгнала…
Проводник, гремя стаканами, прошел по коридору. За окном прогремел встречный поезд.
-Ты не звонил, не приходил. Тебе было плевать! Ты даже не узнал меня. Отец ты, как же! — Стас уже не старался шептать. Злость вырывалась наружу, заставляя почти кричать.
Валя испуганно заворочалась на верхней полке.
-Да, я тебя не узнал… Каюсь. Но, ты знаешь, я постарался забыть, потому что помнить и не иметь возможности тебя видеть, было бы еще больнее. Лучше было сразу перерезать всё… Марина во всем обвиняла меня. Я понимаю, что кто-то должен был стать «козлом отпущения». Им стал я. Пусть. Я уехал. Долго жил на Севере…
-Мама говорила, что ты стыдился меня…
Стас сказал это тихо, почти шепотом.
-Я? Да мне было плевать на всех, кто видел нас с тобой! Это она, Марина, старалась не гулять по аллеям парка, уходила куда-нибудь, чтобы сидящие на скамейках люди ненароком не покачали головами в вашу сторону… Я брал тебя в лес, тебе там было хорошо…
Стас долго молчал. Тишина становилась невыносимой.
-Я помню. Ты нес меня на руках. Было так тепло… — вдруг прошептал молодой человек…
…Воспоминания текли и текли, наполняя душное купе добротой, затопляя его тем невысказанным, родным, чего не хватало двум людям, случайно купившим билеты на один и тот же поезд.
Валя, лежа наверху, молчала, боясь вздохнуть. Ей казалось, что тогда, от ее неосторожного звука, шелеста одежды, нить, связавшая вдруг отца и сына, порвется уже навсегда. Так не должно было случиться!
Последнее, что она услышала, наконец, проваливаясь в сон, было:
-Я горжусь тобой, сынок! Я трус, жены испугался, ушел. Ты прости меня. Но я рад, что у тебя все хорошо…
…Скоро поезд, опережая график, подъехал к конечной точки пути.
Они попрощались на перроне, как чужие, случайно соединенные жизнью люди. Николай Петрович сунул в карман сына бумажку со своим номером телефона.
Стас найдет ее. Вот только чернила будут начисто выстираны порошком. А Николай все будет ждать звонка, надеясь на прощение…
