Алена гордо вышагивала в новом, светло желтом платье, беленьких босоножках с золотистыми пряжками-стрекозами и бантом на головке. Мама, Татьяна, и отец, Евгений, шли к фотографу.
-Мам! А можно мороженое? – девочка радостно смотрела по сторонам и, наконец, заметила под раскидистым, высоким дубом, на дальней аллее сквера, через который нужно было пройти к остановке автобуса, тележку мороженщицы. Женщина в белом, кружевном фартуке улыбалась, кивая прохожим.
-Нет, потом. После фотографии. А то еще капнешь, останется пятно, — мама потянула дочь в другую сторону.
-Нет, я аккуратно! И тебе возьмем мороженое, и папе. Мне – ванильное, а вам какое, а? – Аленка забежала чуть вперед и заглянула родителям в глаза.
Отец вздохнул, поправляя постоянно выправляющуюся из брюк сорочку. Скользкая ткань никак не хотела оставаться под ремнем, пиджак немного жал в плечах. И вообще, в костюме было жарко, хотелось вернуться домой, надеть любимые шорты и майку, выйти на балкон и, наконец, докрасить этажерку, которую Женька смастерил для жены. Татьяна все жаловалась, что в гостиной слишком пусто, что не хватает чего-то «воздушного», но при этом очень полезного…
Евгений вздрогнул, отвлекшись от своих мыслей. Оказывается, он уже вынул деньги из кармана и протягивал дочке, чтобы она купила мороженое.
-Никакого угощения, я же сказала! Нельзя, значит, нельзя! Женя, ну, ты-то хоть меня пойми!
Женщина резко дернула девочку за руку.
– Наш автобус! Алена, бегом!
Аленка еле поспевала за длинноногими, так похожими внешне, но все же такими разными, родителями…
Потом, когда они уже сидели в душном, пропахшем бензином салоне автобуса, Татьяна наклонилась и в самое ухо дочери прошептала:
-Вон! Смотри, сидит мальчик. Весь перемазался, мороженое капает, а ему хоть бы что…Фу, как это некрасиво!
Алена по-детски бесцеремонно привстала, вытянув шею и чуть наклонив голову, чтобы пассажиры не заслоняли того самого грязнулю, и уставилась на паренька. Тот, не спеша, как будто специально смакуя каждый кусочек, откусывал вафельную стеночку стаканчика с шоколадным мороженым. Девочка прямо почувствовала вкус шоколада у себя на языке и жадно сглотнула слюну. Но ей мама не купит ничего, пока этот седенький, в неизменной кепочке, фотограф не посадит их семью на диванчик, пока не растянет за ними один из вечных пейзажей, что принято делать на семейных портретах, и не спрячется за черный квадрат фотоаппарата. Потом вспышка залепит глаза желто-белыми кругами, раздастся звук перематываемой пленки, мама будет что-то говорить, хихикая и жеманно улыбаясь, а фотограф выпишет квитанцию на получение семейного портрета. Папа скомкает бумажку и положит ее в карман, где она затеряется или выпадет, когда папка будет вынимать деньги на мороженое. Через несколько дней, в назначенный срок, Татьяна придет к фотографу, будет долго ругать мужа за рассеянность, а продавщица мороженого презрительно разорвет ту самую квитанцию, попавшую к ней вместо денег…
Но папы чаще всего на этом этапе их жизни не было. Он или работал, или суетился где-то на даче, про которую мама говорила только, что там комары, холодно, и метелки травы противно щекочут ноги. Или помогал кому-нибудь из родственников, коих у Аленкиного папы было много: три брата с женами и детьми, две тетки-близняшки, бабушка, которая жила на другом конце города и постоянно присылала Алене что-нибудь вкусненькое…
Девочка видела отца только по вечерам, но он никогда не был уставшим, никогда не вздыхал и не отмахивался от Алены, которая лезла с глупыми вопросами, книжками и своими рисунками.
-Забери ее хоть на полчаса, — закатывала глаза Татьяна, завязывая фартук и направляясь на кухню. – Я хоть посуду в тишине вымою…
А Алена все тянулась к матери. Чем больше та хотела побыть одна, тем чаще Аленка ластилась к ней, держа за руку и прижимая щеку к плечу…
Таня не работала. Нет, конечно, она где-то числилась благодаря родительским связям, даже где-то как будто бы преподавала, но, по сути, целыми днями женщина, как она сама говорила, «крутилась с дочкой». Татьяна водила ее в музеи, театры, много читала, находила кружки, которые «сделают из Алены человека».
Девочка как будто и не возражала. Надо, значит, надо. А, если отказаться, если устроить скандал, рыдать и канючить, что устала и хочешь поиграть в куклы, то мама расстроится, посмотрит на дочь как на безнадежного, совершенно никчемного человека, вздохнет и сядет пить чай, непременно с чабрецом. Его запах Алена терпеть не могла.
-Ален, ты маму не расстраивай! Ты же знаешь, у нее сердце…
Девочка хорошо знала, где стоят те самые «сердечные» капли. Их Таня пила всегда, когда очень огорчалась. И это было страшно. Татьяна выгоняла девочку из кухни, а сама, с бледным лицом и чуть дрожащими руками отмеряла себе нужное количество лекарства, запивала его стаканом холодной воды, потом долго сидела за столом, почти не двигаясь..
…Все кончилось, когда девочке было десять. Ночью Алена проснулась от того, что в родительской комнате раздавались голоса, кто-то ходил, громко стукая каблуками по паркету, за окном крутились огоньки подъехавшей «Скорой». Алена натянула одеяло почти до носа и испуганно смотрела, как свет пробегает по потолку, падает на пол и испуганной змеей вновь взбирается по стене на подоконник.
Встать и пойти в коридор, заплакать, закричать Алена не могла. Мама опять расстроится, что дочь ведет себя как невоспитанное чучело. В квартире, наверное, гости…Оставалось только закрыть глаза и попробовать уснуть.
А утром папа почему-то не пошел на работу. Он сидел на кухне и смотрел в окно. Он даже не пошевелился, когда дочь, в пижаме, села рядом и, щурясь от солнечного света, протискивающегося через узкую щель в задернутых шторах, зевая, спросила:
-Ты проспал? Или у тебя выходной? А мама где?
Женька только мотнул головой. Мир, который еще вчера был предельно прост, сложен из кирпичиков семейной суеты, вдруг просто рассыпался. И собрать его вновь не получится, потому что не хватает важной детали, стержня, опоры…
-Мама, говорю, где? – Аленка вскочила. Она вдруг увидела на столе перед отцом кольцо. Золотой завиток мирно лежал на клеенке, как будто его просто забыли тут, не заметили, приняв за часть незамысловатого рисунка. – Где она?!
Девочка бросилась в родительскую комнату. Там было пусто. Она пробежала по коридору, распахивая двери. Но Татьяны не было.
Потом, они с отцом, обнявшись, сидели на полу в коридоре, дав горю вылиться наружу…
…Алена вспоминала этот день каждый раз, как раскрывала фотоальбом. Счастливые, улыбающиеся лица, одни и те же фото, после каждого Дня рождения Алены… Она, мама, и папа. И седенький фотограф, отражающийся в глянцевом, фальшивом итальянском дворике, что был натянут позади…
Коллекция праздничных портретов обрывалась на светло желтом платье…
…Женя не хотел продолжать традицию семейных фотографий, Алена была слишком покладиста, чтобы настоять на своем, хотя ей очень хотелось, чтобы пустые квадраты в альбоме заполнялись новыми картинками. Как будто жизнь продолжается, замирая лишь на миг под прицелом фотокамеры…
…-Алена, собирайся, нужно идти! – и вот уже другая, совсем чужая, женщина, заняла место Татьяны.
Это произошло года через четыре после того, как Женя похоронил жену.
Мужчина сначала долго не решался познакомить новую избранницу с дочкой. Эмма, Женина коллега по работе, была совсем другой. Ей не нужны были красивые платья и изысканные украшения, ее не интересовали последние «писки» моды и манерные, тягучие разговоры. Ловкая, ладная, какая-то вся уютная, чуть полноватая Эмма всегда как-то по-домашнему просто говорила с Евгением, узнавала, как дочь, предлагала помощь, но никогда не навязывалась, намекая на романтические отношения.
Это был скорее союз двух единомышленников, деловых партнеров, договорившихся вместе растить детей.
Евгения это устраивало. Аленка росла, ей была нужна мать, советчица в «женских», смущающих Женю, вопросах, которая сможет помочь тогда, когда девочки становятся взрослыми и не знают, как им теперь жить с новыми чувствами…
Свадьбы не было. Супруги просто расписались в ЗАГСе и поехали на работу. Аленка, хмуро стоящая у дверей ЗАГСа, ковыряла мыском ботинка талый снег и размазывала его по тротуару.
-Что-то они долго! – прыгающая рядом девчонка держала в руках букетик каких-то облезлых цветов. — Надо было валенки надевать, ноги мерзнут!
-Валенки? –вытаращила глаза Алена.- В городе носить валенки? Это же не модно!
-Зато тепло! – ответила девчонка и попрыгала по притоптанному снегу, словно по классикам.
Так у Аленки появилась сестра, чужая, такая же круглолицая, как и ее мать, хохотушка Лиза.
Елизавета кинулась к «молодым», как только они вышли на крыльцо, подарила своей матери букет и пожала руку отчиму.
-Ладно, все, мне пора! – Лиза чмокнула мать в щеку, быстро посмотрела на стоящую в стороне Алену и побежала на остановку.
…-Мамочка! Он женился. Ты знаешь? А она совсем не красивая, даже страшненькая! Ты представляешь, она носит заплатанные носки! Я сама видела. А еще она не красит ногти и не умеет варить кофе… Ты у меня самая лучшая, мамочка!
Алена пришла на кладбище, присела на скамеечку, которую отец сделал у могилы первой жены, и теперь тихо, почти шепотом, рассказывала маме о своей жизни, о том, как больно там, где-то внутри, как дичится все Аленино существо новой матери, как пусто и грустно вечерами. До сих пор…
Мама молчала. Всегда молчала. Только куст сирени, засыпанный снегом, слегка раскачивался на ветру, как будто Татьяна качала головой, слушая дочь…
Алене новая жена отца казалась приземленной, простоватой и неинтересной. Она чистила картошку прямо в раковину, сметала со стола крошки в руку и высовывалась из окна, чтобы позвать домочадцев. Тогда Алене казалось, что все с презрением смотрят на нее, усмехаются и качают головой. Вот, мол, какую простоту выбрал Женя вместо своей прежней, покойной, жены. Та была интеллигентной, воспитанной женщиной. Эта же, словно дворняжка, лишенная манер, являла собой странное зрелище.
А Эмма, в свою очередь, очень старалась понравиться падчерице. Она узнала у мужа, какую еду любит девочка, чем увлекается, пыталась завоевать симпатию, но в ответ получала лишь рассеянные кивки и спокойный, отстраненный взгляд.
Лизка, сводная сестра, тоже Алене не нравилась. Уж очень много та себе позволяла, везде лезла, постоянно спорила с родителями.
-Отстань от меня! – шептала ей Алена, закрыв дверь в комнату. – Мешаешь только!
-Да? – Лиза отступала на шаг, а потом с новой силой нападала, что-то доказывала, спрашивала.
-Ты ведешь себя неприлично, — тихо одергивала ее Алена. – Не расстраивай свою маму! Ты постоянно споришь с ней, а так нельзя.
-Почему? Она же спорит с твоим отцом!
-Это другое. Они взрослые, а ты ребенок. Тетя Эмма обижается, что ты ей грубишь.
-Брось! Я говорю то, что думаю. А вот ты…-Тут Лиза замолкала, как будто разглядывая новую родственницу. – Ты лгунья. Ты говоришь то, что они хотят услышать. Думаешь, я не видела, как тебе не хочется идти на это сборище родни по поводу чьего-то там юбилея?! Ты скрытная, но меня не проведешь. Почему не сказала, что тебе не охота идти туда?
-Но как можно? – удивилась Алена. – Папе было приятно, что я рядом, ему нужна поддержка…
-Ну, и глупо! Вечер только впустую провела. А я не пошла с вами, зато в кино сходила…
Лиза, закусив губу, замолчала. Не будет она рассказывать этой задаваке, что была не одна, а с мальчишкой, что они ушли с половины фильма и бродили по улицам города, а потом он, этот паренек, угостил Елизавету пивом. Напиток девочке не понравился, но зато есть, что вспомнить.
-В-общем, чем меньше ты будешь лезть в мою жизнь, тем лучше! И мне не важно, что ты обо мне думаешь! – крикнула тем временем Алена и захлопнула дверь.
…А весной Эмма потащила девочек на дачу.
-Работы много, я одна не справлюсь, — быстро сказала она, даже не слушая Аленкиных возражений.
— Там комары и холодно! – хотела возразить девушка, но отец так строго посмотрел на нее, что пришлось смириться.
От электрички долго шли пешком по чавкающей, расползающейся под ногами грязи. По обеим сторонам дороги раскинулись голые, еще не прикрытые сочной зеленью, поля. Где-то противно гудела пила, в воздухе сладковато пахло прелой листвой и навозом.
Аленка надела резиновые сапоги, но ноги в них мерзли, заставляя скрючивать пальцы, чтобы хоть как-то согреться.
-Мне холодно! — девушка хмуро смотрела вперед, в спину Эммы. А та, словно и не слыша, уверенно шагала вперед, что-то напевая.
-Ничего, сейчас дойдем, печку затопим, — шепотом сказала Лиза. – Мне тоже холодно.
-Печку пока топить не будем, — Эмма сняла с плеча сумку и вынула ключи. – Ради одного дня столько времени терять!
-Но, мама! У меня ноги мокрые. Алена тоже замерзла.
-Сама виновата, я тебе говорила надеть сапоги, ты выбрала ботинки. Теперь терпи. А Алена твоя просто нытик! Так, девочки, — женщина уперла руки в бока. – Сегодня нужно перекопать грядки. Вилы и лопаты в сарае.
Работали до вечера. Уже к середине дня на руках Алены вздулись круглые, плотные, как ягоды рябины, мозоли.
-Я больше не буду копать! Мне больно, — девушка бросила лопату и шагнула на тропинку. – Я домой поеду.
-Стой! Я тебя пока не отпускала. Просто ты не привыкла трудиться. Так бывает, — Эмма вздохнула, лихо вогнав лопату по основание черенка в тяжелую, мокрую землю. — Отец сколько лет один здесь спину гнул, а ты в это время в пальтишке по городу щеголяла, по музеям сапожки топтала. А это ж все пустое, мишура. Глупости все это! Вот здесь, — Эмма обвела взглядом участок. – Здесь все настоящее. Посадила семечко, вырастила урожай.
-А я не хочу сажать, не хочу копать и тащиться в такую даль ради того, чтобы ковыряться в глине и мнить себя садоводом. Вот мама…
Эмма резко оборвала ее.
-Мама теперь у тебя я, хочешь ты этого или нет. Я знаю, что надо делать, а что нет. Татьяна была ленивой, все на Женечкиной шее сидела, ни дня нормально не работала! И ты такой хочешь быть? Нет, дорогая моя. Взяла быстро лопату, и копать!
Из доброй мачехи Эмма вдруг превратилась в ведьму. О, как Аленка ненавидела ее в этот момент!
-Мама у меня была одна. Самая лучшая и красивая мама на свете! Вот ради нее я бы перекопала всю Землю, а ради тебя – и мизинцем не пошевелю, поняла?
Алена гордо подняла голову и, наступив на лежащую лопату так, что та утонула в рыхлой земле, пошла в дом. Там Аленка нарвала старых газет, сунула их в черный, удивленно распахнутый зев печи и чиркнула спичкой. Но та не загорелась. Вторая, третья…
-Отсырели! – раздался за спиной голос Лизы. – Но я знаю, где взять нормальные! Мама всегда возит их в сумке.
Девушка запустила руку в стоящую на табурете кошелку.
-Вот, держи. Только заслонку открой. Мама ушла к соседке, так что у нас есть время на отдых!
-Как ты с ней живешь? – Алена подняла глаза от огня, танцующего за неплотно прикрытой дверцей. – Она же тиран!
-Не знаю… Я по-другому и не жила. Ладно, снимай свои резиновые сапоги, я тебе сейчас что-то принесу! Я там, в прихожей видела!
Лиза выбежала за дверь, а потом вернулась с беленькими, почти новыми валенками.
-Твой отец никогда не разрешал их трогать. Материны, что ли?
Алена растерянно взяла из рук сестры миниатюрные, с узором по верху, валенки.
-Я не знаю…
-Ну, примерь! На улице в них будет жарко, но тут, в доме, я думаю, нормально!
Алена скинула сапоги и нырнула ногами в валенки, потом осторожно прошлась по комнате и опять села у печки. Чуть кусая щиколотки, валенки тут же начали согревать ступни, икры. Девушке казалось, что печка теперь не снаружи, а внутри, в ней самой. От тепла Алена разомлела, прислонилась плечом в стене, обклеенной старым картоном, и уснула.
Лиза сидела рядом и рассматривала сестру.
Красивое, с тонкими чертами, лицо, густые ресницы, темные, пухленькие губки… Алена была в сто раз красивее, чем сама Лиза. Но было не обидно, ведь Лизке жилось проще, многое она просто старалась не замечать. И как мать гуляла с разными мужчинами, и как старалась заполучить Евгения в мужья, плетя свои сети. Елизавета понимала, что каждая женщина, тем более с ребенком, хочет иметь рядом помощника. До Евгения были другие, потом появился «Женечка». Да и пусть ее…
Елизавета вообще не могла на кого-то долго злиться, держать обиду или просто холодно отводить взгляд. На душе становилось сразу как-то противно, как будто выпила несвежий кефир. С Аленкой они много ссорились, но Лизе было одиноко, и она искала того, кто бы стал ее другом. Аленка на эту роль могла бы подойти…
…-Вы что?! Я же не разрешала! – Эмма ворвалась в домик и громко хлопнула дверью. – Пожар утроить захотели? Кто зажег печку?
Алена вздрогнула и вскочила на ноги.
-Это я, мама. Ну, правда, очень холодно! – Лиза вдруг шагнула вперед и смело посмотрела на мать. — Извини!
Елизавета виновато улыбнулась.
-Ладно, через два часа выходим. Нужно успеть на электричку… — Эмма строго посмотрела на девочек. – Огонь гасите, инструменты еще надо очистить от земли. Быстрее!
Она развернулась и пошла в огород, а девочки смотрели на нее через пыльное стекло. Силуэт Эммы разделялся на кусочки, делимый решеткой, врезанной в подоконник и потолок.
-Спасибо, Лиза. Но я бы и сама сказала. Я не боюсь…
Вечером Алена стояла в ванной и пыталась отмыть руки, размыливая в них пузырящийся кусок «Банного». Пальцы болели и ныли от усталости, а волдыри от лопаты противно пульсировали, когда на них попадала горячая вода. Один волдырь лопнул, под разорванную кожу попало мыло. Алена закусила губу, шумно дыша. Было так больно, что хотелось заплакать. Но Аленка не будет! Гордость досталась ей вместе с красотой и статью матери.
-Больно? – Лиза села на кровать рядом с сестрой.
-А ты как думаешь? – Алена заклеила мозоль пластырем и теперь рассматривала руки. Ногти с черными полосками забившейся земли, сухая, шершавая кожа – все раздражало, все было новым, чужим.
-Хочешь жвачку? – Лиза вынула из кармана квадратик в красочной обертке.
-Давай, — Алена пожала плечами. – И тебе все это нравится?
-Что? – не поняла девочка.
-Ну, такая жизнь?
-Не знаю, я не задумывалась. Хочешь, сегодня вечером вместе гулять пойдем, ребята обещали сигареты достать.
Алена испуганно обернулась и помотала головой.
У Лизы была какая-то своя, загадочная жизнь, а существование с матерью шло как бы по краю, мимоходом, не затрагивая основную канву…
…-Алена, подойди ко мне! – крикнула Эмма из гостиной.
-Мама бы никогда так не сделала! – поморщилась Алена. – Мама всегда говорила «пожалуйста», сама приходила ко мне. А эта…
-Ну? Где ты там?
-Иду.
-Вот, я перешила тебе свое платье. Пойдешь на выпускной так! – Эмма потрясла перед Аленой каким-то странным, похожим на балахон, нарядом.
-Я это не надену! – скрестив руки на груди, спокойно сказала девушка. – У меня уже есть платье. Мамино. Так что оставьте для Лизы.
-Даже не думай! Я шила, я старалась, хорошее платье изрезала, а ты…
-Нет, — Алена отступила на шаг и, нащупав за спиной ручку двери, выскочила в коридор, крикнув напоследок:
-Все равно не надену!
-Значит, пойдешь голая, — спокойно ответила Эмма и бросила сшитое платье на диван. – Лиза, положи к себе в шкаф, на следующий год пригодится.
Лиза послушно забрала наряд и ушла.
-Ненавижу! Всех вас ненавижу! – шептала Аленка, скидывая вещи в большой отцовский рюкзак.
Поверх вещей она положила фотографию матери, крепко завязала веревки рюкзака, затянула пряжки и тихо прошмыгнула в прихожую.
-Алена, куда? – Евгений вышел из комнаты, удивленно глядя на дочь.
-Все, папа! До свидания, будьте здоровы! – Алена сунула ноги в туфли, резко сняла с вешалки ветровку, да так, что петелька порвалась, и на крючке остался кусочек небесно-голубой ткани.
-Дочка! – мужчина растерянно протянул к ней руку.
-Была дочка, да вся вышла. Я позвоню…
…-Оль, можно я у вас поживу? – Алена стояла у квартиры подруги.
-Как это, поживешь? – Ольга нахмурилась. – Надо у родителей спросить. А твои разрешили?
-Разрешили, — уверенно ответила гостья. – Я немного только поживу, а потом уеду к бабушке.
У Ольги было хорошо. Отец и мать не задавали лишних вопросов, а скоро, получив аттестат, Алена переехала в общежитие, поступила в институт. Лизу она иногда видела в парке недалеко от дома. Девушка гуляла под ручку с какими-то парнями, громко смеялась и что-то рассказывала. Однажды Елизавета заметила, что Алена стоит и наблюдает за ней, махнула рукой, приглашая подойти, но та отрицательно помотала головой. Это была не ее жизнь, мама бы не одобрила…
…Прошло много лет. Евгений иногда звонил дочери, посылал ей деньги, приглашал домой, но она отказывалась.
-Много дел, папа. Как-нибудь в другой раз.
Как-то зимой, особенно лютой и снежной, когда ветер трепал ветки березы за окном, а те черными, костлявыми скелетами бились, прогибаясь и из последних сил стараясь не сломаться, Алена проснулась от звука телефонного звонка.
Женщина потянулась, чтобы поднять трубку, но потом отдернула руку.
Стало страшно, как будто она снова маленькая девочка, а в родительской комнате кто-то ходит, слышны незнакомые голоса, а за окном мигают огоньки «Скорой»…
Алена села на кровати и обхватила руками колени. Телефон замолчал, потом затрезвонил опять.
-Алло! – женщина, наконец, ответила.
-Аленка, ты? – голос Лизы, глухой, какой-то сдавленный, прерывался помехами. – Отцу твоему плохо. Может, приедешь?
Было слышно, как где-то рядом плачет и причитает Эмма.
-Нет, Лизка! Не нужно ее здесь! Она его в могилу свела, все она! Сколько он ждал, сколько переживал!…
-Замолчи, мама, – Елизавета только отмахнулась. – Ален, приезжай. Так, подожди, я узнаю, в какую больницу его повезут!
Лиза что-то быстро спросила, последовала пауза.
-В пятьдесят седьмую.
Аленка положила трубку. За окном что-то затрещало, засигналила машина. Береза, не выдержав завалившего ее снега, рухнула на тротуар.
В соседних квартирах стали загораться лампы, люди выскакивали из подъезда.
-Чью машину накрыло?
-Моя цела.
-Хорошо, что припарковали далеко…
Аленкина «Мазда» продавилась пополам, скукожилась, превратившись в один сплошной сугроб с желтыми глазами-фарами…
-Приходькову из восьмой квартиры зовите! Ее накрыло!
Алена слышала стук в дверь, кто-то настойчиво тренькал дверным звонком, но она не стала открывать.
Подтянув колени к подбородку, она положила перед собой альбом с фотографиями, пролистала его и вспомнила, как она с родителями шла по летнему парку, как трепетала на ветру желтая юбка ее платья, как хотелось мороженого, а Татьяна запрещала, потому что нужно сделать фото на память… Мамы больше нет. Не станет скоро и отца. А ведь Аленка совсем забыла его. В памяти были только отдельные воспоминания – папа несет ее на руках, а она плачет, потому что упала с качелей, потом они уже едут в трамвае, папа купил Алене леденец. Большой «Петушок» на палочке блестит на солнце янтарным светом. Так сверкала смола на соснах, когда они с Татьяной ездили на юг…
Потом память кинула Алену далеко вперед. Вот она стоит в прихожей, на полу – отцовский рюкзак. Она ведь тогда взяла его без спроса… Папа испуганно, растерянно смотрит на нее и протягивает деньги. А она выхватывает протянутые купюры, сует их в карман, даже не поблагодарив…
-Я к Приходькову. Ночью привезли! – Алена ворвалась в Приемное отделение.
-Вчера… — дежурная медленно вела пальцем по фамилиям в журнале. – Ох!
Она вздохнула.
-Приставился, — услышала тихий голос Алена.
-Что? Нет! Проверьте еще раз! Нет! – Алена вцепилась в подоконник Справочной.
Потом, не дождавшись ответа, женщина бросилась по лестнице наверх.
-Врач! Где врач? – схватила она за руку медсестру, проходящую мимо.
-Там, — удивленно махнула девушка рукой. – Вам плохо?
Алена, запыхавшись, ворвалась в кабинет и столкнулась с мужчиной. Он осторожно, как сумасшедшую, взял ее за плечи и отодвинул в сторону.
-Мой папа был у вас! Та женщина внизу сказала, что он… Что…
-Фамилия?
-Приходьков.
-С чем приехал?
-Не знаю!
-Как не знаете? Вы же дочь, а не знаете…
-Да, я дочь, но мы не жили вместе. Я ушла…
-Ах, вы ушли…
Врач что-то еще спрашивал, а сам тем временем включил экран монитора и щелкал «мышкой» по спискам пациентов.
-Понимаете, я не могла жить с ними… Она, то есть, Эмма, она была не такая, как мама…
-Пойдемте! – мужчина вдруг схватил ее за руку и поволок вон из кабинета.
Алена испугалась, что он вот прямо сейчас вышвырнет ее из больницы, как предателя, как неверную дочь. Он толкнет ее со ступенек в снег и захлопнет дверь.
-Куда мы идем? – она спотыкалась, путаясь в полах пальто.
Но мужчина не отвечал.
Сели в лифт. Четвертый этаж, третий, второй.
— Неужели, он поведет меня в морг?- Алена побледнела.
«Реанимация», — прочитала она горящую вывеску и стиснула руку незнакомца.
-Готовы? – обернулся он и посмотрел ей в глаза.
-Я? Да, то есть… Подождите.
Алена вздохнула, стараясь унять дрожь в руках, машинально поправила волосы, одернула свитер…
Папа лежал, укрытый простыней. Он дышал сам, иногда открывал глаза, но потом устало смыкал веки и вздыхал.
Алена, накинув белый халат, подошла к кровати. Взять отца за руку было почему-то страшно. Худая, с проступающими синими венами, ладонь лежала на простыне.
-Папа? Я пришла, папа… — зашептала она.
-Танечка? Ты? Я ничего не вижу, родная! – отец всхлипнул.
Алена испуганно обернулась и посмотрела на врача.
Тот лишь успокаивающе кивнул.
-Папа, это я, Алена. Как ты себя чувствуешь?
-Алена? Кто это? – мужчина на кровати медленно поднял руку и прикоснулся к плечу женщины.
-Я твоя дочь, Алена.
Евгений криво, натянуто улыбнулся.
-Девочка, у меня есть только Лиза. Дочка Лиза. А Алена умерла. Моя девочка умерла. Таня! Татьяна! – вдруг закричал он.
Врач схватил оцепеневшую Алену за руку и вытолкнул из зала.
-Что? Что с ним такое?- лепетала она, цепляясь за руку мужчины.
-Потом. Все потом. А вот, кто вы такая, мы еще выясним! – строго ответил доктор…
Алена шла по пустому больничному скверу. Она так долго пыталась показать отцу, что обиделась на него, что не простит за маму, так запуталась, что просто перестала для него существовать.
-Господи! Пусть папа живет! Я буду с ним каждый день, я буду…
Да, она просто будет. Будет рядом, будет ухаживать за ним, беречь и заботиться о том, кто когда-то нес ее на руках, прижимая к себе и целуя в мокрую от слез щеку…
У Аленки ведь было два родителя. Пусть один ушел, растворился в глубине холодного неба. но остался второй, который заслужил быть любимым…
Зюзинские истории
