— Привет Вер Николавна! С праздничком! Не отдыхается тебе!
— Да и тебе не хворать. Сейчас подою вот, да как начну праздновать! Не угомоните!
— Да, ой тебя! — соседка махнула рукой.
Знала, что та на себя наговаривает. Соседка Клава была почти ровесницей Веры, но давно уже не суетилась по хозяйству, жила со снохой. Только то и делала, что наблюдала через забор за Верой. Знали они друг друга лет сто.
Она уж давно уговаривала Веру продать коров. Но Вера все откладывала. Жалко, да и силы есть, руки есть — чтоб ни держать? Продать всегда успеется.
С призывного мычания двух коров — матери и дочери — и сегодня начался день. День — 8 марта. От их дружного рева закудахтали и захлопали крыльями куры, закрякало утиное племя.
— С женским днём, красотки! — сказала Вера коровам и задала чуть больше сена.
Сегодня она бережно достала из кармана халата телефон и положила его на полку у входа в сарай. А потом принялась за привычные дела.
… Продать — продать… Вот и дочь говорит, чтоб не мучилась. Но ведь маслице и сметану для своих берет и хвалит очень. Семья дочери недалеко, в райцентре живет, наведываются. Жаль вот Егору, сыну, не передашь. Далеко он.
Эх, давно она сына не видела! Семь лет уже не был.
И вспомнилось Вере, как мальчишками дети помогали им на ферме. И тот день вспомнила. Такой решающий в жизни сына день.
На дневную дойку ходили на пастбище. С полкилометра примерно до речки. И идти приятно. А вот обратно с тележками и большими бидонами тяжеловато. Просили своих пацанов подсоблять. Кто кого. Их даже из школы отпускали по очереди, чтоб мамкам на ферме помочь. Оглушительно стрекотали сверчки, жужжали пчёлы, а вокруг плыл аромат разнотравья. Шел май.
Вера шла с дойки за Егором, держа в руках мокрый кусок марли, смотрела на его мокрую рубашку: он, пока дойка шла, успел искупаться. Рубашка почти рвалась. За этот последний школьный год сын очень возмужал: так вырос и раздался в плечах, что все купленное в начале года оказалось сейчас мало. А покупать, тратиться было лишним. Потом, чай, в армию.
Она шла и думала как раз о том, дадут ли мальчишке отдохнуть на каникулах, успеют ли они покос устроить? Муж Миха ещё был жив, а вдвоем-то намного сподручнее.
Мысли прервал голос сына:
— Мам, а ты потом с фермы в школу зайди, ладно….там директор просила.
Эх! Вера замахнулась и саданула марлей Егору по спине.
— Опять? Чего опять натворил? Дотерпеть не мог, май вон уже!
— Мам, да ничего я не натворил, чего ты? Там это … другое, из военкомата там…
Ох ты, Господи! Доучиться не дадут, уж тут как тут, — подумала Вера, но вслух ничего не сказала. На ферме попросила девчат заняться и ее молоком, повязала другой платок, нерабочий, и отправилась в школу. Разволновалась вся.
А там другое. Не в армию, а в училище военное начали звать. Приехал представитель из военкомата и мальчишкам, которые учились хорошо, предлагал попробовать в училище поступить. Но ехать надо было сейчас, чтоб как-то там подготовиться.
Вера отказалась тогда сразу. До армии ещё может время дадут, с сеном успеют, а в училище прямо сейчас уедет. Ну их!
Пришла домой, мужу рассказала. А тот давай ругаться, так разошелся, что сердце прихватило. Да и Егор загрустил, хотелось ему.
И пошла Вера домой к директрисе, не пошла — побежала. Боялась, что все уж решено и не возьмут теперь сына. Но директриса сказала, что возьмут.
А Вера вышла от нее и расплакалась, хоть обратно возвращайся, отказывайся. Сердце материнское так и рвалось. Может зря? Зачем? Куда? Пусть бы дома остался. Но ведь есть надежда, что не поступит. Директриса сказала вероятность, что поступит небольшая. Много желающих, конкурс там.
И сын уехал вместе с военкомом и ещё четырьмя пацанами из села. А в августе пришло письмо. В нем одно слово на разворот двух листов: ПОСТУПИЛ! Один из села поступил.
Отец тогда загордился, а Вера расстроилась. Скучала первое время очень. Потом съездили в училище, на присягу, пока до станции, потом сутки в поезде тряслись. Вера никуда раньше далеко так не ездила, страху натерпелась, но была довольна очень. Потому что все там понравилось: и условия, и преподаватели-командиры, и, главное, сын: статный курсант. Со временем и Вера успокоилась.
А теперь уж чего вспоминать! Егор Михайлович — подполковник, командир. Чтоб он делал в селе-то? Неизвестно. Вон тут и спились некоторые его же одноклассники. Но и хорошие есть, конечно, парни, семейные, работящие, с сыном перезваниваются, до сих пор дружат.
Сейчас Вере шел восьмой десяток. Муж давненько умер. Уж и внуки от дочери повырастали, стали редко ездить. А сыновьих двоих пацанов, она вообще видела всего три раза. Жена его не очень любила сюда ездить.
И от сегодняшнего праздничного дня Вера очень ждала звонков. Сын прислал ей крутой телефон и она его берегла. На кнопки нажимала бережно и хранила всегда только на тумбочке, с собой не таскала. Разобралась в нем плохо. Даже не умела определить, звонил ли кто без нее иль нет.
А сейчас телефон в карман халата положила. Что-то почувствовала — как-будто важное должно случиться. Наверное, сын позвонит, праздник же. Дочь-то ладно … а вот сын! Как-бы не пропустить. В сарае она его бережно на полку пристроила.
А дальше дойка по накатанной, воспоминания…..о телефоне вспомнила она дома, когда уж процедила и разлила все молоко, начистила и поставила вариться картошку…..
— Ох, дура пустоголовая!
Она «помчалась» в сарай по грязному мартовскому двору, не надевая галош, прямо в тапках и в халате.
— Чё ты Вер? Случилось чё? — крикнула соседка Клавдия. Но Вера только махнула рукой.
Телефон лежал на полке и подозрительно моргал. Вера взяла его в руки, натянула очки, долго крутила в руках, пытаясь понять, пропустила она звонок или нет? В конце концов решила, что точно пропустила и глаза налились слезами.
Она медленно вышла из сарая побрела к дому, не чувствуя холода.
— Вер, так чё случилось то? Чё ты в тапках-то носишься? Опять чё ли Мурке плохо?- Клава тоже заволновалась, прильнула к забору. Вера подошла к ней.
— Да нет, с коровами нормально все. Звонок от сына я, наверно, пропустила, забыла телефон в сарае…
— Ох, нашла о чем переживать, ещё раз наберет или сама набери, а пока беги в дом скорей, это ж надо в стужу-то …, — соседка показала на Верин халат.
Но тут на Веру что-то нашло, она как-будто спиной почувствовала разливающееся тепло. Она медленно оглянулась на калитку и направилась туда. Вышла на улицу и стала внимательно смотреть на дорогу, в самую ее дальнюю точку, уходящую в поле.
Соседка, крича на нее, заковыляла тоже, вышла из своей калитки и, ругаясь, подошла.
— Сумасшедшая баба! Ты чего? Продует ведь наскрозь. Давай-ка домой!
Но Вера стояла, убирая со лба выбивающуюся от ветра прядь, и смотрела на дорогу:
— Кажись, сын едет. Не видишь, Клав?
Соседка внимательно посмотрела вдаль. Она хорошо видела именно вдаль — хоть белок стреляй, шутила. Но на дороге машин не было.
— Да нет там никого, пошли в дом. Совсем чё-то ты заскучала, мать. Головой уж тронулась — голая по улице бегаешь.
Клава за плечи разворачивала Веру во двор. Та послушно было пошла, но в последний момент глянула на дорогу и взмахнула рукой — выдохнула:
— Вон он!
И действительно вдали показался автомобиль. Клава стянула с себя теплую шаль и закутала подругу. Они застыли, как два изваяния. Автомобиль подъехал.
…Из машины почти выскочил Егор и схватил мать в охапку:
— Мама, здравствуй! Ты что на улице? С праздником, дорогая моя! Прости, что долго не приезжал…
Из машины следом выходили два внука с горой тюльпанов. Старший в курсантской форме — точная копия юного отца.
Ясновидение матери ни дается никому, кроме матерей. Между матерью и ребенком протянуты какие-то тайные невидимые нити, которые чувствуют каждый порыв и любое стремление.
— О, Господи! Что за вещун такой — сердце матери! — пробормотала Клавдия, плача и прижимая к груди часть подаренных ей цветов…
Этот рассказ написан к женскому дню. В благодарность нашим матерям. Пусть их сердца никогда не чувствуют бед, пусть их дети помнят и ценят их!
