Андрей, зажав во рту огурец, выскакивает из парника, на ходу поправляет растрепавшийся чуб и, ловко сиганув через забор, исчезает в зарослях орешника, что уже давно подступает к участку Зои Степановой.
Зойка, только что придя с работы у увидев, как в парнике копается соседский мальчишка, выскочила из дома со шваброй наперевес.
— А ну прочь! Ишь, вздумал по чужим грядкам шастать!! Вот я тебе сейчас! По спине твоей воровской отхлестаю!
Она почти уже достала мальчишку концом длинной, обструганной палки, но Андрей извернулся, выгнулся дугой, швабра скользнула по воздуху и упала в крапиву.
— Да что же это делается! Милиции на тебя нету! Гляньте на него! Только попадись ты мне ещё!
Женщина, охая и почесываясь, ныряет в заросли крапивы, выуживает оттуда своё имущество и идет к дому, где ее ждет дочка, двенадцатилетняя Тося.
Тоська сидит у окна и, зажав уши, следит за матерью. Девочке жалко Андрюшу.
— Мама! Хватит, мама! Не ругай его, у нас еще огурчики вырастут.
— Вырастут?! У тебя вырастут! А лейки с водой мне таскать! Нет, Тося! Так не пойдет! Ладно, накрывай на стол, дочка, я ужин подогрею…
Андрей, сидя на дереве в отцовском саду, следит за тем, как Зоя раскладывает по тарелкам дымящуюся паром картошку, как выпрастывает со сковороды перченые кусочки мяса, румяного, чуть пересушенного, как на костре. Видит, как блестит на столе отполированный чайник, отражая в себе и оранжевый абажур под потолком, и маленький шкаф с зеркальными дверцами, и Тосю в симпатичном платьице, и саму Зою, раскрасневшуюся, уставшую.
Мальчишка вздыхает и, отведя взгляд, поджимает губы.
— Подумаешь! Мы и сами с усами! — шепчет он и, соскочив на землю, идет к своему дому. Скоро вернется отец, надо подогреть сваренную с утра кашу, нарезать хлеба и, вскипятив чайник, ждать папку…
… — Эй! — Тосин голос, низкий, баском, заставляет сидящего на завалинке Андрея вздрогнуть. — Андрюш, иди сюда! К сараю иди!
Девчонка протискивается в щель между досками забора и ныряет в прогнившую дыру старой постройки, что стоит скелетом на окраине деревни, привечая под своей полуобвалившейся крышей случайных путников и лихих людей.
— Чего тебе? — делая вид, что ему всё равно, шепчет мальчишка.
В сарае полумрак, пахнет сыростью и прелыми досками, через узкое окошко под потолком видно, как проплывают по небу тяжелые, свинцово–серые тучи, налитые затяжным, холодным дождем.
— Вот! — Тося, улыбаясь, вываливает на фанеру маленькие огурцы. — Кушай, у нас еще вырастут!
Андрей растерянно смотрит на угощенье.
— Ты что натворила, глупая! Тебя же мать завтра побьет! Зачем ты?!
— Да пусть только попробует тронуть меня! Я ей уже сказала, что убегу, что с ней жить не собираюсь, если руки будет распускать. Бери огурцы–то, сладкие. Мамка хорошие посадила, семена в городе купила, у какого–то знатного агронома!
— Знатного агронома, говоришь? — Андрюша пристраивается рядом с девчонкой, берет один огурец. Тося – другой. Молча хрумкают, слушая, как вдалеке гудит поезд.
Девочка вздрагивает, когда из дома товарища доносится стук, потом мужской рык и звон стекла.
— Твой опять? — невольно прижимаясь к парню, спрашивает она. — Пил?
— А чего ж ему не пить? — пожимает плечами Андрей. — Зарплату дали, чекушку он свою всегда купит… Сейчас пошумит и спать ляжет.
— Андрей! Андрей, дармоед, куда ты запропастился! А ну иди сюда, ответ держать за день! — орет Михаил, стоя на крыльце в одних трусах и раскачиваясь. В такт ему качается двор, старая яблоня, небо раскачивается и сама земля. Все сегодня заодно с Мишкой, гуляет земля под ногами, только луны на небе нет, спряталась, испугавшись мужицкого окрика…
— И как ты с ним живешь? — испуганно говорит Тося. — Он же страшный! Мать говорит, что он с ума уже сходит, не ровен час, на нас кинется…
Андрей, вздернув подбородок, вдруг откладывает надкусанный огурец и, холодно глядя на девчонку, отвечает:
— Не смей про батю говорить! Он хороший, очень хороший, а ты ничего не знаешь!
— Хороший, а тебя давеча ремнем отходил. Я сама видела!
— За дело и отходил! — потупясь, отвечает Андрей. — Значит, так нужно было. Отцу тяжело со мной, но я его всё равно люблю, слышишь! Не говори про него!
— Да не буду, не буду, ешь… Извини…
Михаил живет в этой деревне с рождения. Хоботовы занимали этот большой, бревенчатый дом испокон веков, плодились, разъезжались по стране, но один всегда оставался в гнезде, берег его, латал прохудившуюся крышу, скоблил полы и красил выцветшие наличники. Домовитый, ладный Мишка был завидным женихом, все девчонки млели, когда он, идя по улице с гармошкой, зыркал на них из–под надвинутой на лоб кепки. Всем улыбался парень, а жену себе привез из соседней Околовки.
Болезненная, тощая Настасья, бледная, тихая, встречала мужа на крылечке, припадала к парню, обвив его шею тонкими, слабыми руками и замирала, как будто наполнялась от мужа жизнью, которой в нем было через край.
Двое рожденных Настей детей умерли, не дожив и до года.
— Вот ведь выбрал себе доходягу! — шептались соседи. — Столько девчат вокруг, а он приволок эту щепку! Вот останется без наследника, как пить дать, останется!
Но родился Андрей. Он был третьим и последним, произведенным на свет Настей ребенком. Горластый, краснощекий, с сыпью по щекам и крепкими кулачками, мальчишка сразу дал понять, что жить на этой земле будет еще долго. Михаил пестовал сына, баловал его и ни разу даже руки не поднял на шаловливого отпрыска. Андрей платил отцу преданностью и лаской. Дождавшись, когда батя покажется на дороге, ведущей к дому, Андрюша соскакивал с крыльца и кубарем летел отцу навстречу. Тот подхватывал мальчонку, сажал к себе на плечи, и так они шли домой. А Настя, кутаясь в платок, уже встречала своих мужиков, слабо улыбаясь…
Михаил похоронил жену два года назад. Настя простудилась поздней осенью, все храбрилась, пока не слегла с жаром и булькающим, страшным кашлем. Михаил, подхватив ее на руки и велев Андрею ждать дома, отвез женщину в больницу. Той же ночью Настя скончалась…
Домой Михаил вернулся пьяный, бил всё вокруг подвернувшейся под руку доской, орал и матерился, заставляя кур в испуге разбегаться по углам, а потом завыл, уткнувшись в вихрастую, пахнущую крапивой голову сына.
Андрей замер тогда, сжимаемый отцовскими руками, сердце бешено стучало, в голове гудело, а по спине ползли холодные, горькие мурашки.
— Нет больше нашей мамки… Нет! Понимаешь ты? Нет! Нет! Нет! — Михаил схватил сына за волосы и крепко прижал его голову к своей груди.
Гулко стучало Мишино сердце, ухало и на миг останавливалось, а Андрюша, не смея пошевелиться, жмурился от соленых, жгучих слез…
С тех пор Мишу как подменили. Нет, он и раньше выпивал, но маленько, боялся расстроить Настю. Теперь же по дороге домой всегда заходил в магазин, к Зинке Егоровой, покупал бутылку и брел домой.
Пока был трезвый, сына жалел, гладил по спине и приговаривал, что мамка им гордится, а как помутнеют отцовские глаза, так Андрюше и жизни нет, как будто он виноват во всем, что случилось.
Устав от отцовских запоев, Андрей стал встречать Мишу с работы, все уговаривал не заходить к Зинке, а идти ужинать домой, но сама Зина, ещё издалека завидев постоянного покупателя, выходила на дорогу, улыбалась и подносила мужчине товар.
— Зачем вы, тетя Зина?! Мы к вам не собирались! Папа, пойдем дальше! Папа! — Андрюша с ненавистью смотрел на женщину, пытаясь всучить бутылку ей обратно.
Но Михаил отталкивал руки сына и, вынув из кармана смятые бумажки, совал их довольной продавщице.
— Мож, пригласишь когда? — приподняв брови, шепчет она Мише. Но тот только мотает головой. Зинка ему не нравится, страшная, перекошенная, пахнущая керосином, она никогда не займет место Насти…
— Спасибо, Зин. До завтра…
… Тучи совсем затянули небо. В сарае повисла кромешная тьма.
— Ладно, пойду я отца укладывать. Ночи студеные, а он, вон, на крыльце сидит. Захворает… — вздыхая, Андрей встает и, потрепав Тосю по короткой стрижке, ласково говорит напоследок:
— Спасибо тебе. А огурцы у твоей матери, и правда, сладкие! Я отработаю. Завтра с утра крапиву у вас за забором покошу.
Мальчик ныряет в черноту дверного проёма, идет по тропинке к дому, а Тося всё смотрит ему вслед, дотрагивается до волос, по которым только что прошлась шершавая рука соседа, и улыбается. Первая, глупая детская любовь трепещет в ее сердечке, не зная, как выбраться оттуда наружу…
Тося живет с матерью, отца своего помнит плохо, тот погиб в весеннем паводке три года назад. Даже фотографии не осталось от него. Зоя – женщина сильная, строгая, проревела тогда четыре дня, потом встала утром, умылась, велела Тосе помогать убираться в доме и ушла на работу. Её жизнь продолжалась, нужно было растить дочь, держать хозяйство, а слезы она оставила на ночь, когда дочка, мирно раскидавшись по кровати, бормочет что–то во сне, когда за окном черно, как в колодце, вот тогда выпускала наружу Зоя беду свою. Закусив уголок одеяла, скулила она и растирала по лицу горькие слезы.
Если Тося просыпалась от материнских страданий, то непременно шла к Зое под бочок, обнимала рыхлое, теплое мамино тело и шептала ей утешения, тычась в мокрое от слез лицо своим носом–картошечкой.
Тоська, наверное, не получилась красавицей. Круглое, с крупными чертами лицо, уши – как две лопатки по бокам приделаны, по носу – россыпь веснушек, вечно обветренные, покусанные губы и шершавый подбородок делали девчонку похожей на смешного человечка из детских сказок. Да еще эта короткая стрижка, не скрывающая оттопыренных ушей… Но Зоя всегда, каждый день говорила дочке, что та – это подарок от Бога, что папка её очень любил, что ладненькая она, да складненькая, лучше всех. А Таисии большего и не надо. Главное, чтобы Андрюша, когда вырастет, не отвернулся от нее, позарившись на других девчонок…
Андрей, как и обещал, утром, по росе, покосил жгучую крапиву, потом, пробравшись на Зоин участок, поправил свалившиеся на землю инструменты, наполнил бочку у калитки водой и, покопавшись у себя на участке, принес лукошко сочной, ягодка к ягодке, смородины. Та красными бусинами лежала полупрозрачной горстью на дне лукошка и топорщила вверх черные бугорки от соцветий. Смородина у Михаила была сладкая, как ни у кого, всегда крупная, Настя ее очень любила, варила варенье, угощала соседей. Кусты Миша сохранил, хотя давно уж никто не собирал с них урожай…
Зоя видела мальчишку из окошка, но виду подавать не стала. Хороший Андрюша парень… Знает Зоя и о тайной любви дочери к соседу. Тому уже почти шестнадцать, ей двенадцать. А ну перегорит всё, не стоит и переживать…
… Проболтавшись с друзьями до самого вечера, Андрей, насвистывая, шел к дому. Колыхалась на ветру пришпиленная к веревке красная отцовская футболка, ковырялись в земле, скребли когтистыми лапками куры, собака, истомившись от дневной жары, ждала, пока дадут поесть.
Андрею почему–то сегодня было радостно. Пятница, завтра Михаил обещал взять моторку и пойти вниз по реке на рыбалку, значит, будут они вдвоем, будет папка травить басни, курить одну за другой папироски и сбивать тяжелой рукой надоедливых комаров со своих голых рук. И будет им хорошо, как будто и нет ничего вокруг, только они, лодка, застывшая в масле парной воды, камыши у берега, шепчущиеся с дальним лесом, плеск сошедшей с ума рыбы, и небо, голубой плошкой перевернувшееся над их головами…
Подойдя к дому, Андрей остановился. Изнутри доносился женский смех, противный, повизгивающий, Михаил басил чуть тише, пришептывал и всхлипывал.
— Папа? — парень поднялся на крыльцо, стараясь рассмотреть через занавешенное окошко кухни, что там происходит. — Отец, ты с кем там?
Михаил тяжело, медленно ворочая шеей, обернулся и кивнул сыну.
— А… Пришел, садись. Зинка, налей ему. Полную! Полную наливай! Взрослый уже пацан…
Раскрасневшаяся женщина в растянутом, выцветшем платье, поставила на стол еще одну рюмку и плеснула туда отдающей спиртом жидкости.
— Садись, Андрюша, мамку твою помянем! Ох, горе–то какое! Горе… — зашлась Зинаида в наигранном, с плаксивыми нотками, крике. Из глаз ее брызнули слезы, подбородок задрожал, а руки стали мять край скатерти.
— Пап, сегодня нет годовщины. Ты перепутал, — оттолкнув рюмку, прошептал Андрей. — Зачем ты её сюда пустил? — Мальчишка кивнул головой на сидящую напротив торговку. — Мы же завтра на рыбалку хотели пойти. Ты обещал, папа! Гони ты ее! Уходите!
Он вскочил и, зло глядя на Зину, пошел на нее, сжимая кулаки.
— Вы зачем отцу эту гадость носите? Сами вся синяя ходите, его–то оставьте в покое!
— Мишенька! Мишенька, да что же это делается–то?! Ведь убьет сейчас! Как есть, убьет! Батюшки!
Зина спряталась за спину Михаила, крепко сжала его плечи своими костлявыми пальцами и подтолкнула вперед.
— Угомони его, Мишенька! Угомони, пока не поздно! Ох, горе, Настя бы видела, слезами бы зашлась, сгорела бы со стыда мамка твоя! Позор, а не сынок!
— Замолкни! — ударил кулаком по столу мужчина. — На сына не смей говорить! Такого сына у тебя никогда не будет!
Михаил притянул упирающегося Андрея к себе, обнял его и зарыдал, уткнувшись тому в плечо.
Зинка постояла немного, потом засуетилась, забрала со стола бутылку и ушла.
— Прости, сынок! Я обещал рыбалку… Я забыл…
Он махнул рукой, потом вздохнул и завалился на кровать.
Андрей вышел во двор, перепрыгнул через низкий забор и зашагал прочь от дома, от зовущей его Тоси и Зои, что грустно смотрела парню вслед.
— Тось, догони его. Ну плохо же — вот так болтаться. Не ужинал, небось! Скажи, я прошу зайти.
Таисия кивнула, распахнула калитку и побежала за соседом.
— Андрюша! Андрюша, погоди! Да погоди ты!
Она схватила парня за руку и потянула к себе. Тот остановился.
— Андрей, ты плачешь? Ты…
Она не могла поверить, что сильный, взрослый Андрюша плакал, как ребенок, вытирая рукавом бежавшие по щекам слезы и шмыгая носом.
— Тебе показалось! — буркнул он. — Чего надо?
— Мама тебя зовет, я же сказала…
Тося отступила назад, испугавшись того злого блеска, что сейчас играл в глазах мальчишки.
— Зовет – значит, пойдем, — Андрей пнул ногой камень, схватил Тоську за руку и быстро пошел назад.
— Мне больно, пусти. Я сама пойду, — Таисия вырвала свою руку из его ладоней.
— Ладно, извини. Ну, чего ты? Испугалась? Прости, не хотел я…
Зоя молча указала парню на стул. Тот послушно сел. Женщина поставила перед ним тарелку дымящегося парком супа, Тося подала хлеб и села напротив, наблюдая за гостем.
— Таисия, ты еще ему в рот погляди, а ну марш за чашкой! Пить Андрей из чего будет?
Девочка спохватилась, убежала на кухню, оттуда раздался скрип дверцы буфета, потом что–то упало.
— Нет, мама, я ничего не разбила. А можно я папину чашку возьму? Побольше надо ведь!
Зоя прищурилась, как будто оценивая, достоин ли парень пить из такой посуды.
— Неси, да ополосни ее, давно не трогали, запылилась.
Тося включила воду и тщательно побултыхалась ладонью в отцовской чашке.
— Вот, всё, — наконец вернулась она и поставила чашку на стол.
— Андрюша, ты ешь, хлеб бери. Сейчас котлетку принесу.
— Не надо, тетя Зоя. Я уж перед вами виноват, огурцы поел.
— Да знаю я, что подкармливает тебя моя заноза! — кивнула на Тоську мать. — Но знаешь, лучше так, чем волками–то жить! Ешь, простила я вас за огурцы. Хороший ты, не дал мне Бог сына, так разреши тебя понянькать, хотя и большой ты уже, женить скоро будем…
Она провела рукой по Андрюшиной шевелюре.
— У мамы твоей волосы такие были. Помню, в баню мы с ней ходили, окошко там маленькое, один только лучик пускает. Так он в Настиных волосах запутается, переплетется, и золотой ниткой станет. А волосы у мамки твоей были рыжеватые, мягкие, как она сама вся… Ничего, Андрюша, ничего, с неба мама–то смотрит, всё видит.
— Нечего ей тут смотреть, горе одно…
Тося налила парню чай, поставила перед ним мисочку с конфетами, сама взяла одну и замерла.
Гость большими глотками выпил горячий, крепкий чай, поблагодарил хозяйку и, встав, направился к двери.
— Спасибо, тетя Зоя. Пойду я, там отец у меня опять…
— Знаю. Иди, дай Бог, наладится всё…
Тося с матерью смотрели в окошко, как Андрей зашел на свой участок, толкнул ногой дверь и исчез в темноте комнаты.
Они не знали, что, подойдя к отцу, Андрей увидел его широко распахнутые, остекленевшие глаза, не слышали, как звал сын недвижимого Михаила, как тряс его за руку, а потом, поняв, что ничего уже не изменить, быстро вытащил из–под кровати рюкзак, что готовил для рыбалки, побросал туда консервы, нож, несколько картофелин, забрал со стены отцовскую фотографию и вышел, захлопнув за собой дверь.
Он сам не помнил, как схватил канистру с бензином, как прокрался к дому Зинки–продавщицы и, облив стену, поджег ее.
Когда всё заполыхало, парень был уже далеко, заполз в товарный вагон и ехал куда–то, сжавшись в комок и дрожа всем телом. Из темноты на него смотрели пустые, бездушные глаза отца. А рядом, как будто положив руку на плечо сыну, стояла мать, худая, бледная.
Андрей затрясся и завалился набок. Сегодня он стал сиротой…
… Зинка, не дойдя до своей избы, оступилась, ее повело. Шедшие по дороге соседи подхватили ее, вызвали Скорую…
Женщина пролежала в больнице две недели, отходя после отравления паленым спиртом. Она вернулась, когда уже похоронили Михаила, а по пепелищу ее дома шастали беспризорные собаки, выискивая что–то среди черных бревен. Проплакав и осадив кабинет председателя. Зинка добилась нового жилья, а Андрея прокляла, догадавшись ,что он ей за отца мстил…
… Попутка выплюнула на дорогу мужчину. Тот, махнув рукой водителю, огляделся, поправил съехавший с плеча рюкзак и уверенно зашагал к деревне.
Та, примостившись на возвышении и тараща на дорогу распахнутые летней жаре окна, трепала на ветру косы– простыни, источая аромат пересохшего сена и перегретой на солнце малины.
На лавках у домиков сидели старушки, с ними рядом играли полуголые дети, разливая воду себе на ноги. Собаки, звеня цепями, лениво подходили к забору и, высунув язык, провожали чужака взглядом, не удосужившись даже гавкнуть.
— Глядите! Глядите, военный приехал! К кому? Кто такой? — шептались внимательные жители, но спросить никто не решался, уж больно уверенно и независимо шел вперед человек.
С участка, что терся боком о хилый, порубленный жадным до дерева людом, лесок, доносились звуки радио.
«Рябиновые бусы как рассвет, признаний безыскусных чистый свет…» — пело радио, а ему подпевал громкий, визгливый, с хрипотцой женский голос.
«Счастье или беду…» — дотянула за певицей Зинка и подняла глаза от куста смородины, который ловко обирала своими опухшими, потрескавшимися руками. Перед Зиной стояла большая корзина, куда она и отправляла веточки с красными, лопающимися от прикосновения ягодами. Сегодня, конечно, на рынок Зинка уже не успеет, да и отвезти ее некому, все знакомые заняты, а вот завтра… Достояла бы только ягодка, не забродила…
Но в этом доме хороший подпол, всё хранит, ничего не портит. Там и поставит женщина свой урожай. И дом у нее теперь добротный, досочка к досочке, даром, что не новый, а жить в нем – одно удовольствие!..
Мужчина остановился у распахнутой калитки, поставил рюкзак на землю и облокотился руками на столбик, поддерживающий забор.
Костяшки пальцев военного побелели, на лице напряглась каждая мышца, но он сдержался, вздохнул пару раз, улыбнулся и громко спросил:
— Как урожай, хозяйка?
Зинка вздрогнула, обернулась и, прищурившись, вскочила. Корзина у ее ног опрокинулась на землю, выплюнув грозди красно–бордовых, переспелых ягод.
— Чего обомлела–то? Я спрашиваю, как урожай нынче? — Андрей толкнул калитку, та рухнула, не провернувшись на ржавых петлях. — Сама как? Не хворая?
Зинаида быстро огляделась вокруг, проверяя, есть ли кто рядом, защитит ли, если наглый гость применит силу.
Улица опустела, даже ребятишки словно попрятались по кустам, не желая помогать Зинке.
— Да здорова я, с Божьей помощью. А вам кого? Вы бы повертали обратно, здесь моя земля.
— Твоя, говоришь? — усмехнулся военный, подошел совсем близко, встал против света. Зинка теперь была ему по плечо, а он нависал над ней, как великан.
— Свят! Свят! — стала креститься Зинаида, отступая назад. — Чур меня! Михаил, чур меня!
— Совсем ты, Зинаида, глаза пропила. Не Михаил я, а сын его, Андрей.
— Чушь! Погиб ты, раздавило тебя поездом у станции. Врешь, не Андрей ты! Люди! Люди, помогите! Убивают!
Зина кинулась, было, к калитке, но Андрей легонько взял ее за плечо, пододвинул к себе и шепнул:
— Чаем напои, хозяйка, а там и поговорим. Не бойся, не трону.
Женщина провела гостя в прохладную, полутемную комнату. Новая скатерть на столе, кровать передвинута, вместо буфета новый трехстворчатый шкаф. На стенах картинки из журналов развешены, на полу – старый палас.
— На этой кровати спишь? — как будто равнодушно кивнул гость, садясь за стол.
— Ну, на этой.
— Не мучает совесть? На ней ведь отец мой и умер. Из–за тебя.
— А что ж ей меня мучать–то? Ведь жизнь моя вся искалеченная, инвалидная. С головой теперь проблемы, дом мой спалили дотла, ничего не оставили. Поди, пока я в больнице валялась тогда, денежки мои все вынесли, а дом подожгли. Не знаешь, кто? А папку твоего я любила, над могилкой его три дня проплакала. Ну, помянем…
Она поставила перед Андреем рюмку, плеснула туда водки и села напротив.
Мужчина, усмехнувшись, смахнул рукой посудинку. Стекло разлетелось по полу мелкими осколками.
— Да что ж ты делаешь–то? Что творишь?! В чужой дом ворвался, громишь всё, смерти моей хочешь! Люди! Люди!
Теперь Зинка по–настоящему испугалась. Но с места двинуться не смела.
— Тебе ж участок по документам не передали, — спокойно продолжил Андрей. — Дом не твой.
— Моё, всё моё! Не смей руки свои тянуть. Мишенька бы все равно для меня домик оставил. И проклял бы тебя, если бы знал, что ты сделал! Ишь, форму нацепил. Ограбил, что ли, кого? А?!
— Зря ты, Зина, такие вещи говоришь. Трудно мне пришлось, всё было в жизни – бродяжничал, воровал, не скрою. А потом попал к хорошему человеку, украл у него кошелек, а он меня к себе взял, воспитал, помог пережить то, что пережить невозможно. Отца мне тот человек не заменил, да и не хотел, а вот наставником был, дай Бог каждому. Через него я военным стал. Так мне на характер легло. А теперь вот приехал. Домой приехал, Зинаида. А тут ты…
Андрей встал и, отогнув шторку, посмотрел в сторону Тосиного участка.
— Где соседи? Где тетя Зоя? Тося?
— Так замуж она вышла. Уехали. Еще лет семь назад.
— Понятно. В общем, я думаю, что не стоит нам с тобой, тетя Зина, ругаться. Ты просто собираешь свои вещи и уезжаешь из этой деревни.
— С чего вдруг? Ты мой дом спалил, теперь свой отдал. Всё честно.
— Честно было засадить тебя в тюрьму тогда.
— А ты ничего не докажешь. Я сказала, что Михаил сам принес ту бутылку, что он ее где–то купил. А я просто пила.
Андрей встал, подошел к рюкзаку и вынул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.
— Документы на дом и участок. На меня. Тебя тут нет. И не должно быть. Ступай, Зинаида, ступай от греха…
Женщина вперилась глазами в документ, закусила губу и потом, ничего не говоря, вышла на улицу. Она просто брела по дороге, сорвав с головы платок и распустив свою жидкую косу. Волосы, взбаламученные ветром, трепыхались вокруг ее головы как змеи, а Зина только смеялась, запрокидывала голову и кружилась, словно в вальсе.
Деревенские с сочувствием кивали.
— Совсем умом двинулась Зинка, не обошла ее горькая своим проклятьем…
… Андрей потихоньку освободил дом от чужих вещей, подлатал забор, снес старый, прогнивший сарай, где когда–то они с Тосей ели принесенные ею огурцы, покрасил дом в веселый, нежно–зеленый цвет. Но не жилось ему там. Одному не жилось, все поглядывал он на соседский участок…
…— Тося? — услышала девушка оклик за спиной. Она остановилась, крепко держа за руку шестилетнего мальчишку, вертлявого, так и норовившего улизнуть от Таисии. — Тося, здравствуй!
Андрей несмело улыбался, то разглядывая Таисию, взрослую, красивую и строгую, то переводил взгляд на мальчугана, а тот, прищурившись, таращился на незнакомца.
— Извините, я не… — Тося замотала головой, потом взвизгнула и, неожиданно для Андрея, кинулась ему на шею. — Андрюша! Андрюшенька! А мы же думали, тебя поезд сбил. Говорили, что кого–то сбил, одежда твоя была… Мы так переживали…
— Часть своей одежды я отдал мальчишке, мы познакомились с ним на станции, он рассказал, как пробраться в вагон, как сделать так, чтобы не заметили… Ромкой звали его… Значит, он тогда…
Андрей помолчал, а потом кивнул на мальчика.
— У тебя сын? Поздравляю. Еле вас нашел. Зинаида сказала, переехали вы, ты замуж вышла…
Он вдруг вспомнил, что держит в руках букет.
— Это тебе, Тося.
Девушка вспыхнула, схватила букет и вдруг рассмеялась.
— Слышишь, Лёшка, ты мой сын! Сын мой!
— Фу, Тося, я не хочу быть твоим сыном, я мамин! А кто этот дядя?
— А этот дядя, Алешенька, очень хороший, мы с ним с детства знакомы, и сейчас все вместе пойдем домой пить чай. Мама будет рада тебе, Андрюша. Мама и ее муж, Лёшин папа…
… Зоя, то и дело дотрагиваясь до плеча Андрея, как будто проверяя, настоящий ли он, улыбалась. Если бы у нее был сын, еще один, кроме Алеши, то это был бы Андрей, такой, как есть, со всем своим прошлым.
Кто знает, может так оно скоро и будет…
