Мне было семнадцать, когда мы перебрались в приморский городок А***. Мир был прекрасным. Все вокруг, казалось, существовало лишь для моего счастья. Тогда надежда на будущее была больше, чем радость от настоящего. Как глупо…
Я не скучала по родному дому и по старой школе. Переезд для меня был возможностью начать жизнь с чистого листа.
Впервые я увидела новый дом летом. Палящее солнце, зеленые деревья, аромат спелых плодов и голубое небо. Что еще нужно? Цветник возле дома был таким же ярким, как и мои мечты. Погода стояла замечательная, и я подолгу гуляла по побережью. Рисовала дни напролет. Маме часто нужна была помощь по обустройству дома, но я, со свойственным юности эгоизмом, упрямо этого не замечала. Уходила с рассветом и возвращалась поздно вечером. Проводя столько времени на солнце, я загорела, волосы стали еще светлее, и родители в шутку дразнили меня Хурмушкой.
pxhere.com
В самом городке молодежи было немного, и в первые месяцы мне никто из сверстников не встречался. Да я и не стремилась с кем-то познакомиться. Солнца, неба и моря в моей жизни было так много, что больше ничего и не нужно было.
По вечерам папа доставал гитару и играл нам разные мелодии. Мы любовались звездным небом и учили созвездия. А количества съеденных ягод и плодов хватило бы на три зимы.
Когда я вспоминаю это время, на глаза невольно наворачиваются слезы и сердце сжимается от радости и боли одновременно. Это было прекрасное лето. Последнее лето моего детства.
***
Когда осенью нужно было отправляться в школу, я сильно волновалась. Для счастья мне не нужна была компания, но то, как меня примут сверстники, для меня все же было важно.
В старой школе я прекрасно уживалась с одноклассниками. Они не трогали меня, а я их. Так что, когда я уехала из родного города, мне некому было писать письма, и не по кому было скучать.
Теперь же…
В первый же день я почувствовала, что такое быть новенькой в условиях единственной школы маленького городка. Меня осыпали вопросами, показывали мне достопримечательности, которые, наверное, есть в каждом учебном заведении. Например, скелет в кабинете биологии и кабинет директора, который лучше обходить стороной. Не могу сказать, что мне было все это очень интересно, но одноклассники делали все это с таким жутко уютным гостеприимством, что неудобно было отказываться.
Я быстро свыклась с коллективом. Класс был дружный, веселый, шумный. И мне нравилось то особенное внимание, которым меня, как новенькую, да еще и приехавшую из города, одаривали мальчишки.
Впрочем, не все интересовались моим появлением. Безусловно, в каждом классе есть тот, который идет против течения и во всем хочет показать свою независимость. В одиннадцатом «А» тоже был такой ученик. Георгий Алаев, семнадцати лет от роду, прозванный за свою непокладистость Ежиком. Его не любили ни учителя, ни сверстники. Колючий и будто бы обозленный на весь мир, кажется, он не интересовался ничем и никогда ни с кем не разговаривал. А мне, уставшей от постоянного интереса одноклассников, он показался идеальным соседом по парте. Весь год мы просидели с ним вместе, не сказав друг другу и пары слов.
Кроме меня, в этом году в одиннадцатом «А» случилось еще одно новшество. На должность учителя русского и литературы пришла новая учительница. Маленькая, худенькая и с очень тихим голосом, она не произвела впечатления на класс. И после первого же урока, когда мы раскусили, что она собой представляет, на уроках начался балаган. Нужно отдать ей должное, она никогда не кричала на нас и не жаловалась директору и родителям. Но мы не оценили такого благородства. Мы были полны такой силы молодости, которая преклоняется только перед силой незыблемого авторитета. А Марья Дмитриевна плакала, она была слабой и не могла сломить наше упорство.
Вскоре ее совсем никто не слушал. Но «русичка» продолжала приходить на урок и тихим голосом рассказывать нам правила. Однако спустя месяц обучения, я заметила, что мой сосед по парте далеко не так равнодушен к изучению русского языка, как все остальные. Он записывал и прислушивался к каждому ее слову, разбирая отрывки выражений сквозь шум класса. Нельзя сказать, что меня это удивило. «Пытается отличиться», – подумала я. Как всегда, пытается пойти против остальных.
Я никому ничего не рассказала, но продолжила наблюдение. Действительно, что-то странное начало твориться с Ежиком, он оставался на перемене и задавал учительнице вопросы, на парте стали появляться книги, и взгляд его, обычно потухший, изменился до неузнаваемости. Если бы кто-нибудь из класса интересовался Георгием, то эти изменения не остались бы незамеченными. Но никому не было до него дела.
Один раз, шум на уроке литературы настолько превысил допустимые децибелы, что на звук падающих парт пришел директор школы. Директор, Максим Андреевич, был учителем старой закалки, мы уважали и боялись его.
– Что здесь происходит? – своим звучным, как труба, голосом спросил он.
Тишина.
– Я вас спрашиваю, что происходит? – повторил Максим Андреевич еще громче.
Мы стояли молча и потупив глаза.
– Марья Дмитриевна, пойдемте ко мне в кабинет, – строго продолжил директор.
И наша маленькая учительница, дрожа, молча двинулась вслед за ним. Когда она вернулась, ни единого укора не услышали мы в свой адрес. Марья Дмитриевна продолжила свой урок с того места, на котором остановилась. О чем она говорила с Максимом Андреевичем, осталось для нас тайной.
Собравшись на перемене, одиннадцатый «А» обсуждал сложившуюся ситуацию.
– Ребята, так не пойдет. Нам с директором проблемы не нужны, – кричал староста класса Ваня Авдюшин.
– Да она сама виновата! Что все время молчит. Не нравится, что мы шумим — так и скажи. А то молчит вечно. Тоже мне «тихоня», – твердил Стас Емельянов.
И мы согласились с ним. Тихоня… Теперь это прозвище закрепилось за учительницей. Это все у нее от недостатка твердости характера. Разве можно такую учительницу уважать? Бесхарактерная она, вот что.
Но на следующем уроке литературы мы вели себя тише воды, ниже травы. Все было сделано, чтоб не беспокоить Максима Андреевича.
Однако Тихоне нашей лучше от этого не стало. Несмотря на относительную тишину, учительницу никто не слушал, все занимались своими делами. Все, кроме Ежика…
А для него, казалось, не существовало ничего важнее того, что она говорит или спрашивает.
И это меня начало раздражать. Это выводило из себя. Достоевского начал читать, Толстого. Но это же смешно! Этот грубый, молчаливый и вечно огрызающийся мальчишка втюрился в серую мышку, в учительницу, которая даже постоять за себя не может. Мне хотелось кричать и плакать одновременно. Почему именно она?
Что меня давило тогда? Зависть или раздражение против Тихони? Этого я сказать не могу… Но когда директор собрал нас побеседовать о нашем поведении во время урока русского языка, я совершила один из самых плохих поступков в своей жизни. В диалоге, который происходил с глазу на глаз с Максимом Андреевичем, я заявила, что учительница ведет себя «морально неприемлемо» и в нее даже влюблен ученик.
В этот день и закончилось мое беззаботное детство. Я узнала цену словам. И боюсь, что цена эта оказалась слишком велика для других.
Марью Дмитриевну в школе мы больше не видели. А Ежик совсем замкнулся в себе и приходил теперь, только когда нужно было писать контрольные работы. Но никто этого не заметил… Никто, кроме меня.
Новая учительница русского языка оказалась строгой, но с отменным чувством юмора. Тамара Львовна умела давать отличные прозвища. А уроки ее были чудом ораторского мастерства. Ребята ее очень полюбили и часто цитировали ее шуточные выражения.
Год учащиеся одиннадцатого «А» закончили удачно. Прекрасно отпраздновали выпускной. На празднике были все. Кроме Ежика…
Когда мы, спустя пять лет, снова собрались классом на встречу выпускников, было очень весело. Присутствовал и Максим Андреевич. Все вспоминали случаи из нашей учебной жизни. Обсуждали учителей, их характеры и коронные фразы. Но никто не вспомнил Тихоню. Ее незачем было вспоминать, она не оставила следа в наших детских душах. Не было среди шумных выпускников и Ежика. На мой вопрос староста класса ответил, что Ежик, еще тогда, после школы, покинул наш городок. Больше о нем ничего не слышали. Да и не интересовались. И всем было все равно.
Всем, кроме меня…
