Маша не одобряла этой моды – негоже парням ходить с такой прической, словно девчонка. Во времена ее молодости парни тоже отращивали длинные волосы, но тогда их собирали в хвост или они просто висели немытыми патлами, ничего женского в этом не было. А сейчас эти пучки на затылке, так что со спины и не поймешь, мальчик это или девочка. Вот и Васька сбоку волосы сбривал, так что оставался короткий ежик, а остальные волосы собирал в аккуратный пучок. Лучше бы вообще налысо стригся, честное слово.
До своих пяти лет он называл ее мамой. Лилька попала под машину, с коляской перебегала дорогу – мальчик выжил, а она нет. Брат так и не простил жену, он вечно ругал ее за несоблюдение правил дорожного движения, и не зря. При этом любил он ее крепко, потому что второй раз так и не женился. А, может, просто не сложилось – кто его знает. Так или иначе, Маша Ваську считай и воспитала – брат-то вечно на службе и в командировках. Мальчик знал, что она ему тетка, а не мать, но упрямо говорил ей «мама», особенно в садике или во дворе перед друзьями, словно доказывал им что-то.
А потом Маша вышла замуж, родила сначала Олю, а потом Славу. И Васька ревновал ее страшно – отказывался приходить к ней, подарки даже не открывал, а когда она пыталась его обнять – отворачивался и недовольно сопел. И мамой он ее больше не называл.
В школу тем не менее он пошел в ту, где Маша работала – сначала просто учительницей математики, а потом и завучем по воспитательной работе. К тому времени мальчик немного свыкся с тем, у Маши, кроме него, свои дети есть, и стала она для него просто тетей Машей.
За учебой Васьки она следила строго – каждый день проверяла уроки, учила с ним стихи до позднего вечера, математику решала. Способностями мальчик пошел в отца, перебивался с двойки на тройки, и когда Маша говорила об этом брату, он отмахивался – это ты у нас ученая, а мы и так неплохо в жизни устроимся, пусть пацан радуется жизни, детством наслаждается.
Маша брата не слушала и поступала по-своему – за двойки лишала Ваську телевизора и сладостей, за грязь в тетради заставляла все заново переписывать. Продолжалось это лет до четырнадцати, а потом Васька взбунтовался – стояла весна, и он с друзьями собрался гулять идти, а уроки не сделаны. Маша встала в дверях и сказала ему – не пущу, пока все не сделаешь. А он на это ответил:
— Ты мне не мать, так что уйди, не лезь со своими нравоучениями.
Вроде ничего такого не сказал, а Машу словно по лицу ударили.
После нескольких подобных стычек Маша перестала приходить и проверять его уроки. Учится Васька стал хуже, каждый учитель считал своей обязанностью сообщить ей это. Маша злилась – перед коллегами было стыдно, будто не подтвердила она свою квалификацию, а что делать-то? Пыталась она с братом говорить, но у него на работе проблемы начались – до пенсии не так много осталось, а тут ему выговор влепили на пустом месте, потом еще один, не могла Маша особо вникнуть во все эти перипетии, но видела – не до сына ему сейчас.
А в последнее время Вася еще и с компанией какой-то связался непонятной, сплошь двоечники и учетники в ПДН – все как один в черных майках с надписями, джинсах, с выбритыми висками и пучками отросших волос. Возвращаясь после работы, Маша наблюдала эту компанию возле тарахтящих мотоциклов и подозревала, что Васька тоже на них ездит, хотя прав у него нет.
Когда она нажаловалась на это брату, он только рассмеялся:
— Да я тоже на мопеде в его возрасте гонял, и ничего. Не нагнетай, Машунь!
Но Маша не могла просто так это оставить – убьется ведь ребенок. Пришлось с самим Василием разговор составить, но тот опять ощетинился, только поругались.
А через две недели прибежала соседка:
— Там твой разбился! – сообщила она, а лицо у самой – белое как мел. Маша в это время картошку чистила, и как была, в переднике и с желтыми перчатками на руках, побежала во двор.
Васька лежал на лавке, и сначала ей даже показалось, что целый и невредимый, но потом она увидела руку – неестественно изогнутую, с торчащей белой костью и обнажившейся красной плотью.
— Мама… — жалко протянул Васька, завидев Машу.
Скорая приехала быстро, видимо, давно ее вызвали. По дороге Маша звонила брату, сжимая Ваську за уцелевшую руку.
— Маша, я сейчас не могу, — ответил скороговоркой брат. – Никак не могу, у нас операция. Еще один выговор, и разрыв контракта, сама знаешь.
Забыв про то, что мальчик сейчас рядом и все слышит, Маша закричала:
— Этой твой сын или мой? Хватит прятаться за работой, Лилю уже не вернешь, а сын – он тут, рядом. Если ты немедленно не приедешь, считай, что у тебя нет сестры.
И положила трубку.
Рыбным запахом провоняла вся кухня, и Маше казалось, что она никогда от него не избавится. С тех пор как брат пошел в отставку, он прямо помешался на этой рыбалке, и мальчишка вместе с ними. Васька до сих пор с трудом орудовал правой рукой – нервы и сухожилия пришлось сшивать, в кости вставлять специальные железки и все равно они никак не хотели срастаться – что-то там не так было с обменом веществ, Маша в этом ничего не понимала. Но Ваське это не особо мешало рыбачить – он и левой рукой приноровился все делать, даже писать. Зря она на него наговаривала – хороший мальчик, будет из него толк, получше, чем из брата. Хотя и тот исправляется – вчера Маша видела, как он соседке сумку помог донести. Хорошая соседка, три года как в разводе, детей нет. Только бы Ваську не обижала…
