— Сойдёт, — довольно кивнул Саша, поставив на пол большую спортивную сумку. — Перекантоваться самое то.
Однокомнатная квартира на первом этаже, старенькая, с выцветшими обоями, продавленным диваном, вырезанными из журналов картинками по стенам и грязноватым линолеумом не пугала его. Александр давно жил вот так – перекати–поле, метался, мыкался, словно бежал от чего–то, не желая прикипать душой к какой–то определенной точке на карте. Всё, что нужно, с собой – зубная щётка, пара смены чистого белья, куртка и олимпийка, один приличный костюм…
Носки не брал, этого добра хватает в любом магазине. Воспоминания в виде альбомов, трогательных писем и дорогих сердцу безделушек не имел. Одинокий странник в этом мире, Сашка не тяготился своей неприкаянностью, даже наоборот, находил в ней массу хороших моментов. А работа как будто сама плыла ему в руки, тем более что образование и трудовая книжка позволяли не стесняться с выбором.
Саша быстро скинул футболку, подвернул штаны, сунул ноги в шлёпанцы и занялся уборкой. Скидывая мусор с подоконника, он заметил, как по двору в сторону дома напротив идёт девушка. Она вела под руку старичка, заботливо поправляла воротник его пальто, смахивала снежинки с шарфа, что–то рассказывала, смеялась. Мужчина, осторожно ступая по притоптанному снегу, опирался одной рукой на свою провожатую, вторую выкидывал вперед, крепко держась за рукоятку трости.
Саша видел, как они дошли до дверей подъезда, мужчина присел на лавку, вздохнул, девушка так и стояла рядом, не торопила. Потом, минут через пять, они скрылись за железной дверью дома, а еще через некоторое время Саша увидел, как в окошке второго этажа зажегся свет, та самая девушка задернула шторы, скрыв от внешнего мира большую, ярко освещенную комнату со стоящей там роскошной мебелью
— Да… Старость – не радость, — пожал плечами Саша. — Вот так и я когда–то буду кряхтеть и трястись, глотать лекарства и мучаться суставами, а какая–нибудь нанятая нимфа станет ухаживать за мной, варить жидкие кашки и супчики, слушать моё брюзжание и считать минуты до того момента, пока я усну.
Саша еще постоял немного, потом продолжил уборку…
… — Оленька, что там с обедом? Я, признаться, жутко проголодался! Прогулки зимой особенно полезны для аппетита. И ты разрумянилась. Хорошо! Очень хорошо!
— Сейчас, немного терпения. Режу хлеб. Суп разогрелся. Ты можешь уже идти! — Ольга высунулась из дверей кухни, держа в руках нож. — Только надень теплые тапочки, здесь очень дует по полу!
— Ладно, ладно! Заботушка! — улыбнулся Николай Андреевич, сунул ноги с чуни с вышитыми на них волками, Ольгин подарок на день рождения. Мужчина набросил на плечи безрукавку и, проведя расчёской по на удивление густым, серебристо–серым волосам, пошёл к внучке.
Оля сидела напротив деда, ела сама и всё старалась угодить ему – то тарелку с хлебом поближе пододвинет, то спохватится, что не порезала веточки петрушки, купленной еще вчера на рынке, потому что дедушка любит свежую зелень, да и зимой это особенно полезно. То ей казалось, что суп остыл, и она предлагала подогреть его в микроволновке.
— Ничего не нужно, Лёлька, сиди и ешь, ну правда! — смеялся Николай. — Хозяйка! На бабушку похожа…
Оля послушно кивала, бралась за ложку, потом не выдерживала, шла к холодильнику, вынимала кудрявый пучок петрушки, взяв несколько веточек, мыла их и протягивала деду.
— От сердца и почек дарю вам цветочек! — улыбался тот и кивал. — Благодарю вас. Да сядь ты уже! Лёля, я прочитал то, что ты мне дала в прошлый раз…
Оля напряженно вскинула на него глаза, не переставая помешивать ложкой в тарелке.
— И? Что скажешь?
— Ну… Сыровато, конечно, не хватает современных теоретических постулатов, но в целом неплохо. Я кое–что набросал, после обеда тебе всё покажу. Не волнуйся, у нас ещё есть время, успеем!
Ольга покачала головой.
Дед, как ей казалось, совсем плох, так что надо поспешить! Без его протекции она вряд ли защитится…
— Конечно успеем, дедушка! Ну, чаю?
Она встала, собрала со стола грязную посуду, подождала, пока Николай вычистит свою тарелку мякишем хлеба (Боже, как она ненавидела эту его привычку, будто голодные годы какие! Но старалась сдерживаться), улыбнулась и, отвернувшись, стала разливать по чашкам чай. Темно–янтарный, ароматный, он плескался в белом фарфоровом ложе, медленно перенося от стенки к стенке распаренные, темные чаинки. По кухне запахло земляникой. Дед любил пить чай с этими ягодками, брошенными прямо в заварник и отдающими напитку весь свой аромат. Землянику собирали летом на даче, уходили далеко в лес, знали особенные места, ползали по земле, усыпанной кустиками дикой земляники, набирали целые пригоршни мелкой, вытянутой на конус ягоды и сразу съедали, жмурясь от растекающейся по рту сладости. Наевшись, вспоминали, что надо бы собрать ягоду впрок, бережно складывали её в лукошки и несли домой, сушили или варили варенье…
— Пряников, может, в следующий раз купить? Медовых взять? — разворачивая фантик и вынимая шоколадную конфету, спросила Ольга.
— Ну можно и пряников. А лучше испеки–ка ты нам пирог! Ну, твой, фирменный, с яблоками! — кивнул мужчина, размешивая сахар. — Вот это будет славно, вот это я порадуюсь!
Оля нахмурилась.
— Что, не хочешь? Тяжело тебе? Ну так не надо… Что уж… — глядя на внучку, пожал плечами Николай.
— Нет, что ты! Я испеку, в следующий раз обязательно испеку!
Закончив обед, Николай Андреевич встал, поблагодарил за угощение и ушёл в гостиную, а Оля осталась мыть посуду. Она хмуро водила губкой по тарелкам, потом, сильно включив воду, лила её просто так, задумчиво глядя перед собой.
— Лёля, ты скоро? Я жду тебя! — услышала девушка голос деда, вздрогнула, огляделась. Всё, с посудой она справилась, теперь только разобраться с дипломом, его первой главой, и можно будет отдохнуть.
— Иду. Уже иду! — Ольга развязала тесемки фартука, бросила его на стул и пошла к старику.
В гостиной, со вкусом обставленной массивной, из цельного дерева темно–вишневого цвета мебелью, с ковром на полу и висящими по стенам картинами, где изображенные маслом охотники гнались за грациозными антилопами или тыкали копьями в пасть разъяренного льва, где высились шкафы с собраниями сочинений великих писателей, было мрачновато. Николай любил сидеть в кресле, в самом углу. Оттуда хорошо было видно и дверь, и телевизор, хотя его он смотрел редко. Рядом с креслом на тонкой, изогнутой ножке высился торшер. Мягкий свет тёк из–под его абажура и пластался по полу аккуратной кляксой теплого, жёлто–кремового цвета. Дед не терпел белых, ярких ламп, говорил, что они напоминают ему операционные. По левую руку от кресла стоял стул для Ольги, чуть дальше – журнальный столик. На него Николай в минуты тоскливых раздумий ставил бокал с умиротворяющим напитком. Не обошлось без него и сегодня.
Низкий стакан с тяжелым, толстым стеклянным дном был до середины наполнен чем–то звонким, золотисто–охристым, отражающим свет и искрящим легкими нотками красновато–рубинового цвета.
Николай отпил немного, поморщился и поставил стакан обратно.
— Деда, ну мы же договаривались! Ты стал опять много пить! — заворчала Лёля. — Тебе нельзя! Или что, ты хочешь заболеть?!
Сейчас она была очень похожа на мать. Те же собранные у переносицы брови, строгие, холодные глаза, поджатые губы. Она будто отчитывала хулигана–мальчишку, разбившего стекло в учительской.
Коля даже усмехнулся. Все женщины в его жизни не терпели алкоголя, злились, бранили его за пьянство, кричали или, наоборот, шептали, что в итоге горячительные напитки убьют его. Но Николай только смеялся. Без них, без этих маленьких радостей, плещущихся в удобном для руки сосуде, он бы не протянул и дня с этими женщинами… Так, по крайней мере, ему казалось.
— Всё будет хорошо, Лёля. Сядь, пора приступать к делу.
Никола Андреевич взял с журнального столика рукопись, полистал её, дожидаясь, пока Ольга устроится рядом на стуле и возьмет в руки блокнот.
— Итак, введение… Ну, что сказать, молодец, только вот тут и тут…
Он показывал своим длинным пальцем места в тексте, которые надо исправлять, Оля послушно кивала, делала пометки, ни разу не возразив.
Слово Николая Андреевича было в семье законом. Всегда. Сказано переделать, значит, ты идешь и переделываешь, чего бы тебе это не стоило.
Мама, Мария, рассказывала Оле, как однажды она купила в магазине кусок мяса. Она так радостно хвасталась в прихожей, что ей достался последний кусок, что очередь за ней была огромная, она всё боялась, что останется без покупки, но повезло! Будут теперь пельмени, можно даже потом позвать соседей, Петровых, угостить, посидеть вместе…
Николай Андреевич, выслушав дочкину тираду, велел принести мясо на кухню и показать ему. Кто, как не он, лучше всех разбирается в продуктах!..
Маша послушно вынула сверток, положила на стол. Дед развернул, потыкал вилкой, а потом обернулся и спокойно сказал:
— Иди и верни это обратно. Мясо никуда не годится! Как вообще можно было такое купить?! — он говорил буднично и размеренно, а Мария втягивала голову в плечи и растерянно смотрела на него.
— Да как же вернуть?! Не примут! Папа, оно дорогое, оно хорошее, тебе просто показалось! Ну как же так?.. Стыдно мне, да и что я скажу?..
Дочка разводила руками, лепетала что–то, но Николай был непреклонен.
— Маша, я сказал, иди и отнеси туда, где взяла. Мясо некачественное. Деньги принеси обратно. Мне лично отдашь. И отныне, Маша, будь внимательнее! Сколько можно всё тебе объяснять?!
— Да что ты цепляешься, Коля! — вступилась за Машу мама. — Нормально всё, Маша, ты умница. Иди, мой руки. Садитесь обедать!
— Потом сядем. Не перебивай меня, пожалуйста, Аня. Ты знаешь, я этого не люблю. Мария! Сделай, как я сказал. И нечего тут больше обсуждать.
Мша тогда только кивнула, промолчала. Но как же тогда хотелось закричать, чтобы нес все обратно сам, сам требовал деньги, сам покупал, сам жил!..
Но Маша не могла. Ведь тогда отец непременно выгонит её с маленькой Олей на улицу. Даже мать, если и заступится, то толку будет чуть… Идти им некуда, да и не время сейчас с отцом спорить, он обещал устроить Машу в институт, к себе на кафедру, простил её побег с инженеришкой, Ольгиным папой, простил то, что не спросилась, не получила благословения, родила дочь, а ему сказала последнему, простил, принял обратно, в лоно семьи, когда разбежались Маша с мужем, но всегда напоминал о своей благодетельности, заставляя дочь склонять голову и кивать.
Склонилась и тогда, мясо унесла, деньги как будто вернула. Николай только не знал, что Маша продала купленный кусок отменной свинины Петровым, в магазин идти так и не решилась… Зато отец был рад, что Маша сходила, проявила твёрдость. Хотя бы кто–то в их семье не будет нюней, научится отстаивать своё мнение, только не перед Колей, а там, в мире чужих людей… Жена Аня была всегда такая покладистая, мягкая, говорившая тихим, вкрадчивым голосом, всегда с Колей соглашающаяся и лишь иногда взбрыкивающая, но это редко…
Купленная одежда, продукты, выбор меню на ужин — всё согласовывалось с главой семьи. Даже список гостей для Лёли на пятилетие без царственной подписи в ход не пускали. И вроде говорил Николай, по сути, всё правильно, но тем еще больше убивал в своих домочадцах веру в себя и возможность проявления самостоятельности…
… Ольга старательно записывала всё, что говорил дед, а тот, облизывая палец, листал её рукопись, не стесняясь перечёркивать целые абзацы.
Лёлька бесилась, сжимала зубы, отводила взгляд в сторону, но молчала, угукала только, кивала.
Настенные часы пробили пять, Ольге пора было ехать домой.
— Ну вот, как–то так, в таком ключе. Почитай еще вот эти книги, — Николай протянул внучке стопку технической литературы. — Не по зубам тебе эта тема, девочка, ну ничего, мир не без добрых людей, вытянем.
Он допил послеобеденный бренди, передернул плечами, а потом, взглянув на хмурую Олю, запихивающую книги в сумку, вдруг осел неловко на кресло, заохал, задышал часто.
— Что? Что такое? Дедушка, плохо тебе?! — Ольга кинула вещи на стол, села на корточки перед мужчиной, стараясь заглянуть ему в глаза. — Лекарства? Может, от сердца? Водички?
Николай покачал головой, расстегнул ворот рубашки, посидел немного, взяв внучку за руку, потом хрипло ответил:
— Нет, родная… Ничего. Возраст, что тут поделаешь… От него лекарства нет… Иди, иди, а я посплю немного.
— Точно? Ты уверен? Я могу еще посидеть. Хочешь, останусь до завтра?
Ольге это вообще–то было очень неудобно. На завтра она записалась в парикмахерскую, на утро, придётся встать рано, чтобы успеть доехать, даже позавтракать не успеет…
Николай бы был не против. Одинокие вечера, ужин, кое–как разогретый на плите, тишина, полная, нарушаемая только боем часов… Их Коля купил однажды в антикварном магазине. Специально искал, чтобы были гирьки, маятник, чтобы звон по всей квартире каждый час. Тогда ему это казалось модным. Аня уговаривала убрать их, вздрагивала каждый раз, как раздавался глубокий, низкий звук их боя, но Николай назло не соглашался. Сам то и дело проливал чай, сидя в любимом кресле и испуганно дернувшись, но был слишком упрям, чтобы согласиться с домочадцами и уступить.
Ани нет уже семь лет. В её роду все уходили относительно рано, мучались сердечными болезнями и гасли годам к шестидесяти. Тем не менее уход Ани был для мужа ударом, неожиданностью. Так и хотелось ударить рукой по столу – как посмела, не спросившись?.. Но что толку стучать, если есть куда более влиятельные Личности, которые решают, кому когда покидать этот мир…
Пожалуй, Бог, если Он вообще существует, в чём Николай сомневался, так как был учёным, технарём, далёким от бестелесных материй, оставался единственным, кого Коля не мог дожать, согнуть, заставив сделать всё так, как он, Николаша, хочет. Остальные не в счёт…
Похоронив жену, Николай Андреевич стал жить один. Маша с дочерью перебрались в квартиру на Зубовском, оставшуюся от Аниной родни. Мария отца практически не навещала, даже избегала разговоров с ним по телефону. Проработав бок о бок с папой десять лет, она досыта напилась его деспотизма, добавки не просила.
Но Лёльку, как только та надумала защищаться, настоятельно к деду отправляла.
— И не сомневайся! Поможет, обязательно протолкнёт, продвинет. Иначе он не он будет.
— Я так не хочу. Сама буду писать! — упрямилась Оля.
— Брось, дочка, грех не воспользоваться родственными связями. Сейчас это очень распространено. Ну! Ну, девочка! Заодно и посмотришь, как он там.
После каждой поездки Маша спрашивала дочь, каким она нашла Николая.
— Да всё, как обычно, беспомощный, уставший, ходит с трудом. Мам, ты бы сама навестила его, а! Долгожительство — вещь неустойчивая. Он хромает на левую ногу, принимает какие–то таблетки, ничего мне не говорит.
— Потом, обязательно, конечно, но пока я занята…
Маша делала вид, что у неё масса дел, Ольга пожимала плечами и шла к себе в комнату… Так и жили.
…Ольга вышла из подъезда и бодрым шагом направилась к автобусной остановке. На плече сумка с книгами и рукописью, на лице счастливая улыбка…
Саша как раз закончил протирать окна и теперь смотрел на улицу, стоя на табуретке и поправляя шторы.
Олю он тоже видел.
— Всё, гости закончились, — констатировал он. — Ну и правильно, пора и честь знать. А старик, поди, скучает, в окошко смотрит…
Александр попытался разглядеть, что творится в том самом окошке, но ветки деревьев закрывали обзор. Оглядев комнату и удостоверившись, что та достаточно чиста, чтобы провести в ней каких–то два–три месяца, Саша решил пройтись, заодно купить продуктов на ужин.
Мужчина оделся, проверил, лежит ли в кармане куртки кошелек, сунул ноги в кроссовки и вышел из подъезда.
Рядом с домом располагалась спортивная площадка с проржавевшими тренажёрами, назначения которых не знало большинство жильцов этого двора. Саша, потоптавшись на месте, рванулся на турник, подтянулся, сосредоточенно дыша. Вышло раз двадцать.
— Слабак! — услышал он за своей спиной, разжал руки и, встав на притоптанный снег, обернулся.
— Что? Это вы мне? Ну, как могу! — пожал плечами Александр.
Перед парнем стоял пожилой мужчина в новеньком спортивном костюме, трикотажной шапочке и кроссовках с яркими, кислотно–салатовыми шнурками. Был ли он жилистым, поджарым? Скорее, нет. Возраст уже съел приличное количество мышц.
— Да плохо ты можешь. Больной? — кивнул мужчина. — Инвалид? Сколько лет?
— Какая вам разница? Идите, куда шли, — огрызнулся Саша.
— Я вообще тебя тут раньше не видел. Ты из какой квартиры? — отойдя в сторону, вдруг крикнул пожилой мужчина.
— Мы на «ты» не переходили, кажется. Я не обязан перед вами отчитываться.
Александр накинул капюшон на голову, поёжился и ушёл.
— Не обязан он, смотрите, какой ретивый! — старик покачал головой и затрусил по дорожке, мерно работая локтями и стараясь выдыхать ртом…
Оля приехала домой поздно вечером. В метро из–за какой–то аварии задержали поезда, она долго стояла в толпе, ждала состав, потом втиснулась внутрь вагона. А когда выходила, поняла, что от ее сумки остались одни только ручки, бестолково свисающие теперь с левого плеча. Рукопись, дедовы книжки, кошелек – всё осталось где–то там, в гуще возвращающихся по домам людей.
Хорошо хоть, что ключи от квартиры в кармане, не нужно ждать мать. Маша сегодня собиралась погулять по магазинам, а это обычно заканчивалось ближе к десяти вечера.
Съехав от отца, в Марию как будто вселился бесёнок. Покупать всё, что ты хочешь, делать дома то, что считаешь нужным, чувствовать себя хозяйкой – это было необычно, но радовало.
— Лёля! Лёля, ты уже дома? — Маша, довольная, шурша пакетами, зашла в прихожую. — Вижу твоё пальтишко. Значит дома. Как дела? Как дедушка?
— Нормально. У меня срезали сумку в метро… А там были его книги. Велел прочитать до следующего раза…
—Что?! Ты потеряла папины книжки?! Боже, Лёлька!
Маша почувствовала, как неприятно засосало под ложечкой.
Отец ревностно относился к своей библиотеке, скопленной, собранной годами, «по крупицам», как он говорил, из того барахла, что «сейчас печатают». Однажды Маша имела неосторожность поставить на какую–то скучную книгу по полупроводникам чашку с чаем. Она тогда очень уютно устроилась в кресле, включила Пресли в наушниках, чашка с чаем под рукой, тут же печенье на блюдце… Красота! Дома никого, она сама себе хозяйка. Задремала, а когда открыла глаза, то отец стоял перед ней и кричал, чтобы немедленно убрала свой куриный завтрак с его литературы. Маша послушно собрала крошки, схватила чашку и ушла. Даже извиниться было страшно. У отца было такое лицо, как будто сейчас он готов ударить её…
… Мария моргнула, прогоняя воспоминания. Ну нет, с Олей он так не поступит! Он её любит, вот, к себе приглашает, помогает… Нет, не посмеет ругать. Да и старый он уже.
— Ну и забудь, Оль, ладно. Ты сама говорила, он рассеянный, забудет. Что еще было в сумке?
— Кошелек. Но там почти пусто. Хватило ума карточку в телефон положить.
— Тогда вообще всё хорошо. Сейчас поужинаем. Лёль, а он, ну, дед, правда, хорошо себя чувствует?
— Мам! Да нормально всё, что с ним станется. Ма, я не хочу больше к нему ездить. Ну скукота же!
— Дорогая моя! — Маша выпрямилась, строго посмотрела на дочь. — Ты хочешь «красный диплом» или нет? Хочешь, чтобы для тебя были открыты все двери?
Ольга кивнула.
— Тогда терпи и будь с ним до тех пор, пока не возьмешь от него всё то, что он может тебе дать.
— Но это как–то неправильно, мама, мы его используем, а он думает, я искренне…
— О! Успокойся! Он попил у нас с бабушкой столько крови, что теперь должен заплатить долг. Да и не думай, что он такая белая овечка, наверняка тоже свой интерес имеет!
Маша довольно кивнула своим словам и пошла на кухню.
У отца всегда всё было с пользой – знакомства, связи, покупки, вложения. Всё тщательно просчитывалось и делалось опосля долгих размышлений, для коих был подготовлен кабинет, святая святых главы семьи, куда челяди, то есть Маше и Ане, заходить было нельзя. Там вершились великие измышления!..
Так что жалеть отца она точно не собиралась, совесть молчала…
… В следующий раз Саша встретил того вредного мужчину на пробежке. Было не больше пяти утра, скользковато для быстрого бега. Александр мелкими шажками продвигался по намеченному пути – сейчас вокруг большой клумбы, потом вдоль по переулку, там направо, к площади перед кинотеатром. Там наверняка расчищено, и можно намотать несколько кругов.
— Эй, посторонись! — услышал он за спиной.
Сашу кто–то толкнул вбок. Впереди теперь маячила худощавая спина в олимпийке, на голове всё та же трикотажная шапочка. Только кроссовки были другими, специальными, непромокаемыми. Саше на такие копить полгода надо.
— Ишь, ты! — усмехнулся парень и припустил следом.
Улучив момент, он обогнал сбавившего темп конкурента, вырвался на широкую аллею, стал подпрыгивать, высоко вскидывая колени. Те отозвались хрустом. Саша скривился – прав старик, не в лучшей форме Санёк, ох, не в лучшей!..
Соперник дышал в спину, потом поравнялся с Сашкой, усмехнулся.
— Я таких, как ты, много перевидал, — с чуть заметной одышкой сказал он. — На третьем круге сдуваетесь. Всё дело в технике бега. Ты её не знаешь.
— Слушайте, бегите себе, куда хотите, и оставьте меня в покое. У вас, вон, тоже искривление.
— Чего? Чего у меня искривление, а? За слова ответишь! Ну!
Мужчина в шапочке развернулся, выставил кулаки и брезгливо оглядел с головы до ног противника.
— Да не буду я с вами драться! Рассыпетесь еще! А ну пропустите! — крикнул Шурик, решив прошмыгнуть мимо забияки и оторваться, перейдя на большую скорость, но не удалось. Несильный, но весьма неприятный удар пришёлся теперь в спину, сбил Сашу с ног, парень упал в сугроб, заковырялся там, закопошился, всё больше и больше увязая в рыхлом бугре и чувствуя, как снег забился под капюшон и в пространство между носками и спортивными брюками. В легкой одежде стало прохладно.
— Ну помогите мне выбраться! Эй, где вы там? — Сашка высунул голову из сугроба.
Но обидчик уже был далеко впереди.
— Да чтоб тебя! — Шурик чертыхнулся, замолотил руками по снегу, прорубая себе путь к спасению, встал на ноги, отряхнулся и поплёлся домой.
В квартире, как назло, отключили отопление. Горячей воды тоже не было.
Саша, трясясь, переоделся в свитер и теплые брюки, кое–как просушил голову и, отыскав в сумке шапку, которую не носил принципиально, ни зимой, ни летом, вышел из квартиры.
Уже потом, сидя в уютном кафе через две улицы от места своего позорного проигрыша и попивая глинтвейн, он рассмеялся – устроить гонку с дедком, это надо еще постараться! И как прыток оказался соперник, кузнечик, бес да и только! Другие посетители стали оборачиваться на смех Александра, официант сразу подбежал узнать, не нужно ли чего, но парень только покачал головой…
… Оля вышла из автобуса, поправила шарф и зашагала по знакомой улице к дедову дому. В окошке свет. Ждёт её. У Оли в сумке пирог, кофе, что мать велела передать, носки шерстяные, а то дед жаловался, что ноги мёрзнут, и, конечно, текст диплома.
— Привет, дедуль! — Лёля дежурно поцеловала открывшего ей мужчину в щёку. — Гулять пойдём?
— Сядь сначала, поешь, — ответил Николай. Потом испугавшись своего повелительного тона, добавил:
— Если хочешь, конечно. Или сразу пойдём…
— Сразу, — отрезала Ольга.
Одеваясь, Коля вдруг подумал, что внучка пошла в него, она еще как бы спит, но характер и желание, чтобы последнее слово было за ней, присутствуют точно! Хорошо, если останется это в ней, окрепнет. Так легче, как теперь говорят, строить карьеру. Мать, та рохля, лепечет, извиняется постоянно, живёт как будто виновата уже от того, что родилась на свет. И откуда в ней это? А, от Ани. Точно! Аня такая же была…
… Утренние улицы были уже исхожены спешащими на работу прохожими. Дворники, скинув тяжёлые куртки и бросив их прямо на снег, скребли лопатами тротуары, зачерпывали белую вату, высоко поднимали её и бросали за заборчик, на газон. Кое–где на окнах уже развесили вырезанные из бумаги снежинки, раскрасили стекла белой краской, выставили на подоконники елочки.
Николай, тяжело опираясь на трость, шел рядом с внучкой. Он держал её под локоть, стараясь не отставать.
— Красиво, правда? — спросила вдруг Оля, остановившись напротив чьего–то окна на первом этаже. Внутри, в комнате, было видно умело расставленные светильники, развешенные гирлянды, пара еловых веток в вазе заменяли елку.
— А что хорошего? Ты знаешь хоть, сколько стоит сейчас электричество? Какой–то умник расцветился тут, а потом счёт получит и за голову схватится. Надо ж думать, Оля!
Тут Николай Андреевич вдруг нырнул в полумрак у стены, а в окошке показалось улыбающееся лицо Александра. Он кивнул девушке, помахал рукой, она улыбнулась в ответ.
Саша всё слышал. Голос Николая, громкий, густой, совершенно свободно влетал в форточку и заставлял Сашкины барабанные перепонки трепыхаться от возмущения.
— Вам, девушка, хорошего дня, а спутнику вашему передайте, чтобы не беспокоился, давно придумали энергосберегающие лампочки и хорошую зарплату. И еще поговорите с ним, чтобы не толкался!
Шурик подмигнул показавшемуся напротив окошка мужчине и задернул шторы.
— Это он о чём? Вы знакомы? — с интересом оглядываясь на таинственное окно, спросила Оля.
— Не бери в голову. Какой–то сумасшедший. Пойдем. Ох, что–то сегодня ноги не ходят!..
Николай Андреевич увлек внучку подальше от дома, потом, поёжившись, предложил вернуться в квартиру.
— Холодно, я замёрз, давай пойдем назад.
Оля кивнула.
Обедали под старые фильмы, что крутили по телевизору. Дед смеялся, покрякивая, Лёля молчала, бултыхая ложкой в тарелке с супом.
А всё–таки интересно, думала Ольга, каким он был в детстве… Дед же тоже был маленьким, боялся чего–то, кричал от радости, дурачился… Хотя нет, похоже, что он сразу родился суровым деспотом, а сейчас поостыл, просто потому что годы взяли своё!..
…Саша узнал говорившего под окошком мужчину сразу. Как тот не маскировался под хромающего инвалида, но лицо у него было будто каменным, всегда одинаковым. Забавно! Очень даже забавно живут люди. Сегодня они лихо кидают в сугроб молодых людей и улепетывают с бешеной скоростью, а завтра идут гулять с тросточкой, шаркают, кутаются в шубейку, изображая старческую немощь… Это всё для девчонки! Но кто она? Зачем вообще сюда приезжает? Особого восторга на ее лице не наблюдается, значит, есть веская причина проводить время с этим инвалидом, а не с друзьями…
Саша посмотрел на часы, испуганно выдохнул и стал собираться. Нужно было заскочить на работу. Парень руководил украшением к новогодним праздникам одной сети магазинов, у него были разработки, примеры, чертежи, его уже ждали менеджеры для согласования плана. Что ж, загадка деда из дома напротив подождёт!..
… Николай не спеша прочитал то, что привезла Оля, пока та мыла посуду, взял карандаш и, смахнув соринку с брюк, перечеркнул целый лист, потом второй, третий.
— Лёля! Иди сюда! Я сказал, иди! — услышала девушка голос деда из гостиной, вытерла руки, пришла и села рядом с его креслом.
Николай Андреевич развел руками, потом потер лоб и, подняв на внучку глаза, сказал:
— Это никуда не годится, Ольга! Это просто совершенно никуда не годится! Что ты написала?! Откуда вообще такие тезисы, выводы? Ты писала под влиянием элексира фей?! Я всё зачеркнул. Вот, смотри.
Он сунул ей в руки бумаги. Оля, испуганно листая свою работу, почувствовала, что вот–вот заплачет.
— Да как же так?! В прошлый раз ты сказал, что всё нормально, я исправила то, что ты отмечал, думала, теперь отлично получилось, а ты… Ты же сам твердил, что эта часть хорошая, дальше были вопросы, но…
— Подожди, ты хочешь сказать, что я в маразме? Что не ведаю, что творю? — забыв про «больную» ногу, вскочил Николай и нервно зашагал по комнате. — Нет, вы послушайте! Вы только послушайте эту пигалицу! Свои опусы, дорогая Оленька, пожалуйста, используйте по другому назначению. Это… — он взял в руки ее рукопись, — это чушь и бред. В топку!
Николай Андреевич в который раз пожалел, что не организовал камин дома, было бы, где сжечь негодные творения своей внучки.
— Да что же ты делаешь?! Да ты же сам… Ты сам говорил, а теперь… Да ты в… В мараз… — начала Оля, но осеклась под суровым взглядом мужчины, потом, заметив, как он резво ходит по комнате, тихо спросила:
— Ты обманывал меня, да? Ты же не хромой, не убогий, не больной?! Надо же, не думала я, что ты можешь зайти так далеко, но зачем? Хотя меня это не касается! Ты только знай, что я приезжала, только чтобы ты помог мне написать диплом, защититься хорошо, ну и устроил там куда–нибудь. И мне плевать, болеешь ты или нет! Плевать, как твоё давление, и что ты хочешь на обед. И я покупала эти дурацкие пряники только ради диплома, слышишь?! — она уже кричала, вцепившись в плед, укрывающий кресло. — Мы с мамой ненавидим тебя! Она точно! Это она уговорила меня ездить к тебе. Вот!
— Использовать меня? — прошептал посеревшими губами Николай. — Ты правда только ради этого?..
— Нет, воспылала любовью к деспоту, решила стать такой же, как ты! А что, красота! Ударил кулаком по столу – твоя взяла, ударил потом этим же кулаком по затылку неугодного холопа – опять твоя взяла. Власть сильного, так?
— Что ты такое говоришь, Оля?! Я всегда действовал разумно и просто хотел, чтобы и все кругом это понимали! Я никогда и пальцем не тронул ни тебя, ни Машу…Оля, зачем ты так?!..
— Ничего, и без тебя обойдёмся. Я пойду к Скворцову, он тоже кое–что смыслит в науках. В конце концов, тоже профессор!
Про Скворцова Лёля вспомнила специально, чтобы позлить деда, тот коллегу недолюбливал, всегда спорил с ним.
Оля быстро надела пальто, распахнула дверь и столкнулась лицом к лицу с Александром.
— Ой, вы извините, я как раз хотел позвонить, выбирал момент…
— Что вам надо? — рыкнул Николай Андреевич.
— Я тут иду, смотрю, перчатка лежит. Похоже, это вашей… Вашей…
Шурик кивнул на Ольгу.
— Это моя внучка. Идите домой! Не до вас! — отмахнулся Коля.
— Нет, как же не до меня? Как в сугроб, так это время нашли, а как самое интересное, так идите, куда шли… Нехорошо! Я требую сатисфакции! Вот!
Саша картинно выставил вперед поднятую на улице перчатку. Ольга схватила её, буркнула что–то и ушла.
Николай Андреевич, растерянно топчась в прихожей, впервые не знал, что делать. Это даже пугало. Может, и правда, он впадает в старческое слабоумие?..
— Заходите, коль пришли. Чай будете? Или что покрепче? — вздохнул хозяин.
Саша помялся, потом, махнув рукой, зашел.
— Чай. Ой, а у вас конфеты есть?
— Ну и наглец же вы! Ладно, есть, найдём. Звать–то тебя как?
— Александр.
— Ну и славно. А я Николай Андреевич. Проходите, Саша. Чайник сейчас поставлю.
Николай бы никогда прежде вот так не пригласил чужого мужчину в свой дом, не поил бы его чаем. Это было неслыханно! Но только до сегодняшнего дня. А что сегодня? А сегодня изменился его мир. Он стал пустым, одиноким. Машу уже давно не заманишь в гости. Она отца боится и избегает. Была надежда на внучку, Оленьку. Та была в дедушке заинтересована. Вот он и тянул, постоянно придираясь к ее работе. Чем больше замечаний, тем чаще она будет приезжать, чтобы исправить всё. А значит, Николай будет не один. Глупо? Хитро и подло? Да.
— А знаете, — вдруг начал исповедь Коля, дождавшись, пока гость закончит шуршать фантиками. — Я сам загнал себя в этот угол…
— Какой? — заинтересованно поднял глаза Саша. Его сестра училась на психолога, рассказала ему об эмпатическом слушании – знай себе, повторяй за клиентом его последние слова, криви лицо, сочувственно кивай, и дело в шляпе. Ну, или он так понял…
— Она больше не приедет, — будто не расслышав вопроса, добавил Николай.
— Так зачем этот маскарад с тростью и всё такое? — отхлебнув чай, спросил Саша.
Коля пожал плечами.
— Моя семья, молодой человек, меня не любит. Жёсткий был, властный. Не понимают они, что хотел я так мирок их в нормальном состоянии держать, дурацкие всякие поступки пресекал, всегда последнее слово за мной было… Возненавидели. А в старости это как–то страшновато, знаете ли… Поэтому и пришлось как–то заманивать. Сказался больным, немощным, но умным руководителем диплома. Внучка стала ездить, мне приятно, ей полезно.
— То есть вы пудрили ей мозги, чтобы она вас жалела? — ляпнул Шурик, потом, видя, как почернело лицо властного хозяина, прикусил губу.
— Ну, выходит так. Только не жалела, а любила.
— Так это разные вещи! Я бы вот вас жалел… Хотя не знаю, жалел бы или нет… Уж очень некрасиво вы меня тогда…
Саша смутился, отвернулся, спрятал за щеку еще одну конфету и стал усиленно её пережёвывать.
Николай Андреевич грустно усмехнулся.
— Да, вот и выходит, что и жалеть не за что. Всю жизнь хотел, как лучше, а получилось, что сам себе яму вырыл…
— Да ладно, может как–то наладится? Позвоните им, попросите прощения… — пожал плечами Шурик.
— За что? Вот за что? Я не считаю себя неправым, понимаете? Я действовал, исходя из обстоятельств, только и всего! Перегибал ли? Возможно, но так было надо.
— Понятно. Ну а теперь надо, чтобы вы остались один. Извините, я пойду, простите за беспокойство!
Саша встал, вышел из кухни, уже надевал ботинки, когда в комнате что–то грохнуло, покатилось с металлическим звоном, потом застонал Николай.
— А чего это вы, а? — Шурик влетел в гостиную и уставился на лежащего старика. — Ой, вот только не надо изображать! Вы отличный актер, я верю, но…
Парень хотел, было, выйти, но Николай Андреевич что–то замычал, стал махать рукой, чтобы тот остался.
— Там, на тумбочке, записная книжка. Позвони Марии Носовой… Хотя нет. Больно что–то мне. Вызови Скорую, а?..
… Николая погрузили на носилки и снесли вниз, к машине.
— Что передать родственникам? — всё приставал Саша. — Что вообще с ним?
— Инфаркт. Передайте, что в Первую Градскую везем. Всё, некогда нам. Прощайте!
Первый раз в жизни Николай ехал по городу в машине скорой помощи, с включённой сиреной и «люстрой», в первый раз ему было страшно, а рядом только чужие люди…
Оля зашла в прихожую, повесила ключи на крючок, скинула сапоги и села на табуретку.
— Собирайся! — вышла из комнаты Маша. Глаза на мокром месте, в руках огромная сумка.
— Куда? — устало спросила Оля.
— Дедушку в больницу увезли. Поехали, всё выясним! Ну что ты сидишь?!
Маша опять расплакалась.
— Мам, может не надо? Всё равно мы его… И он нас… Он обманывал меня всё это время, у него ничего не болит! То есть. Не болело…
— И пусть. Он мой отец, Оля! Ты понимаешь, отец! Состояние критическое, ты слышишь? Поехали! Потом будем разбираться, кто кого обманывал. Мы тоже с тобой его использовали. Тоже виноваты. Вставай!
— Слушай! — вдруг встрепенулась Ольга, прищурилась, разглядывая мать. — А ты ведь из–за наследства стараешься, да? Надо ему опять понравиться, чтобы квартиру на тебя переписал. Да?
Машины глаза расширились, она судорожно вздохнула, замотала головой.
— Да плевать мне на квартиру! На всё плевать! Он мой папа, Лёлечка! И мне больно, когда больно ему…
Ольга с матерью не поехала.
Маша ворвалась в Приёмное отделение, стала просить пустить её к отцу, совать вещи, деньги, потом, не прорвав оборону, застыла, даже не садилась на стул. Ей позвали лечащего врача, тот, объяснил, что риска для жизни нет, микроинфаркт, бывает в таком возрасте…
«В таком возрасте»… Маша, когда вспоминала отца, всегда видела его молодым, крепким, а теперь… Днем она зашла к нему в палату. Худой, испуганный старик лежал, укрывшись одеялом, из–под которого торчала худая рука с катетером. Ему что–то капали, пахло обедом и лекарствами.
Николай дремал.
— Папа! Пап, это я… — она осторожно дотронулась до его руки, пожала ладонь.
Отец открыл глаза, улыбнулся.
— Маша… Машулька… Я так рад тебя видеть! Ты не думай, это я по правде, не обманываю. Больно в груди было… — прошептал он.
— Верю, пап, я верю. Ты не переживай. Сказали, ты поправишься, скоро домой поедем, да? — Маша, пряча слёзы, гладила Николая по голове.
— Конечно, обязательно… — ответил он. — Оля на меня сильно злится?
— Нет… Ну, пока да, честно говоря… Ты прости её!
— Да ну, разговор пустой! Перетопчется как–нибудь. Все хороши. Вот бы Аня на нас посмотрела, посмеялась бы. Друг друга перехитрить хотели…
— Да уж… Просто, тихо, по–семейному…
Так говорила Машина мама. «Соберемся просто, тихо, по–семейному»…
— Вот–вот… Маш, я, как лучше, хотел. Я ж детства в семье главный был, вместо отца. Мать тянул свою, сестру… Ну такой я вырос, характер такой сложился препротивный. Извини…
Маша только качала головой.
— А знаешь, папка! Если бы не твой характер, еще не известно, как бы мы всё пережили – перестройка эта, то, сё… Мама слаба нервами, я тоже, ты нас в разуме держал. Наш генерал.
Она наклонилась и поцеловала папу в лоб, потом незаметно вытерла слёзы, стекающие из его глаз на подушку…
… Николая Андреевича выписали домой, выздоравливать. Там уже во всю готовились к новогодним праздникам. Оля, подувшись, всё же приехала наряжать елку, Маша при помощи Шурика, который так и крутился возле Лёльки, сняла елочные игрушки с антресолей, не спеша их вынимала и рассматривала. А отец сидел рядом, в кресле, и вяло спорил с Сашей на какие–то высокие темы.
— Нет, ну а всё–таки, зачем вы меня в сугроб сбросили? — спросил Александр.
— Да просто так! Ишь, вышел Саша из тумана!.. Задира я, понятно?
— Не, ну вот тогда, — Саша кивнул, — всё понятно. Ваш папа, Мария Николаевна, жуткий хулиган. Он чуть не оставил меня замерзать в снегу. Я прошу приобщить эту информацию к делу и отодвинуть бутерброды с икрой подальше от хозяина сего гостеприимного дома!
— Да ладно, Саш, он поправится, вы с Лёлей его еще снежками закидаете! Ты лучше мне скажи, эта гирлянда рабочая? Ты посмотри, тут контакты… — Маша подозвала паренька, стала распутывать провода с прикреплёнными к ним лампочками, Оля хлопала дверцами духовки, а Николай Андреевич сидел в кресле и улыбался. Ему хорошо, хорошо всем, кто с ним рядом. Только Ани не хватает… А кто там в окошке? С той стороны стоит, укрывшись снегопадом?! Аня! Анечка… Мягкая его, нежная супруга, солнышко, которое согревало его всю свою жизнь… И ей сейчас хорошо, улыбается мужу, кивает…
Так за хлопотами не заметили, как подкрался Новый год. Впервые за много лет Николай Андреевич встречал его не один, сидел во главе стола, говорил тосты и понимал, что скоро, возможно, Лёлька выскочит замуж за того Сашу. Надо подумать… Надо его прощупать… Ну, или верить сердцу. А оно говорит, что ребята разберутся сами, а старшему поколению надобно просто умиленно смотреть на их любовь. Так, пожалуй, Коля и поступит. Только бы Маша не влезла, надо с ней поговорить…
Николай счастливо улыбнулся и закрыл глаза, прислушиваясь к веселому смеху в доме, смеху семейного счастья…
Зюзинские истории
