Завидовал Генка своему другу Аркашке: никаких сердечных страданий, сам себе принадлежит, что хочет, то и делает. Больше того, придёт в шахматы сыграть, увидит, как Генка смотрит на доску, а ходы делает невпопад, и давай смеяться:
— Ты — детина под два метра, армию отслужил, да все девчонки – твои. А сидишь и нюни распускаешь по своей Ирке. Что ты нашёл в этом стебельке? Да она со своей короткой стрижкой и плоской грудью и на девушку не похожа. Такие есть пышные да аппетитные, что голову сносит! Эх, дурак ты, дурак. Ну, занята она. Успокойся.
— Научил бы кто вырвать из сердца её образ. За что мне такие мучения? И кого выбрала?! Недомерка, слюнтяя, который и пальца её не стоит. Мать разве не видит, что дочь с оболтусом? Был бы отец, наверняка не допустил бы. Обидно мне… Прихлопнул бы его, как муху.
— Ну, ты это брось. Он-то при чём? Слушай сюда. Увидишь свою королеву (хм!) на улице, морду отверни и иди мимо. На танцах веселись от души, пусть видит вокруг тебя толпы красоток и знает, что всё окей и без неё. Заест зависть, сама прибежит.
Но Аркашкины советы не помогали.
Промучившись ещё пару месяцев и поняв, что на Ирке для него свет клином сошёлся, решился на прямой разговор. Вызвал днём в сад, летний, благоухающий.
— Ира, я люблю тебя, — брякнул без предисловий.
— А я люблю другого. Давай мирно разойдёмся.
— Ладно, чему быть, того не миновать. Позволь прощальный поцелуй. И всё, забуду о тебе.
Генка смотрел на свежие губы. Он мечтал о них каждую минуту, видел во снах, рисовал в книгах, на запотевшем окне. Сейчас на несколько мгновений они будут принадлежать ему. «А кой чёрт – мгновения. Я хочу, чтобы всегда», — разозлился на себя. Как пушинку, поднял любимую, закружил, задохнулся от запаха свежести девичьего тела и… одурел. Не помня себя, со всей страстью поцеловал. Зашатался и сад, и солнце полетело куда-то вбок, ноги ослабли. Слегка отпрянул, снова захватил верхнюю губу и со всей силы куснул. Кровь брызнула фонтаном. Девушка едва не потеряла сознание от боли.
В больницу на соседней улице Генка сам принёс изуродованную им Ирку. Потом не отходил за время лечения, всё положил к её ногам: сердце, душу, заботу, любовь. Пусть тот парень испарился, будто никогда и не знал стройную девушку, похожую на подростка, пусть знакомые и окружающие с сочувствием смотрели на сильно подурневшую бывшую красотку, он, Генка, всегда будет рядом. Для него она – единственная, самая красивая и самая лучшая.
Через год после свадьбы Ирка родила первенца, как две капли воды похожего на Генку. Гордости молодого отца не было предела. Лучшего мужа нельзя было и представить. Генка и с ребёнком гулял, и жену обожал. В общем, летал на крыльях от счастья. С годами его любовь крепла, взрослела, мужала. А Иркина? Люди думали, раз живут мирно, детей рожают, значит, всё в порядке. Многие, кто не знал их истории, и завидовали: поди ж ты – жена с уродством, а муж её на руках носит.
Их было уже четверо, когда настало такое время, что в городе появились одна за другой несколько пластических и косметологических клиник. Это толкнуло Ирку сходить на консультацию. Наверно, можно было и раньше, но совсем не было времени на себя. А тут дети подросли, Генкины родители вышли на пенсию, стали больше помогать. Мама, правда, умерла.
Медицина сильно шагнула вперёд. Сделать искусственную губу стало вполне реально. Генка одобрил. За деньги ни слова не сказал. Напротив, радовался, что его жена снова превратится в красавицу.
Им повезло: пластический хирург попался решительный и ответственный. Операция удалась, и восстановительный период — тоже. Ирка не отрывалась от зеркала. Сама себя не узнавала. Радовалась и радовала Генку. Но не долго. Шикарная женщина тридцати пяти лет — испытание для мужа. Столько сразу нашлось желающих поухаживать, приволокнуться и даже серьёзно отбить, что глаз да глаз нужен.
Хрупкие девушки особенно нравятся высоким парням.
Говорят, муж последним узнаёт, что жена полюбила другого. Другим оказался хирург, немало времени колдовавший над Ириной подобно Пигмалиону. Он создал красоту и не захотел с ней расставаться. Обеспеченный и неженатый, забрал Ирину и двоих детей к себе в большой особняк.
Утешать друга приходил всё тот же Аркашка, по-прежнему свободный и весёлый.
— Эх, дружбан, не послушал ты меня в молодости. Женился бы на другой, сейчас, глядишь, не лил бы слёзы. Столько сил и лет угробил на семью. И где она, семья?
— Не трогай, Аркаша, мою семью. Где? В сердце, вот тут, — стукнул по груди. – И годы эти были для меня самым большим счастьем. Ни с кем я не прожил бы так хорошо, как с Иркой. Я благодарен ей.
— Давай выпьем. Всё легче будет, — наливал Генке водку.
— Нет, пусть один, но я решил быть примером своим детям, чтобы никто не мог сказать про меня плохое. Да я и не один. Обернусь, Ирка стоит. Загляну в кухню, дети за столом. Всё в памяти моей. Вот так вот, Аркаша.
