Мы возвращались из школы. Как обычно, я, Колька и Севка о чем-то громко спорили, размахивали руками, и только Рудик мурлыкал под нос какую-то песенку. Я прислушалась, слова были мне незнакомы.
— Что это ты поешь? – требовательно посмотрела на приятеля, — Я такой песни не знаю!
— Это не очень хорошая песня, — смутился мальчик, — Запретная.
На этих словах Коля и Севка тоже перестали скакать и немедленно обратили внимание на друга:
— Запретная??? А ты ее откуда знаешь?
— Мама пела. А когда услышала, как я повторяю, наругала и сказала, что это запретная песня, которую нельзя детям петь.
Наше любопытство тут же возросло до запредельного:
— А она ее откуда знает?!
— В ресторане, говорит, услышала, — пробормотал Рудик, — Забудьте!
Какой там «забудьте»! Ага, как же.
— Запиши нам слова.
Я сам не все знаю, — смущенно признался Рудик, — И мама не скажет.
Мама Рудика, Анна, была не такой, как наши матери. Например, моя была всегда в работе, одевалась солидно, как и было положено статусу. Какие-то нестандартные вещи в ее гардеробе были, но носила она их, как правило, на курортах, помните, как в «Каникулы в Простоквашино»: «у меня четыре платья есть вечерних шелковых, а надеть их некуда. Нет, всё, решено, мы завтра же уезжаем на курорт». Тетя Оля, Колина мама, хоть и была моложе моей на 10 лет, но мы всегда ее видели в брюках, ботинках и какой-нибудь «немаркой», как она сама говорила, кофточке. Понять ее было можно, с тремя детьми особо и не нарядишься. Севкина мама трудилась в библиотеке, причем не в зале, а в хранилище, то есть на работе носила темный халат, почти не выходя «в люди».
Тетя Аня, как мы называли маму Рудика, как я сейчас понимаю, была совсем молоденькая, в те времена, когда произошла эта история, ей едва стукнуло 27. Была она женщиной свободной, пыталась устроить свое женское счастье, и потому вечерами оставляла сына на бабушку, свою мать, уходила или в гости, или в кино, или в наш единственный в городке ресторан «Огни Колымы».
Несмотря на свой возраст – 9 лет – рестораны я любила. В отпуске папа частенько водил нас с мамой туда обедать, и мне нравился сам антураж – белые скатерти, туго накрахмаленные салфетки, которые следовало класть на колени, вежливые официанты и необычайной красоты блюда, пусть они бывали порой несъедобны.
В «Огнях Колымы», в отличие от Москвы, Сочи и Якутска, мне довелось побывать всего два раза, когда в поселке надолго отключали свет, а в ресторане кухня почему-то продолжала работать.
Но это всё присказка, сама сказка дальше будет.
Песня Рудика нас заинтересовала, но слова он знал плохо, чем еще больше раззадоривал. Ну и плюс «детям нельзя»! Раз «нельзя», значит, очень хочется. А как услышать, если по телевизору не показывают и по радио не передают?
— Нужно нам пробраться в ресторан, — заявил Коля, — Хотя нет, сразу заметят и выгонят. А, придумал! Сейчас тепло, скорее всего, окна открыты, может, услышим.
Стояла поздняя весна, начинались белые ночи, так что план не был не осуществим, в это время года нам разрешалось гулять чуть ли не до полуночи. И, сговорившись, мы отправились на дело: слушать песню.
— Ты, Севка, — командовал Коля, — Запишешь первую строчку. Рудька – вторую, я третью, а ты, Наташка, последнюю, у тебя память хорошая.
И вот мы с ручками и блокнотами расположились под действительно распахнутыми окнами «Огней Колымы». По рассказам тети Ани, эту песню заказывали постоянно, раз восемь – десять за вечер, так что, думали мы, всё у нас получится.
Кстати, сама она тоже была в тот вечер в ресторане, с подругой и седым дядькой, впрочем, выглядевшим весьма моложаво.
— А, этот! – махнул рукой Рудик, — Это какой-то начальник из Якутска! Ничего серьезного, как бабушка говорит.
Музыканты начинали играть с восьми вечера. И вот, одна песня, вторая, всё не то. Заиграла третья.
— Кажется, она! – заявил Рудик, — Готовимся!
Песня закончилась, а мы в недоумении уставились друг на друга: слова своих строчек мы не совсем понимали.
— Наконец-то мы вместе и вечер об радован, — прочитал Севка, — Что такое «радован»? Что об радован? Стукнулся?
— И тоска распилась, и печали на слон, — Рудик даже в затылке почесал, — Ерунда какая-то несвязная! Как тоска могла распиться? И причем тут «слон»?
— Наверное, тоска-алкоголик, — веско заявила я, — Поэтому и песня запретная! Колька, ты своё читай.
— Ну, у меня просто, — обрадовал нас Коля, — Желтоглазая ночь, ты за мной не подглядывай. А у тебя что?
— Обними и укрой нас мохнатым колом, — я посмотрела на пацанов, — У папы лом есть в кладовке, он на него цепляет чехол плюшевый, чтобы случайно не уколоться. В песне тоже, наверное, такой мохнатый кол!
Не успели перейти к припеву, как из ресторана на улицу вышла парочка – тот самый седой мужик и подруга тёти Ани, не помню ее имени. Женщина, странно хихикая, увлекла мужика как раз в нашу сторону, и они начали увлеченно целоваться. Мы сидели, слегка прикрытые фанерным щитом, парочка была в явном подпитии и нас не заметила.
Сиди мы тихо, всё бы обошлось. Но… Рудик зачем-то встал и громко сказал:
— Здравствуй, тётя (имя). Какая хорошая погода!
От неожиданности мужик поперхнулся и закашлялся. Лицо его побагровело, его спутница кинулась стучать по спине, но он, странно шепелявя, стал пихать ее в спину:
— Иди, иди. Я шкоро приду. Ну, кому шкажал?!
Нам стало смешно, и мы расхохотались. Мужик с каким-то ужасом посмотрел на нас и вдруг кинулся бежать. Женщина, явно ничего не понимая, вернулась в ресторан к своей подруге.
Севка повернулся к нам:
— Што вы шмеётешь? Шас кааак поймаю!
От хохота я повалилась в траву, и почувствовала, как в спину воткнулся довольно острый камень. Я сунула руку, чтобы убрать его прочь и замерла, когда увидела, ЧТО держу в руке. Это были зубы, настоящие человеческие зубы.
— ААААА!
В панике отбросив челюсть подальше от себя, я, как и давешний мужик, рванула в сторону. Севка и Колька по давно сложившейся привычке бросились за мной. И только Рудик, успевший разглядеть предмет в моих руках, остался на месте. Когда мы, перепуганная до смерти я и ничего не понявшие мальчишки, вернулись за другом, он сосредоточенно ползал в траве в поисках заброшенных куда-то мною чужих зубов.
Мальчик пояснил нам, что это вставная челюсть, у его бабушки такая же:
— Она ее на ночь в стакан кладет. И больше всего на свете боится случайно потерять, говорит, кто ей новую здесь сделает:
В Черском протезы никто не делал, нужно было специально куда-то ехать.
Севка заявил:
— Правильно, Рудька! Сейчас мы поможем тебе найти эти зубы, пусть у твоей бабушки будут запасные! Это ты здорово придумал!
— С ума сошёл! – рассердился Рудик, — Зачем моей бабушке чужие зубы? Надо их хозяину вернуть!
В этот момент из ресторана выскочила взволнованная тётя Аня:
— Что вы тут делаете? Мне (имя) сказала, мол, твой сынок тут, шпионит. Рудик, ребята, зачем?
И тут Рудик, наконец, нашел то, что искал. Он со счастливой улыбкой протянул матери раскрытую ладонь с чужой вставной челюстью:
— Вот.
Реакция тёти Ани была сродни моей, она подпрыгнула и коротко взвизгнула. Потом до нее дошло и она выпрямилась:
— Рудик!!! Ты зачем стащил бабушкину челюсть?! Поиграть захотелось?!
— Ма, это не бабушкина. Это того седого дядьки, с которым тётя (имя) целовалась! Возьми, отдашь ему, хорошо?
Рудик сунул матери зубы и махнул нам рукой: бежим! Но тётя Аня цепко ухватила его за шиворот:
— И всё-таки, что вы тут делали?
Пришлось признаваться, что записывали слова песни.
— Ма, мы не поняли, причем тут слон?!
На следующее утро Рудик притащил листок, на котором был записан правильный текст — мама записала.
Правда, если я вдруг её иногда вспоминаю, всё равно напеваю по-своему:
— И тоска распилась, и печали на слон…
