Жемчужины, не слишком крупные, одинаково прекрасные в своей розовато-белесой перламутровости, рядком теснились на старенькой леске. Застежка, давно уже потускневшая, заедала, того гляди выпустит на волю стайку белых горошинок, разбегутся они по полу, закатятся в щели старого паркета, и поминай как звали…
Нитка жемчужных бусин досталась Марии от матери, Анны. Той — от ее матери.
Маша помнила это жемчужное ожерелье на матери. Та, держа маленькую дочь на руках, иногда позволяла ей перебирать пухлыми пальчиками бусинки, гладить их, восхищенно открывая ротик.
-Твои будут, Маруся, когда замуж соберешься, тогда отдам! — шептала мать девочке, нежно целуя ее в ухо.
Маша кивала, улыбалась и росла. А потом встретила Мирона. Они оба, что Маша, что он, были молоды, глуповато-наивны и восторженно легкомысленны. Но любили друг друга. Казалось, случись что с одним, второй, как лебедь, бросится оземь и погибнет в страданиях.
-Мамуль, — Маша обняла сидящую за столом мать и опустила голову ей на плечо. — Мам, мне Мирон предложение сделал. Ну, женимся мы.
-Ох! — только и сказала Анна.
-Да что ты, в самом деле! — в дверях кухни показался отец Маши, Петр. Натягивая на ходу футболку и морщась от боли в пояснице, он сел рядом с женой. Та, вскочив, засуетилась, забегала по маленькой кухоньке, желая накормить мужа.
-Чего беспокоиться! Дело молодое. Все лучше, чем по подворотням обжиматься! — помешивая суп в глубокой тарелке, Петя спокойно взглянул на дочь.
Та смутилась, услышав его слова, такие простые, жизненные, и в то же время указывающие на что-то постыдное, зазорное. Отец иногда был резок, даже с матерью. Маша про себя решила, что Мирону такого не позволит.
В кухне повисла тишина. Казалось, даже сам воздух, пропитанный ароматами позднего ужина, задумался о судьбе Маши.
-Ну, так что, мать? — Петр бросил, наконец, сахар в дымящуюся кипятком чашку с чаем. — Даем добро?
Аня, гремя посудой в раковине, оглянулась, встретилась с замершей в ожидании ее ответа Марусей взглядом и нерешительно кивнула.
Быть свадьбе! Быть! Быть платью, белому, нежно струящемуся по тонким бедрам восторженной невесты, быть туфелькам на низеньком каблучке и кожаным бантиком спереди, что Маша видела в салоне для новобрачных, а еще быть на изящной шейке жемчужным бусикам. Сбылось мамино обещание — фамильное украшение перешло к следующей женщине, что продолжит род этой семьи, разрастит его, укрепит, прославит своей счастливой замужней жизнью. Быть свадьбе…
Вечером, накануне свадьбы, к Ане пришла подруга, полюбоваться на девушку. Но, увидев ту в платье и жемчужных бусах, вдруг расстроилась.
-Может, не стоит тебе надевать это украшение?
-Почему? — Маша удивленно смотрела на подругу.
-Ну, старомодно как-то, тебе не по возрасту. Пусть шейка будет вообще без всего, так как-то по-юному, что ли.
-Ну, что ты! Мне эти бусы очень нравятся! Мама их носила часто, когда я была маленькой, я тоже буду носить! Придумала ты какую-то ерунду!
-Знаешь, говорят, что сколько жемчужин на шее у невесты, столько слез она прольет в будущей семейной жизни, — тихо ответила подруга, разведя руками…
Перед сном Маша задала матери вопрос о поверье, ведь Аня тоже выходила замуж именно в этих жемчужных бусах.
Аня помолчала, целуя дочь в щеку, гладкий, пахнущий лавандой лоб, а потом, усмехнувшись, тихо ответила:
-Все сбылось, милая. Все, до последней жемчужинки сбылось. Я их не считала, но знаю, каждую я окропила своими слезами, ни одной не упустила…
Маша вдруг выпрямилась, отдернула руки от материнских.
Как же так?! Она всегда считала, что мать счастлива. А выходит, что все совсем не так… Неужели все это лишь спектакль, а в реальности Анна и Петр совсем не те половины одного целого, что породили ее, Машу?…
-Как же, мама! Разве ты несчастна? Ты не любишь папу?
Аня задумалась. Что она могла ответить? Что любовь прошла много лет назад, оставив лишь привычку? Что порой ей так хотелось взять Машу и уйти, чтобы жить одной, так, как она хочет?…
…Анна вышла замуж очень рано, слишком. Ей бы пожить на свете, узнать, что и кто она сама, а уж потом стать женой. Но закружило, ослепило девчонку пылкое чувство. Петр был настойчив, Ане льстило, что из всех красавиц, окружавших парня, он выбрал именно ее. Свадьбу сыграли в феврале. Жгучие крупицы снега бросались в лицо молодоженам, кусая раскрасневшиеся щеки, пробегали по обнаженной шее невесты, норовя сорвать жемчужное украшение. Но Аня ничего не замечала. Она смеялась, потому что сегодня был счастливейший день в ее жизни. У нее появился муж. Вот этот немного грузный, приземистый паренек вдруг стал для нее всем: гордостью, опорой и страстью…
Все в их жизни было хорошо. Ну, немного спорили, «притирались», как говорил Анин отец.
А потом закончилась учеба, Петру дали направление на работу. Другой город, комната в коммуналке. Обещали хорошую зарплату, обещали вскорости перевести обратно в родной город. А пока «молодые специалисты», собрав чемоданы, уехали из родительской квартиры, подшучивая над тем, как будут жить дальше.
-Ты, Анют, не горюй! — Петя, лихо надвинув на лоб кепку, осматривал станцию, куда их выплюнул длинный, полный народа поезд. — Подумаешь! Молодым везде у нас дорога, прорвемся!
Аня молча кивала.
Ни разу не покидавшая родительский дом больше, чем на каникулы, ни разу не жившая своей, самостоятельной жизнью без материнских подсказок, она испугалась. Тихая, размеренная жизнь уступила место чему-то новому, а потому тревожно-непредсказуемому.
Поднявшись на второй этаж их теперешнего дома, Петр нажал кнопку дверного звонка.
Дверь открыла решительно-грозная, высокая женщина, Аглая Ильдаровна. Собрав в одну тугую, словно начерченную мягким графитом, линию кустистые черные брови, она придирчиво осмотрела Аню с мужем.
-Вам кого? — строго спросила она.
-Здравствуйте! Вот наши документы, мы будем вашими соседями! — Петя улыбнулся, рассчитывая покорить новую соседку своим обаянием. Но та на его чары не поддалась, выхватила протянутые бумаги, стараясь прочитать их в тусклом свете лампочки, потом посторонилась и махнула рукой вперед, проходите, мол, коль уж приехали.
Аня аккуратно протискивалась между сундуками, выставленными в темном коридоре, стараясь не отстать. За спиной она слышала шаги строгой женщины, с которой теперь придется делить кухню.
В квартире пахло жареным луком, убежавшим молоком и еще чем-то кислым, едва различимым. Эти ароматы Аня запомнит на всю жизнь, они будут вызывать у женщины отвращение, заставляя широко открывать форточку, когда готовишь еду…
Комната, небольшая, полупустая, с занавешенным старенькой шторкой окном встретила их холодным безразличием. Не они первые, не они последние. Приедут, расставят свои пожитки, станут есть, пить, спать, а потом уйдут. Комнате все равно, она уже давно не считала, сколько жильцов сменила на этом веку.
В ту ночь Аня впервые заплакала. За стеной ругались пьяные соседи, запах лука, казалось, пропитал все вещи, проник в одежду, заставляя морщиться, отворачиваясь к окну. Не было больше родного дома, спокойного, убаюкивающего мелькания качающегося фонаря за окном, береза, росшая у их дома, уже не шептала своих побасенок, бросая ветки-волосы к самой форточке. Мир перестал быть прежним, закачался, затрещал, угрожая рухнуть в черноту. Глаза Ани постепенно закрылись, слезы сухими, солеными дорожками застыли на щеках. Каждая капля, словно жемчужина, оставила свой след на судьбе. А сколько еще «невыплаканных» перламутровых горошин осталось…
Утром Аня встретилась с остальными жильцами на кухне. Кто-то торопливо завтракал, поглядывая на часы, кто-то вальяжно раскинул ноги, заставляя переступать через них, пока хозяин живого препятствия созерцает суету мира вокруг себя. Варилась каша, каша из человеческих жизней. Здесь каждый был уже не сам по себе. Общая похлебка жильцов втягивала Аню, размягчая ее скорлупу неприступности.
-Детка, ты бы кастрюльку-то свою убрала из раковины. Не одна, чай! — старушка, что жила в комнате прямо у входной двери, поправила платок, съехавший с шеи, ловко перевернула очередной блин, что румянился на конфорке, и улыбнулась.
— Что, боязно тебе? От мамки недавно оторвалась? — продолжила она почти шепотом.
Аня неловко кивнула, быстро домывая посуду.
-А ты нас не бойся. Мы хорошие! — бабушка хитро улыбнулась. — Только со своей историей каждый. Хоть поэму пиши. Ты приходи ко мне вечером, такого порасскажу…
Анна чуть улыбнулась и, схватив тарелки, пошла обратно в комнату. Петр уже должен был встать, скоро на работу.
Ане, девчонке, выросшей в отдельной квартире, все детство окруженной солидными мамиными и папиными знакомыми, было трудно нырнуть сразу, с головой, не успев вдохнуть живительного воздуха, в этот мир общего житья. Душа рвалась обратно, в родительский дом.
Обида на мужа, на отца и мать росла, как снежный ком, мешая видеть хорошее в том, что есть.
Лето сменилось протяжной, завывающей в трубах осенью.
Аня устроилась преподавателем в школу недалеко от дома. Учительствовать ей нравилось, коллектив подобрался неплохой. Петр тоже не жаловался. Работа в проектировочном бюро отнимала много времени, но планировалось большое строительство, стоять у истоков которого было для молодого специалиста очень лестно.
Та грозная женщина, что когда-то, совсем недавно, без тени улыбки впустила новых постояльцев в квартиру, долго приглядывалась к Ане. Решив все же, что та непутевая, Аглая Ильдаровна взяла дело в свои руки.
-Так, дорогая моя! — Аглая решительно, без стука, вошла к Анне, таща в руках рулон обоев. — Надо вам обновить интерьер-то! Смотри ,все стены выцвели!
С ее легкой руки комната преобразилась, как будто задышала новой жизнью. Лучи солнца удивленно заглядывали в окна, пробегали по новеньким стенам, играя в салочки с тенями, что прятались по углам.
-Тут до вас один инвалид жил, — вдруг сказала Аглая. — Все орал по утрам, чтоб ему поесть принесли. Скандальный был, жуть. Без ног, сама понимаешь, — мерно работая валиком, Аглая громко вела свой рассказ. — Ни бабы, ни заботы. Все родственники от него разбежались. Но как стихи читал! Бог ты мой! Заслушаешься! Но это он только когда выпьет, трезвый все больше буянил…
Она вдруг замолчала, вздохнула. Тот мужчина, сварливый, полный горечи несправедливого увечья тогда стал для женщины смыслом существования. Аглая Ильдаровна ухаживала за ним, терпела непростой, словно весь утыканный колючками, характер, разглядев за этой маской до боли несчастного человека. А когда его не стало, Аглая потеряла предмет своей опеки. Но приехала Анна, и все встало на свои места…
-Ну да ладно, — Аглая мотнула головой и взглянула на Аню. — А чего это ты все чешешься? У нас с роду в доме блох не было, вшей всяких тоже! — женщина бесцеремонно подошла к Ане и схватила ее за руку. Пятна, зудящие, пузырчатые, кое-где покрывали бледную, просвечивающую венами кожу.
Аня удивленно рассматривала свои руки, а Аглая уже бежала на кухню.
-Танечка, милая! — кричала она соседке, что была беременна. — Новоселы ветрянку притащили! Давай, уезжай, девочка. Куда-куда? Куда хочешь! От греха!…
Таня, смешливая, веснушчатая девчонка, что жила в светлой комнатке справа от Ани и Пети, быстренько собрала вещи и исчезла. Она тогда спасла своего ребенка. А вот Аня не смогла. Она даже не знала о его существовании, пока все разом не кончилось. «Детская» болезнь отобрала первое Аннино дитя…
Врачи разводили руками, пока Аня сидела на кушетке, невидящим взглядом уставившись в противно-синюю, неровно покрашенную стену перед собой…
Слезы полились только вечером, когда Петя, наконец, вернулся с работы.
-Ненавижу! — шептала Аня. — Все здесь ненавижу! Если бы мы были дома, ничего бы не случилось!
Она плакала, стонала и билась в руках мужа. Жемчужные градинки капали на пол, на мужнину рубашку, на весь мир, который стал свидетелем маленькой трагедии.
Петя все никак не могу успокоить жену. Казалось, она сошла с ума, топчась в тягучем, смоляном, черном, как ночь, омуте своего горя.
На помощь тогда пришла густобровая Аглая. Выпроводив Петю за дверь, она осталась с Аней наедине. Она просто прижала ее к себе, крепко, надежно, и баюкала, словно младенца. Туда-сюда, монотонно и мерно двигалось ее тело, увлекая Аню в странное, сумеречное, томное состояние. Истерика быстро прекратилась. Аня уснула. Еще несколько бусин Аниного свадебного украшения, казалось, исполнили тогда свое проклятие. Или просто жизнь текла так, как ей было велено, а жемчуг, родившийся когда-то в недрах трепещущей раковины, был здесь совсем ни при чем…
-Знаешь, что? — Петр решительно сел как-то утром на кровати. — Ты из школы увольняйся. Устрою тебя к нам, в контору. Нечего всякие болячки носить!
-Но Петя?! Мне нравится там работать! У меня получается, дети меня любят! — Аня удивленно смотрела на мужа.
-Те любят, а ты бы лучше своих родила! Все, я решил, значит, так тому и быть. Завтра пиши заявление.
Сказал, как полоснул ножом, как будто ударил по щеке, даже не подняв своей грузной, тяжелой руки.
-Нет, — тихо ответила жена, глядя ему прямо в глаза. — Я не стану ломать свою жизнь из-за твоих дурацких заблуждений. Сам бы лучше меньше пил, тогда б, глядишь, и дети получились бы!
Ответила, а самой так противно стало, стыдно, как будто ввязалась в пустую склоку на рынке.
Петр тогда пил, это правда. После выкидыша, Аниных слез по ночам, он стал засиживаться на кухне допоздна, потом приходил, быстро ложился, отвернувшись к стене. Аня чувствовала исходящий от него запах, было неприятно, но она старалась терпеть.
Каждый из них заперся в своей «комнате страданий». Аня лила слезы, Петя заливал свои мысли. Толком и не разговаривали тогда друг с другом.
То время Аня вспоминала с содроганием.
Аглая Ильдаровна, видя, что творится в молодой семье, только разводила руками. Суеверная, до трепета в руках полагающаяся на «знаки» и «тайные символы», она как-то, рассматривая свадебный альбом, что Аня забыла убрать со стола, вдруг всплеснула руками и победно ткнула пальцем в Аню.
-Батюшки! Да ведь это ты сама все и сделала! — громогласно сообщила соседка.
-Что я сделала? — буркнула Аня, гладя белье.
-Семью свою ты и прокляла! Испортила, понимаешь?! Вот он, корень всех зол! — Аглая уверенно кивнула.
-Да что за ерунду вы говорите?! Что вы там увидели, в альбоме этом?
-Жемчуг зачем надела? Всю жизнь плакать тебе. Не будет у вас с Петькой счастья! Разве не знаешь, что жемчуг к беде?
Аня, поставив плюющий паром утюг на стол, подошла к Аглае и заглянула в альбом. На нее со снимка смотрела счастливая, улыбающаяся девчонка, в белом платье, бусиках и фате.
-Суеверия! Это мамины бусы, я их тоже ношу иногда, — неуверенно прошептала Аня.
-А вот и зря! Выкинь, тогда и беды ваши закончатся. Смотри, скоро останешься одна, потом пеняй на себя! — Аглая строго погрозила пальцем и вышла в коридор, там долго чем-то гримела, словно стараясь придать еще большую значимость своим словам.
Аня устало села на стул. Все так надоело, до смерти, до желания просто собрать вещи и уехать домой. Там все просто и понятно, там есть те, кто скажет, как поступить, там снова можно стать маленькой, отдав свою жизнь в родительские руки.
Скоро заболел Анин отец, мать просила приехать, помочь.
Аня тут же согласилась, бросила все, оставила Петра одного. Он обещал приехать позже, как только закончит дела на работе.
Поезд ехал, мерно покачиваясь на рельсах, словно баюкая колыбель с задумавшимися пассажирами, затуманивая их мысли, заставляя забыть хоть на время о заботах и суетных тревогах…
…Аня стояла на пороге своей квартиры и смотрела на мать. Вместо всегда ухоженной, подтянутой женщины перед дочерью была поникшая, сломленная бедой старушка, беспомощная в своем теперешнем одиночестве. Аня тогда не успела проститься с отцом, совсем чуть-чуть опоздала…
Анна опять плакала. О том, что папа не дождался ее, о том, что теперь она, а совсем не мать, должна взять на себя роль главы этой осиротевшей семьи, роль странную, тяжелую…
Как-то, вернувшись с работы, Анна вдруг подошла к комоду, вынула заветную шкатулку с жемчужными бусами и, быстро взяв их в руку, разорвала нить. Жемчужины одна за другой посыпались на пол, отскакивая и ударяясь друг от друга.
-Ты что делаешь? — услышала дочь за спиной испуганный мамин голос.
-Все хорошо мама! Так нужно. Это из-за них все так плохо! Мне одна женщина сказала, что нельзя было выходить замуж в жемчужных бусах, от них только слезы! Каждая бусина — это мои слезы, мама! Пусть это прекратится.
Мать стояла, прижав руку ко рту и качала головой, а потом тихо ответила:
-Глупая ты, Аня. Суевериям доверяешь, пустой болтовне, а головой не думаешь! Жизнь, она, знаешь ли, не сахар. Много трудного бывает, всему можно найти объяснение. То черная кошка дорогу перешла, то кто-то сглазил. А ведь ничего этого нет! Все делаем мы сами, ну, и есть то, что случается просто потому, что так тому суждено. Все для чего-то необходимо. А бусы ты мои собери и верни, раз столько у тебя в голове переплелось. Я их твой дочке лучше отдам, та, глядишь, поумнее будет!
Мать развернулась и вышла из комнаты, захлопнув дверь.
Аня же, намного постояв, села на пол и стала собирать бусины, разлетевшиеся по комнате.
Собирая жемчужины на нить, Аня рассматривала каждую из них. Все разные, неровные, словно обтянутые перламутровой пленкой, излучающие тихий, почти незримый, теплый свет, они не могли стать «виновниками» Аниной семейной жизни. Да и ничьей жизнью не могли управлять эти бездушные, округлые бусины. Ошиблась Аглая!
Аня откинулась на спинку стула. Какое-то спокойствие вдруг сошло на нее, словно кто-то обнял, согрел и вселил надежду. Да, ее жизнь с Петей была не так проста, как хотелось бы, они потеряли свои чувства где-то на полпути, но уже не оглядывались, жили, растили Машу, долгожданную, маленькую девочку, что подарена им самим небом для того, чтобы все еще быть вместе. Для чего? Одному Богу ведомо…
Одно только сбылось в этом странном суеверии. Бусин было ровно столько, сколько прожили Анины родители вместе. Когда Анна рассыпала жемчуг, одна горошинка закатилась так далеко, что женщина ее уже не нашла. Значит, суждено было Ане с Петром прожить вместе на год меньше…
…Анна моргнула, почувствовав, как дочь приникла к ней, ожидая ответа, женщина вернулась в настоящее, вспомнила, что завтра свадьба дочери, и, улыбаясь, сказала:
-Доченька! Я счастлива, потому что у нас с папой есть ты. Как бы не было нам трудно, сложно в супружеской жизни, всегда в голове была мысль, что ты ждешь от нас добра и заботы. Это заставляло опомниться. Жемчуг тут ни при чем, поверь! Каждая слеза была уроком, порой жестоким, порой нестерпимо грустным, но без этого я бы не повзрослела. А сколько слез счастья я пролила, их ведь было очень много! Ни одни бусы не вместят в себя столько радости! Надевать ли жемчуг, нет ли, решать тебе. Но я уверена, что моя жизнь гораздо богаче, чем какой-то набор жемчужин, пусть даже и очень красивых…
На следующий день, В ЗАГСе, перед тем, как сфотографироваться с женихом, Маша поправила нитку жемчуга, украшавшую ее шею, смело взглянула на себя в зеркало и улыбнулась. Пока жива любовь, пока она знает, ради чего живет, никакие суеверия не разрушат ее счастье, а дальше — будь что будет!…
