— Ты помнишь, что у бабушки скоро день рождения? — голос мамы в телефоне суров, и перечить ему нельзя.
— Конечно помню, — я всегда говорю бодро и уверенно. Ни за что не догадаешься, что спросонья. Натренировался с детства.
— И ты обязательно придёшь? — хоть это вроде и вопрос, но звучит уже тоном приказа. — Мы собираемся в воскресенье. В два часа!
— Да, да, конечно…
— И чтобы ты выглядел прилично!
О, только не это! Значит, мама опять собирается меня женить! Но в воскресенье придётся быть. Хотя можно прийти пораньше и к двум часам уже свалить…
Со стен несколько часов начали отбивать восемь. Часы из пластика и стали, красного дерева и берёзы, с боем и с кукушкой, настольные, настенные — любые, кроме напольных. Вот с напольными мне как-то последнее время не везло. Были одни в прошлом году, но я их продал, а на замену ничего не нашёл. А хотелось именно такие! Чтобы, как дедовы. Бабуля всё равно не узнает, она даже меня уже не узнаёт, но дело принципа. Сколько у меня времени? Два-три дня? О, почти неделя! К счастью ещё только понедельник!
И я начал свой пробег по ломбардам и блошиным рынкам.
* * *
Наконец, мне повезло, хотя везением это можно назвать очень условно.
Огромные напольные. Вернее, их безжизненная оболочка. Расколотый истлевший циферблат без стрелок, на корпусе царапины и сколы. Внутри — если там хоть что-то есть, то скорее всего искорёженные останки. Близко меня не подпустили.
— И сколько вы хотите за эту штуку? — спросил я небрежно из-за спин богатой семейной пары перед прилавком.
— О! Это Ленцкирх, очень дорогой старинный образец, — начал пухленький продавец с жуликоватыми глазками. — Два века! Э… с половиной, — ему явно хотелось добавить возраста, но он опасался слишком нагло врать.
— Про два века это вы бросьте, — заметил я. — Часы сделал мой дед, и они стояли в нашем доме, пока он не помер, и пока весёлый племянник не выбросил их на помойку. Они уже тогда не работали.
— О, нет, подождите… — воскликнул продавец, главным образом адресуясь к семейной паре, — молодой человек не прав….
— Я могу доказать, — весело заметил я. — Если вы откроете дверцу, то вот тут найдёте бронзовую табличку, на которой стоит имя “Иван Сидоров” и дата изготовления “1967”. А вот мой паспорт, я полный тёзка моего деда, — я достал документ, но уже не было покупателей, чтобы его посмотреть. Пожилая леди тащила супруга на выход. И это хорошо, так как в моём паспорте стоит Беньямин Алеви. Да и таблички в часах могло не быть…
— Убирайтесь вон, — продавец затопал на меня ногами. — Вы не имеете права, я вызову по…
— Да кого угодно! — я пожал плечами. — Часы ничего не стоят. Они давно сломаны и имеют только одну ценность, сентиментальную, для моей бабки. И я хотел бы купить…
— Ни за что! — воскликнул он.
— Обещаю, что буду заходить регулярно и отпугивать ваших клиентов, если…
— Кхм… — раздалось из внутренних дверей магазина.
Весь дверной проём занимала могучая Варвара, хозяйка ломбарда. Настоящая цыганская атаманша — в красном платье, пёстрой шали и с копной чёрных волос — она выставила вперёд мощную челюсть.
— Варвара! — воскликнул я, изображая искреннюю радость. — Те аве́с бахтали́, дорогая! Может продадите этот разбитый футляр, где когда-то…
— Я его лучше добью сама! — заявила она прокуренным басом, отбросив смоляную прядь со лба, и блики люстр вежливо отразились в каждом из её перстней.
— Варвара, ну зачем же так? — я был сладким, как мёд. — Ну давайте я вам дам…
— Десять тысяч! — прогремела она.
— Сто! — сказал я ещё слаще, — доллариев. Это очень много за не очень старую развалину!
— К чёрту! — вдруг махнула рукой атаманша, потеплев и стреляя глазами. — Достал. Давай свои пятьсот. Только за твои красивые глаза, рома.
— Ани́ не рома, — улыбнулся я, пожимая плечами, — ани́ йехуди́! Сто десять. За старый поцарапанный ящик без начинки, это очень много…
В конце концов мы сговорились на двести пятьдесят. И то только потому, что я очень спешил.
* * *
Да, табличка с названием фирмы есть, но это такой же Ленцкирх, как я английская королева. Как там сказал Козьма Прутков — если на клетке слона прочтешь надпись: буйвол, — не верь глазам своим. Ну да ладно, пусть будет. Для солидности.
— Иди ко мне, малышка, — пропел я, лаская потресканный исцарапанный бок.
Дерево починить было легче всего. И красивее. Камера мягко фиксировала, как я вклеивал выбитые фрагменты, как зашлифовывал, как — особый момент — покрывал лаком, и дерево начинало играть чудесными тёмно-красными и золотыми оттенками. Словно музыка цвета! Инстаграм и ютюб любят такие моменты. И я тоже.
Механизм — это куда сложнее. Всё погнуто и исковеркано. Но по крайней мере всё знакомое и относительно стандартное. Только вот это что? Латунный валик с пимпочками и к нему подходит гребешок — да это же музыка! Как в шкатулке. Когда валик поворачивается, пимпочки дёргают за зубцы гребешка — и те звенят. Но как же это всё подводится? А вот оно как! Тут целая канитель — да так собрано, чтобы только раз в году играло! Надо же! Что за музыка? Ну да разберёмся потом, а пока главное — собрать, чтобы работало… И поскорее! Дерево звонкое, что твоя скрипка Страдивари — чуть стукнешь и поёт! Резонировать должно классно!
Перебираю свои закрома, где у меня по ящичкам разложены старые механизмы — латунные, медные, стальные, большие и маленькие, с цепочками и гирями, с боем и без. Циферблаты, стрелки — всех мастей и калибров. Словно пазлы собираешь — шестерёнку к шестерёнке, стрелочку к стрелочке… Но хотелось бы, чтобы похоже. Два года назад я даже купил диск, как на дедовых часах на наших старых семейных фото.
Каждую детальку нашёл! Кроме музыкальной части. Вся искорёжена, половина потеряна. А заменить нечем. Довольно сложная конструкция. А может выбросить её совсем? Жалко. А что если вот эту шестерёнку да вот с этой соединить, то пусть себе каждый полдень играет, почему бы нет? Зачем эти церемонии — чтобы играла только раз в год? Только надо всё переставить и вот так закрепить…
— Бенечка, почему я тебя ещё не вижу? — в телефоне решительный мамин голос.
Ой, неужели уже воскресенье? Это сколько же дней прошло? Пора бежать. А я даже не знаю, заработает или нет…
* * *
— И что ты такое сюда притащил?
Мама готова преградить мне дорогу, но по размерам она далеко не атаманша Варвара.
— Это подарок! Для бабули.
— А я надеялась, что это детская кроватка. Ты мне когда подаришь внуков? — мама упёрла руки в бока. — Только не вздумай говорить, что тебе больше нравятся мальчики! Это издевательство над природой — не передать такие ресницы по наследству сыну.
— Я предпочитаю дочке, но пока на горизонте не вижу…
— Это потому что ты не смотришь! — восклицает мама.
— Конечно, я смотрю, но не вижу никого лучше тебя!
Я целую её в щёку и делаю невинные глаза.
И она тает. Пропускает меня в квартиру, где я вдруг нос к носу сталкиваюсь с девушкой. Нет, скорее, глаза в глаза. Огромные зелёные озёра — и я в них бултых! Даже вздрогнул.
Только потом заметил, что она тоненькая, с тёмными волосами, собранными в хвост, и в голубом костюме медсестры. На руках медицинские перчатки.
— Что такое? — спросил обеспокоенно. — Кто-то болен?
— Это хоспис на дому, — тихо сказала мама. — К бабушке теперь приходит медсестра. Уже недолго осталось… А ты к нам так редко заходишь!
* * *
— Ну что, бабуля, вот, смотри, нашёл я дедовы часы, — я взял в свои ладони её дрожащие пальцы.
Она меня не узнала, но я улыбался, и она улыбнулась тоже.
— А где Беня? — спросила она тихо. — И Со… Со… И…
Наверное она пыталась вспомнить имена Софочки и Изи. А Беня — это дедушка. Я же говорил, что я полный тёзка моего деда.
— Софочка вот, — я указываю на маму. — А остальные скоро придут, — ответил я и добавил, — а вот часики твои, сейчас будут играть, слушай!
Конечно, я взял камеру. Надо же зафиксировать для истории. Сделал вдох и сказал:
— Всем, тихо! — и медленно потянул цепочку, гири качнулись, поднялись, я тронул маятник…
Как исторический момент! И даже не знаю — заработает ли…
Словно вдох жизни — первый удар сердца. И вот он — тик-так, тик-так… Маятник ожил, сердце часов забилось. Мысленно кричу “Ура!” и делаю наконец глубокий выдох. Тик-так… Тик-так… Звонкие, нежные звуки наполнили дом — я же говорил, что из этого дерева можно скрипку Страдивари делать.
Все застыли, вслушиваясь. Я зачем-то посмотрел на свои электронные часы, но подвёл стрелки реликта на почти полдень. Да, время неправильное, потом поставлю что надо, а пока мне надо услышать…
— Ну хорошо, — сказала мама, — это мило, но у нас ещё много дел, пошли, поможешь.
— Нет, подожди, — возразил я, — несколько секунд… Сейчас…
— Чего ждать? — начала мама.
— Чуть-чуть… Ещё чуть-чуть… — навожу камеру, жду.
Наконец что-то гулко щёлкнуло внутри часов, и большая стрелка соединилась с маленькой. И раздался мерный звон — нежный, негромкий, таинственный. Словно призыв. Часы пробили положенные двенадцать, и вдруг что-то скрипнуло раз, другой — и заиграла мелодия. Латунный барабанчик начал медленное вращение, штырёчки дёргали металлические полоски, а те наполнили дом и весь мир чудной печальной мелодией, словно крошечные колокольчики. До-до-ми-соль, фа-ми-ре-до, фа-а, ми-и…
Я мучительно пытался вспомнить, где я мог слышать это чудо, но меня ждало другое.
Бабушка сначала слушала, замерев, но потом вдруг начала тихо подпевать:
— Пунча, пунча ля роза гуэле…
А дальше голос её прервался, хотя губы ещё шептали продолжение. И когда куплет закончился, музыкальный барабанчик в часах пошёл на второй круг — но вместе с колокольчиками зазвучал другой голос, молодой, красивый, негромкий. Медсестра подхватила мелодию:
— Пунча, пунча-а ля роза гуэле, ке эль амо-ор мунчо дуэле…
— Бенечка, это чудо! — вдруг выдохнула мама. — Ты действительно их нашёл, часы твоего деда!
— Как? — удивился я.
Ну я же и сам знал, что фирма фальшивая…
Я открыл дверцу. Вот она, латунная табличка — тот самый Ленцкирх, как я английская королева! Я достал отвёртку и открутил её. Под ней оказалось клеймо выжженное по дереву, но не кириллицей-латиницей, а на иврите — Беньямин Алеви…
Долго молча смотрю на надпись. Потом подумалось — надо залакировать…
* * *
— Вы красиво поёте, — сказал я, провожая медсестру. И заметил, что она очень похожа на мою маму на старых фотографиях. — А что это за песня?
— Это сефардская, — улыбнулась она. — О несчастной любви. “О, как прекрасно пахнет роза, но твоя любовь приносит мне страдание. Мы не рождены друг для друга…”
— Это содержание песни или на мой счёт? — я невинно улыбаюсь.
— На ваш счёт это, во-первых, рановато, а во-вторых, вы действительно хотите, чтобы это было на ваш счёт?
— Тушэ! — смеюсь, — конечно не хочу. Но красиво!
— А часы… Это вы сами восстановили? Я видела их в ломбарде у Варвары. В ужасном состоянии…
— А вы и там бываете?
— Да, я там живу рядом.
— Похоже, это судьба… Вы к нам ещё придёте?
— Конечно. Когда моя смена, я обхожу всех наших подопечных… А можно… — она вдруг замялась, — мой папа часовщик, давно к тем часам присматривался. Можно он зайдёт посмотреть? Чудесная работа, я ему расскажу, он удивится…
Гостей было много, но я от усталости никого не помнил. Даже не заметил тех дам с юными дочками, которых пригласили специально, чтобы со мной познакомить. Только дождался тишины, чтобы открыть ютюб и найти ту мелодию. Про чудесный аромат розы и несчастную любовь. И вдруг понял, что я даже не спросил имени девушки. Но это не страшно. Я спрошу. Очень скоро…
Автор: Соня Эль
