Марселина – странное имя. Марселина – женщина с белыми волосами. Марселина – моя жена. Теперь уже бывшая.
В конце 80-х, в период гласности и перестройки, она тяжело зa6oлeла. Я повёл её к докторам, анализы были идеальные, но Марселина гасла на глазах. Доктора только разводили руками.
В те времена нетрадиционная медицина становилось модной. Это было в духе всего происходящего в стране. Все только и говорили о разоружении и о новых свободах. И я пришёл за помощью к Диомеду Петровичу Прилепко, известному городскому гомеопату.
– Выручай, Диомед, – сказал я. – Жена чахнет.
Посмотрев медицинскую карту Марселины, гомеопат вздохнул.
– Случай запущенный. К психоаналитику ходил?
Я был категоричен:
– Никакого фрейдизма! У русских другая ментальность.
– А кто спорит? – грустно сказал Диомед. И я понял, что он не поможет.
– Я сам вылечу Марселину.
– Попробуй! – оживился гомеопат и торопливо пожал мне руку.
Тогда я много занимался фотографией. Мы только что поженились с Марселиной. Объектом моих фотосессий была, конечно, моя жена.
Просматривая карточки, я заметил следы таинственной болезни. Не следствие, но причину, казалось мне, я разглядел. Словно бы маленькие рожки проступали на голове моей Марселины. Бесовская печать – решил я и отправил в горящую печь семейный альбом.
– Помнишь фотоснимок, где ты смешно надуваешь щёки? – спросил я Марселину.
– Это мой любимый.
– Я сжег его.
– Зачем? – изумилась жена.
– Ну… – я замялся, – там не совсем ты. Неудачный ракурс, да.
– Ты не имеешь права менять чужую линию жизни! – гневно сказала Марселина и сделала то, что делать было нельзя. Она запустила в меня стаканом.
Я никогда не жаловался на свою реакцию. Стакан я поймал. Но что-то в душе надломилось.
– Огонь очищает, – неуклюже искал я примирения. – Наши отпускные фотокарточки тоже сгорели… И я увернулся от летящей кофемолки.
С тех пор болезнь стала прогрессировать.
Когда Марселина швырнула в меня Библию, подаренную тёщей-иеговисткой, я понял, что дальше тянуть нельзя.
Я вспомнил, как в одной из телепередач целительница Джуна советовала опустить фотокарточку болящего в родниковую воду. Через двенадцать лет у Джуны умрёт любимый сын. Она оставит своё волхование. Если бы я знал, чем закончатся мои опыты!
На одном из снимков, который я малодушно уберёг от огня, Марселина смеялась как-то по-особенному. Чуть неровные верхние зубы, приподнятый левый уголок рта придавали лицу небольшую асимметрию. И улыбка делала лицо совершенно доверчивым и беззащитным.
У нас было своё укромное место на берегу океана, куда мы выбирались в тёплые дни лета. Там, в песке, я и закопал эту последнюю уцелевшую фотографию. Океанская вода, свежий ветер и чистый песок соединятся с изображением Марселины в животворный сплав, в симфонию! Так я думал. И у меня получилось. Почти всё…
Здоровье Марселины пошло на поправку. Она перестала бросать в меня предметы, прибавила в весе. Я потирал руки и собирался поставить дело на поток. Пусть Диомед завидует! – торжествовал я.
– Тебе гораздо лучше, – однажды не без самодовольства сказал я жене.
– Да, ты знаешь… – рассеянно ответила Марселина.
– Почему же не верила мне? – спросил я с обидой.
– Ты о нашем семйном альбоме, которым ты растопил печь?
– Нет, дорогая, – и я прищёлкнул пальцами, – речь о фотографии, которую я закопал на берегу.
Тень пробежала по лицу Марселины.
– Зачем ты сделал это? Он мне снится! – отчаяние было в её голосе.
– Кто? – спросил я, чувствуя себя последним дураком.
– Океан! – Марселина рассказывала и задыхалась. – Вода накатывает, давит. Я хочу разбить стеклянную воду, тону и просыпаюсь. Ты должен найти тот фотоснимок!
– Попробую, – сказал я неуверенно.
Это было начало конца.
Кто ступал на морской берег, прилежно всматриваясь вдаль, где начинают свой бег набирающие силу водяные холмы, кто ловил запах солёного ветра, слушал рокот прибоя, тот кое-что знает о времени. Он знает, как непостоянна береговая кромка.
Текущий песок, лёгкий, подвижный, прибитый упорной водой, словно рок, неуступчив. Неизменный и переменчивый, скрипящий на зубах, обжигающий стопы и послушно принимающий изгибы твоего тела, он вездесущ, он всегда здесь. И он в пути – уйдёт из ладони, беглец, набьётся в карманы, в ботинки, поднимется влажными башнями замка под рукою ребёнка, а придёт волна – и где же тот замок? Песку нельзя доверять, как нельзя доверяться рабу. И берег, который ты видел вчера, сегодня уже иной.
Но я продолжал искать фотографию. Я хотел вернуть Марселину, прежнюю Марселину, которую я любил, и которая помнила меня другим.
У меня была своя система: я разбил береговую полосу на квадраты. Марселина отдалялась от меня, а я методично перекапывал серую массу песка. Я узнал все его свойства, все изъяны и достоинства. Берег стал похож на промышленный карьер, а фотография, где Марселина улыбалась своей особенной улыбкой, оставалась не найденной.
И я не заметил, как Марселина ушла.
Я же поселился на океанском берегу. Я не думал о кровле над головой, и во что я одет, и будет ли пища на моём столе. Я пересыпал, просеивал песок. Я перемещал береговые дюны. Моя плоть, подобно ветру, стала легка. А может быть, я сам превратился в ветер, в беспокойный дух? У ветра только и заботы – переметать песок с места на место.
Мне попадались странные предметы: часы без стрелок, бутылка, у которой никогда не было дна, книга с перепутанными словами. Я не знал, что делать с моими находками. И они возвращались в тот же песок.
Время шло, кружило, текло вспять и стояло на месте.
И я всё чаще забываю, что ищу на этом берегу, и зачем я здесь.
Скоро сюда придут иностранцы. Они построят обогатительный завод. В составе песка обнаружен редкий металл. Тяжёлые слитки времени погрузят в корабельные трюмы, на других заводах из этих слитков сделают много хитроумных вещей, бесполезных и ненужных, которые опять попадут на этот берег, чтобы стать всё тем же песком.
Иногда я вижу во сне бегущую беловолосую женщину. Я вспоминаю её имя. Оно больше океанского берега, больше самого океана. Я пробую имя на звук.
– Марселина! – камешком перекатывается во рту.
Женщина в моём сне тревожно оборачивается. И я тщетно пытаюсь и не могу различить её лицо.
Нечаев Владимир
