Антонина жила одна, но готовила себе полный обед: суп, котлеты или курицу, гарнир. И даже пекла пироги. Она лю6ила готовить и вкусно поесть. Часто делилась едой со старушкой с нижнего этажа, которая тоже жила одна, но по стapости уже редко выходила на улицу.
Антонина раздумывала: подремать после обеда или, как всегда, отнести банку супа соседке, как раздался звонок. «Ну вот и подремала, — с сожалением подумала она и пошла открывать дверь. Нетерпеливый звонок раздался снова, подгоняя её.
— Да иду я, иду. Что за нетерпение? — громко проворчала она и открыла дверь.
Она ожидала увидеть кого угодно, но только не свою бывшую подругу Гелю.
— Тонечка, можно к тебе? Бeдa у меня, — дрожащим голосом сказала та.
Антонина молча разглядывала подругу молодости, будто раздумывала, впускать её или нет. Геля действительно выглядела растерянной, с опухшими от слёз глазами и покрасневшим носом. Женщины смотрели друг на друга несколько секунд. Наконец, Антонина, словно очнувшись, отошла в сторону и пошире открыла дверь.
Геля осторожно шагнула через порог.
— Я разденусь? – спросила она неуверенно.
— Раздевайся, коли пришла, — пожала плечами Антонина, но тапочек не предложила. Много чести.
Женщины прошли в комнату. Геля огляделась, будто проверяя, туда ли попала, села на краешек дивана. Антонина села поодаль.
— Ой, Тонечка, Гриша в больнице. Инфаркт у него. – Геля промокнула глаза платком. – Я к тебе прямо оттуда. Ноги домой не несут. — Она громко высморкалась. – Когда «скорая» его увозила, он попросил, чтобы я тебе сказала. Тонечка, пойдём к нему, ради Бога. — Геля робко посмотрела на Антонину, со всхлипом втянула в себя воздух, словно ожидавший приговора преступник.
Антонина разглядывала её. «Постарела, располнела, а вот глаза остались прежними, чёрными, как омуты. Утонул в них Гриша, пропал. И голос остался звонким…» — Антонина тяжело вздохнула.
— А чего ко мне пришла? Чтобы пожалела? – резко спросила она.
— Так Гриша просил… — Круглое лицо Гели даже вытянулось, а глаза наоборот, округлились. Не ожидала она такого приёма. — Врачи сказали, что инфаркт обширный, будет чудо, если выживет. – Геля затряслась от сдерживаемых рыданий всем своим пышным телом, прижала платок к глазам.
— Живой же пока. Чего раньше времени хоронишь? — прикрикнула на неё Антонина.
— Правда твоя. – Геля отняла платок от лица.
— Ещё успеешь наплакаться. Когда он ушёл от меня к тебе, знаешь, как мне тяжко было? Заперлась, все форточки закрыла, окна занавесила и три дня выла в подушку. Чего же тогда не пришла утешить меня? – Казалось, от громкого голоса Антонины в серванте сердито звякнули фужеры.
— Я не знала. Ты не говорила. – Геля заморгала покрасневшими веками.
— А ты думала, я железная? Ладно, чего уж теперь, — добавила Антонина уже тише. – Голодная, поди? Пойдём, накормлю, суп свежий сварила, ещё не остыл. – Она со вздохом поднялась с дивана и пошла на кухню.
Сколько лет назад было, а обида до сих пор не прошла, засела занозой в сердце.
Геля послушно последовала за ней, шмыгая носом. В маленькой кухне вдвоём тесно. Она села за стол, стараясь сжаться, освободить пространство.
— Ешь, — приказала Антонина, поставив перед ней тарелку с супом.
— Аппетита нет. А ты? – Геля сглотнула, взяла в руку ложку.
— Я раньше поела. Извини, тебя не ждала, — жёстко сказала Антонина. – Ешь, а то обижусь, — строго добавила она, кивнув на тарелку. — Силы тебе ещё понадобятся. Молиться умеешь?
Геля отложила ложку, испуганно уставилась на бывшую подругу.
— Ты считаешь, что пора? – спросила робко. — Я не переживу… – Геля снова заревела.
— Переживёшь. Я же жива до сих пор. Считай, похоронила его, когда к тебе ушёл, — сказала она вслух, а про себя подумала: «Что я на неё нападаю? Сама же выгнала». — Хватит реветь, слезами ему не поможешь.
Геля снова взяла в руки ложку, стала медленно есть.
«То-то же. Аппетита у неё нет», — усмехнулась про себя Антонина.
Потом они молча пили чай.
— Так ты поедешь? – От супа и горячего чая Геля раскраснелась, слёзы высохли на глазах.
— Меня не пустят. К тяжело больным пускают только близких родственников. А я ему никто, — ответила Антонина уже беззлобно.
— Как это? Ты жена, первая. Мы вместе пойдём, — оживилась Геля.
— Хорошо, пойдём, только завтра.
— Спасибо. А то Гриша не простит мне. Решит, что я забоялась к тебе пойти. Вкусный суп. Гриша всегда говорил, что я не умею готовить. Твои пироги и борщи вспоминал, – успокоившись от еды и горячего чая, Геля стала разговорчивой.
— Ладно врать-то. Вспоминал он, — проворчала Антонина, но слышать похвалу было приятно.
— Я пойду, пожалуй. — Геля зевнула и испуганно посмотрела на подругу.
Напряжение спало, Геля разомлела, обмякла.
— Ишь, зачирикала. Отдохнёшь, потом иди, куда хочешь. — Антонина встала из-за стола и пошла в комнату.
Геля безропотно последовала за ней, послушно легла на кровать, позволила накрыть себя пледом.
«Что со мной? Сентиментальная стала с возрастом. Раньше убить была готова, а теперь накормила, спать уложила. И ведь не простила. Или простила? Он получил по заслугам. Всю душу мне вымотал. Сколько раз от неё прибегал ко мне? И ведь впускала. Любила…» — думала Антонина, глядя в сгущающуюся темноту за окном.
***
Григорий пришёл из армии возмужавшим, красивым. Антонина была в него влюблена ещё со школы. «Вернулся, дождалась…» Её взволнованное сердечко затрепетало, когда прибежала Геля и с порога рассказала новость. Она хранила свою тайну от всех, даже от самой близкой подруги.
— Ой, и красивый стал, не могу, — Геля даже зажмурилась, прижав руки к груди. — Сегодня в Доме культуры железнодорожников дискотека. Он точно туда придёт. Пойдём? – с надеждой спросила она.
— Влюбилась, что ли? – Тоня подозрительно смотрела на подругу.
— Ага. Вот увидишь его, сама влюбишься, — сказала Геля, не услышав в голосе Тони ревности. – Так пойдём? Ну, пожалуйста, ради меня, — упрашивала Геля.
В большом танцевальном зале Тоня сразу увидела Григория в форме, с лихо сдвинутой на затылок фуражкой. Вспыхнула, сердце забилось в груди. Он тоже узнал её, подошёл и пригласил танцевать. От его формы шёл незнакомый запах. Горячие ладони на талии прожигали ткань платья. Тоня чувствовала, что её потряхивает, но не могла справиться с волнением.
— А ты изменилась, стала красавицей, — сказал он, наклонив голову и слегка коснувшись губами её уха.
Она смутилась, покраснела и увидела Гелю. Та стояла у стены и нервно покусывала губы.
— Геля в тебя влюблена, знаешь? – спросила Антонина, взглянув на Григория и тут же опустив глаза.
— Геля? – рассеянно переспросил он.
— Пригласи её на следующий танец. Она чуть не плачет.
Но Григорий танцевал только с Тоней. Потом он провожал её домой, они целовались у подъезда.
— Ты выйдешь за меня? – вдруг спросил он.
— Так сразу? – игриво спросила Тоня, чувству свою власть над ним.
— А чего тянуть? Конечно, не прямо сейчас. Нужно устроиться на работу, решить вопрос с жильём. Или ты хочешь с родителями жить?
— Какие у тебя далеко идущие планы. А ты меня спросил, хочу ли я за тебя замуж? – возмутилась и одновременно обрадовалась Антонина.
— Не хочешь? Да ладно, не верю. Все девушки хотят замуж. Я же знаю, что ты в меня влюблена была в школе, — усмехнулся Григорий.
Через три месяца они поженились. Григорий устроился на вагонный завод. Там были самые высокие заработки в городе, но и вкалывать приходилось в три смены. Дали комнату в общежитии.
Геля затаила обиду на подругу. Она ей доверилась, сказала о своей любви, а та нагло увела у неё парня. Она тоже устроилась на завод, чтобы быть поближе к Григорию. Однажды в перерыве Геля заманила его в подсобку… Потом подкараулила на улице Тоню и всё рассказала. А ещё сказала, что беременная. Блефовала, конечно. Но оказалось, что правда.
Тоня собрала вещи мужа и выставила в коридор. Дверь не открыла. Сколько же она потом ревела и жалела об этом. Когда у Гели стал заметен живот, подала на развод. Сама вернулась к родителям.
Григорий приходил, на коленях вымаливал прощение. Не простила. Как же она ненавидела тогда подругу, проклинала её.
— Уходи, ребенок без отца будет расти? Раньше надо было думать.
— Хороший же парень. Оступился, с кем не бывает. Ведь любишь. Простила бы, — уговаривала Тоню мать, жалея зятя.
Григорий уходил, чтобы через несколько дней прийти снова. А Геля страдала, ревновала. У неё начались преждевременные роды. Ребёнок родился мёртвым. Антонина радовалась сначала, а потом ходила в храм, замаливала грех. Винила в смерти ребёнка себя.
Однажды, когда мать уехала на выходные в деревню, Григорий пришёл ночью, долго стучал в дверь. Соседи грозили вызвать милицию. Тоня сдалась, впустила его. Жаркая была ночь…
Тоня рассчиталась с Гелей, отомстила. Через несколько дней заявилась бывшая подруга, с опухшими от слёз глазами.
— Ведьма. Приворожила? Снова к тебе бегает? Думаешь, победила? Лучше убей меня, не отдам его тебе. Повешусь или из окна выброшусь, если не отстанешь от него. Как жить будешь после этого?
— Ну и бросайся, — усмехнулась Тоня, а потом испугалась. А ну как, правда,сделает с собой что-нибудь?
Когда ночью пришёл Григорий, не впустила больше.
***
Утром они поехали в больницу.
— К кому? – спросил охранник в холле.
— К Григорию Нестеренко. Он в реанимации, в кардиологии, — сказала поспешно Геля.
— В реанимацию не положено посетителей пускать. Кто вы ему?
— Жена. А это его сестра.
— Можете пройти в ординаторскую. С доктором поговорите, — смилостивился охранник.
Они вошли в ординаторскую, робея, боками тесно прижавшись друг к другу, словно боялись упасть, уже предчувствуя непоправимое.
— Умер ваш муж ночью. Сердце остановилось.
Геля охнула и стала заваливаться на Антонину. Врач сунул ей под нос ватку с нашатырём. Она очнулась и до боли стиснула руку бывшей подруги. Так и держала её за руку пока ехали из больницы.
У могилы стояли две сгорбленные женщины, поддерживая друг друга. Две подруги, сёстры по несчастью, потерявшие любимого мужчину. Пришёл ещё сосед, с которым Григорий иногда ездил на рыбалку. Больше у него никого не осталось.
— Киньте по горсти земли. Пора закапывать. Сейчас ещё привезут одного хоронить, — поторопил их один из могильщиков.
Геля посмотрела на Антонину, словно спрашивала разрешения.
— Кидай первая, так положено, – сказала та.
Геля послушно наклонилась. Ком земли ударился о крышку гроба. Могильщики споро сформировали холмик, поставили домиком над ним два венка и отошли, ожидая следующего катафалка. Сосед тоже ушёл. А женщины ещё долго стояли у свежей могилы, глядя на портрет молодого Георгия в рамочке между венками.
Антонина сама выбирала и заказала портрет. У неё не было последних снимков Григория, от Гели проку мало. Она и запомнила его таким, молодым и красивым. И ей казалось, что похоронили совсем другого человека, изменившегося до неузнаваемости. А её, Антонины, Григорий жив …
Дома поставили на стол рюмку с водкой, накрыли ломтиком хлеба, как положено. Сидели вдвоём и поминали Григория.
— Вот и нет нашего Гриши. Пусть земля ему будет пухом, — сказала Геля, захмелев от водки.
— Я убить тебя хотела, когда ты беременная была. Проклинала тебя. Это из-за меня ты потеряла ребёнка, — призналась вдруг Антонина.
— Не кори себя. Я сама виновата. Любил он тебя. Всю жизнь любил. А я не отпускала его. Боялась одна остаться. А вот осталась.
Антонина удивлённо посмотрела на подругу.
— Да. Знала, что бегал к тебе, ненавидела тебя. Люто ненавидела. Даже убить хотела. Я ведь тогда даже мышьяк купила, хотела отравить тебя. А потом снова забеременела. Гриша так радовался. Обещал к тебе больше не ходить. Выкинула. Видно наказал меня Господь за чёрные мысли, — Геля замолчала.
— А помнишь, как мы раньше пели с тобой? Что стоишь, качаясь,
то-онкая рябина, го-оловой склоняясь до самого тына…- тихо запела Антонина.
— А через дорогу, за-а рекой широкой так же одиноко дуб стоит высокий, — подхватила звонким голосом Геля.
— Как бы мне рябине… — запели они обе, но голос Гели оборвался, она зарыдала.
Антонина уложила её в спальне, сама легла на диване. Вспомнила, как танцевала с ним, как первый раз целовалась. Даже запах помнила от его армейской формы. Вспоминалось только хорошее. «Ты ушёл, а что мне с ней делать?» Только тут она заплакала, уткнувшись в подушку.
Утром они вместе поехали на кладбище. Возвращаясь, Геля вдруг сказала, что пойдёт к себе. Нужно привыкать жить одной.
— Я на девять дней сама стол соберу, ты не заботься, — пообещала напоследок Антонина.
Несколько дней Геля не давала о себе знать.
— То жила практически у меня, теперь носа не кажет, — ворчала Антонина. — Навязалась на мою голову. Нянька я ей, что ли? Умерла она там… – Антонина застыла посреди комнаты. – О, Господи! — Она кинулась в раздевалку, надела пальто, сапоги, шапку и выбежала из квартиры.
Она бежала три остановки, спотыкаясь и приговаривая вслух:
— Господи, спаси и помоги. Зачем отпустила её? Только бы успеть… Только бы успеть…
Запыхавшись, жала на кнопку звонка, колотила в дверь. Щёлкнул замок, и Антонина увидела Гелю, опухшую ото сна.
— Ты чего не приходишь? Я ж такого надумала. Таблеток наглоталась, сердце прихватило… А она спит. Что глазами хлопаешь? – накинулась Антонина не Гелю.
— Прости, Тонечка. Я совсем потерялась во времени. Соседка таблетки дала, чтобы не ревела, я от них в сон клонит, — вяло оправдывалась Геля.
— Тьфу, ты, зараза. — Антонина плюхнулась на табурет в прихожей, рванула змейку пальто. – Дай воды, угорела пока бежала.
— Ты проходи, Тонечка, Гришу помянем. Я одна не могу… — Геля жалостливо посмотрела на подругу.
Они сидели за столом, пили пили водку, закусывали наспех сделанными бутербродами.
— Да, прав Гриша, тебе уж седьмой десяток, а ты так и не научилась готовить. За что он только любил тебя, безрукую? – Антонина посмотрела на портрет Григория на стене. — Тебе хорошо там, отдыхаешь, а мне теперь присматривать за ней? – Антонина мотнула головой в сторону Гели.
— Не слушай ты её, Гришенька. Справляюсь я. Прости меня. Если бы отпустила тебя к ней, жил бы, наверное, до сих пор. — Геля заплакала.
— Вот я и говорю, наказание ты моё. Пойдём ко мне, накормлю тебя супом, – вздохнула Антонина.
Они шли, поддерживая друг друга, чтобы не упасть.
— Тонечка, чтобы я без тебя делала? – то и дело говорила Геля, опираясь на руку Антонины.
— Да ладно. Мы же подруги. Нечего больше нам делить…
Жизнь она такая, всё, в конце концов, расставляет по своим местам. Говорят, что дружбу сохранить тяжелее, чем любовь. Сердце человека переменчиво. А что ещё им осталось? Вспоминать ушедшего любимого и поддерживать друг друцга…
«Нельзя привязываться к людям всем сердцем, это непостоянное и сомнительное счастье. Еще хуже — отдавать свое сердце одному — единственному человеку, ибо что останется, если он уйдет? А он всегда уходит…»
Эрих Мария Ремарк
«Влюблённость – это когда человек ушёл, месяц ты лезешь на стену, а потом отпускает. Любовь – когда через месяц тебя отпускает, а потом ты лезешь на стену»
Александр Цыпкин
