— Юля, детка, собирайся, нам пора, — Варвара подошла к девочке, осторожно коснулась ее плеча. — Поезд совсем скоро…
— Я хочу остаться здесь, — твёрдо ответила Юля. — Дома буду жить. Почему нельзя мне тут, а?
— Потому что теперь ты будешь жить со мной, мы поедем в другой город. Ну так сложилось, Юленька… Потом ты обязательно вернешься домой. Хочешь, мы будем приезжать на каникулы, на лето…
Варя закусила губу, отведя взгляд от висящей на стене фотографии. Сестра, Сашка, совсем молоденькая, только–только поступила в институт, волосы густые, каштановые с золотистыми змейками, если солнце в них блеснёт, уложены в косу, улыбка счастливая, по–детски беззаботная… Тогда всё казалось таким простым, понятным, будущее виделось счастливым, как в кино или романе… Сколько прошло? Двадцать лет. И всё. Сашки больше нет…
Нет! В наше время не могут умереть от простуды! Это глупо, неправильно, это несправедливо! А как же Юля? Как она теперь без матери?.. Пятнадцать лет девчонке, ей бы секретами с мамой делиться, наряды примерять к танцам, а Сашеньке радоваться, любоваться дочерью… Но не суждено…
Александра сильно простыла зимой, попала в больницу, старалась храбриться, но дело никак не шло на лад. Михаил, Сашин муж, дома бывал редко, курсируя между городами и перегоняя огромные фуры с товаром. Он любил жену, дочку, но кочевая жизнь всегда манила его больше, чем домашний уют и женская забота. Пока жена болела, он попросил Варвару, ее сестру, приехать, наладить дома быт, присматривать за Юлей. Варя согласилась, уговорила начальника дать ей отпуск, приехала, заботилась о племяннице, навещала Сашу в больнице, приносила ей еду, ухаживала, терзала врачей, носила им подарки, чтобы только Сашка встала на ноги.
Вместе с Александрой в палате лежала еще одна женщина. Грубая, сварливая Галина Кольцова, вечно недовольная, орущая на больничный персонал, она зло смотрела на Варю, ворчала на неё за то, что та открывает форточку, чтобы проветрить. Но Варя и внимания не обращала. Сашке постоянно не хватало воздуха. Она, бледная, слабая, с проступившими через тонкую кожу синими ниточками вен то спала, то бредила, то вдруг ясными, светлыми глазами смотрела на Варю, просила не бросать Юльку.
— Ты с Мишей поговори, — тихо шептала она. — Он всё равно в рейсах постоянно, Юлькой некогда будет заниматься. Ты её к себе забери пока, пусть поживёт!
Варвара строго одергивала:
— И не думай даже! Сейчас пока я у вас, а ведь скоро ты выпишешься, я уеду. Не говори мне ерунды, лучше, вон, давай–ка чаю тебе налью!
Александра мотала головой, но спорить дальше не было сил. Она твёрдо знала, что Варя племянницу не бросит, что бы не случилось, вытянет её, выведет в люди…
Медсестра, Тонечка, как–то быстро подружилась с Варварой, помогала умывать больную, учила, как менять постельное белье. Варя каждый день приносила новое, чистое.
— Зачем, Варя? Она же просто лежит, это ни к чему. И сами себе работу ищите, заботы лишние! — поначалу удивлялась Антонина.
Варя улыбалась и качала головой.
— Нет, Тонечка, надо на чистом, так лучше, ей так приятнее… — А потом добавляла тихо:
— А что я еще могу сделать?.. Хоть как–то заботу проявить!..
Тоня вздыхала. Да такой заботы не видел, кажется, ни один их пациент! Бульон куриный, свежий–свежий, хлебушек домашний, рыхлый, ноздреватый, аромат на всю палату, котлетки на пару, картошечка или еще что–то… Всё горячее, дымком исходит, пока Варя на тарелку выкладывает! Варвара прятала судочки с едой в толстый пуховый платок, завязывала накрепко, потом укутывала в старенькую Юлькину шубку и несла в больницу. Идёт с баулом по улице, слезы из глаз – то ли от тридцатиградусного мороза, то ли от страха, к чему придёт… Руки стынут в двойной вязки варежках, нос, красный, морозом укушенный, болит, словно изнутри его разрывает. Варя переходит с шага на бег, поскальзывается на льду, задевает прохожих. Те недовольно оглядываются. Один раз Варю приняли за воровку – обчистила, небось, квартиру, в куль всё добро сгребла и несется теперь, ног под собой не чувствуя. Какой–то мужчина схватил Варвару за руку, круто осадил, точно лошадь на скаку, дёрнул.
— А ну, — говорит, — показывай, что там наворовала!
Варя стала объяснять, что бежит к сестре, что той надо всё тёплое… Собралась толпа, позвали милиционера…
Когда Варя, потеряв минут двадцать на объяснения, вырвалась из участка, еда, перетрясённая и кое–как обратно завернутая в куль, уже остыла.
— Варвара Петровна! Извините! — милиционер догнал ее уже у автобусной остановки. — Давайте, я вас подвезу!
Он кивнул на машину, что стояла недалеко с заведённым мотором.
Варя сначала испугалась, но потом, посмотрев на часы, уверенно кивнула, забралась на заднее сидение, на колени положила свои кули и авоськи – еда, чистое постельное, Тоне, медсестричке, за заботу кое–что вкусненькое…
Ехали молча. Потом Варвара вздрогнула, водитель включил сирену.
— Так сподручнее! — пояснил он.
Успели. Варя вбежала в палату, стала рассказывать сестре, что с ней приключилось, как ехали с сиреной да мигалками, как она перепугалась, но потом оказалось, что милиционер очень даже понимающий человек, помог доехать вовремя, сто раз извинился… Александра тускло улыбалась, а та сварливая женщина ворчала, мол, опять надоедливая трещотка пришла…
Варя зыркнула на неё пару раз и забыла, осторожно ворочала Сашу, переодевала, кормила и укладывала на подушке ее густые, поблекшие волосы.
— Срежь, — тихо попросила Саша. — Мешают…
— Да как же! Такая коса, и срезать?! — растерянно прошептала Варя. — Это же немыслимо! Скоро выпишут, ты жалеть будешь!
— Не буду. Тянут кожу, не могу… Голова от них болит. Варь, ну пожалуйста!
Варя кивнула, сходила к Тоне, попросила острые ножницы.
— Да нельзя, для чего же вам? — спрятав под стол булочку, удивилась Антонина. Она всю ночь готовилась к экзаменам, была теперь медлительная и сонная, и еще очень голодная.
— Постричься сестра хочет, — Варвара протянула вперед руку. — Тонь, ну пожалуйста! Я быстро.
— Ладно. Осторожно только, острые кончики, медицинская сталь…
Тоня вынула из белого шкафчика инструмент, протянула женщине.
Они молча переглянулись. Плоха Саша, совсем плоха…
Косу сестры Варя сохранила, бережно завернула в белое полотно, спрятала. Хотела отдать Юле, да та и так сама не своя ходит, за маму переживает, а в больницу её не пускают… Испугается еще, что страшное подумает! Пока решила не показывать, убрала в свой чемодан, да на замочек закрыла…
Александры не стало через пять дней. Из больницы позвонили утром, когда Юля уже была в школе, сообщили, помолчали, давая Варе прийти в себя. Потом что–то говорили, спрашивали, Варвара отвечала невпопад, вздохнула и рухнула на пол. Трубка раскачивалась на проводе–пружинке, билась об угол тумбочки. Голос в ней тихо повторял какой–то вопрос, но ответа не было…
Саша ушла, не выкарабкалась, зато ее сварливая соседка выписалась через неделю, вернулась домой. Живёт себе, наверное, не тужит. Это рассказала Варваре Тонечка, когда встретила ее на улице. Варя потом долго не могла простить Богу, что отнял чистую, светлую душу, а оставил чёрную, злую. Но потом смирилась. Всевышнему виднее…
… Сколько так пролежала Варя, она и не заметила. Очнулась, медленно встала, провела рукой по лицу – мокрое от слёз. Надо умыться! Скоро вернется из школы Юля, надо как–то сказать ей… И сообщить Михаилу… Женщина закашлялась, поправила телефон, прошла в ванную, включила холодную воду, умылась. От ощущения холода стало еще хуже. Варя повернула кран с горячей водой, подставила под струю руки. Те дрожали.
Варя кинулась к шкафчику, стала перебирать успокоительное. Ничего…
В замочной скважине тем временем звякнул ключ, входная дверь распахнулась, в прихожую, смеясь, влетела Юля. Без шапки, красная от быстрого бега по лестнице и с счастливыми, горящими восторгом глазами, она кинула портфель на пол, стянула с ног сапожки и повесила пальто на вешалку. Юля только что в первый раз в своей жизни поцеловалась с мальчишкой, Андрюхой из параллельного. Сердце стучало в горле, казалось, вот–вот выскочит и примется скакать вместе со своей хозяйкой…
А потом резко остановилось. Тётя Варя даже не успела ничего сказать, но девочка уже поняла… Стало больно и душно, хотелось вдохнуть, но не получалось. Грудь стянуло тугим обручем, рёбра будто сейчас треснут от напряжения.
— Мама… — прошептала Юля, осев на табуретку, — мамочка…
Она же написала маме письмо, хотела, чтобы тётя Варя отнесла его сегодня вечером, хотела приписать про Андрея…
— Юля, Юленька, детка! — Варвара кинулась к девочке, подняла её, повела в комнату, усадила на диван и обняла. Крепко–крепко, чтобы тело не сотрясалось судорогами рыданий. — Девочка моя…
Мир залила чернота. То ли тушь, то ли дёготь, то ли небо, взорвав солнце, просто перестало дарить свет. Ночь, день… Нет, всё время ночь…
Все дни перед похоронами Юля не ходила в школу, лежала на кровати в своей комнате, не разрешала даже включить свет, не ела и перестала следить за собой. В день похорон встала, причесалась, надела мамин свитер и поехала вместе со всеми на кладбище. Все сочувственно ей кивают, а она и не замечает, взгляд остекленевший, муторный, а губы искусаны так, что больно смотреть…
Михаил успел на похороны. Он стоял у гроба строгий, суровый, крепко стиснув зубы и закрыв глаза. Он мужик. Мужик не плачет, он держит всё в себе…
Юля, схватив отца за руку, что–то шептала, но Миша не слышал, был, как пьяный, а вечером, когда ушли последние люди с поминок, действительно напился, валялся потом на полу, гоня от себя Варю…
— Забирай Юлю к себе. Нечего ей тут одной жить, я послезавтра уезжаю, вернусь только через неделю, — угрюмо сказал Михаил утром — Пусть с тобой живет. Я денег пришлю.
— Миш… Не спеши, может, какую другую работу найдешь, дома чтобы чаще бывать, а? Ты же нужен дочке! Она по тебе скучает!
— Нет, Варька. Не могу я. Ну не могу дома сидеть. Не такой я. Увози ребенка. Я всё сказал.
В школе Варваре посоветовали оформить над племянницей попечительство, чтобы легче было устроить жизнь девочки. Не дёргать же отца по каждому поводу…
Михаил не возражал. Он, кажется, вообще с трудом понимал, что происходит вокруг. Варя собрала все документы, принесла заявление.
Она долго ждала в коридоре, когда ее пригласят в кабинет. Потом из–за закрытой двери раздался голос:
— Входите.
Варвара быстро зашла и, замерев, уставилась на женщину, сидящую за большим, лакированным столом.
Кольцова, та самая соседка Сашеньки по палате, та, что чертыхалась и гнала Варю, когда та навещала сестру.
— Ты? Вот так встреча… А я–то думаю, кто такая Варвара Петровна Пилюгина, да что ей тут надо… Садись. Ну, что там у тебя?
Варя хотела одернуть Галину, сказать, что на «ты» они не переходили, но побоялась, вдруг не разрешит оформить Юлю…
— Попечительство. Юленька будет жить со мной, мы уедем, отец не против, — залепетала Варя.
— Вот видишь, что ухаживай, кудахчи над больным, что нет, а конец определяет кто–то другой, — вдруг наклонившись к посетительнице, прошептала Кольцова. — Бегала, судки свои носила, а всё равно не спасла. Теперь вот с ее дочкой мучиться будешь?
— Что вы такое говорите?! Да я бы всё отдала, если надо, себя бы не пощадила, только бы Сашка сейчас жива была! Вы просто завидуете! — вдруг вскочила Варя и, опершись на кулачки, жарко заговорила, сорвав с шеи платок. — Вы, злая, сварливая, обиженная на всех женщина, вы просто несчастная, вот что! Вас никто не любит, и вы никого не любите, вот и кусаетесь!..
Она хотела еще что–то сказать, но Кольцова подняла вверх указательный палец, усмехнулась и тихо ответила:
— Зато я жива. Я знала, что бороться надо самой и выживать самой, вот и справилась. Я ни на кого не надеялась, а сестра твоя всё думала, вот придёшь ты, и всё сразу наладится. Она и пальцем не пошевелила, чтобы домой вернуться. Да, я злая, жизнь научила, но я сильная, загрызу, если надо будет. В этом мире выживают хищники.
— Если не встретят более сильного хищника, — пожала плечами Варвара. — Или охотник не нажмёт на курок…
— Так, ладно, довольно болтовни. Как там тебя, — нарочно презрительно щелкнула пальцами Кольцова. — Варвара Петровна, уходи. Я документы все рассмотрю, тебе позвонят. А муж–то есть? — бросила она, когда Варя уже открыла дверь. — А, вижу, нет мужа. Оказывается, даже таких, как ты, овечек белых, и то не берут!
Варвара выпрямилась, сжала губы и закрыла за собой дверь. Галина Кольцова не заслуживала того, чтобы перед ней оправдываться!
Муж бросил Кольцову лет семь назад, ушел к другой, вернее, привел её в их квартиру, велев жене выметаться, дал ей три дня на освобождение помещения. Она, накричавшись вдоволь и наплакавшись, собралась, упаковала фарфоровый сервиз, собрала в чемодан позолоченные подсвечники и серебряные бокалы, что стояли в шкафу, увезла сахарницу, вилки и ножи, хотела пригласить сантехника, пусть снимает краны и душ, но времени не хватило. Зато погрузила в кузов приехавшей машины обтянутые дорогой тканью стулья, сняла с окон плюшевые шторы и, скатав их в рулон, попросила водителя тоже отнести вниз. Дотащила до кабины грузовика стянутые бечевкой книги – дорогущие, коллекционные собрания сочинений русских классиков, аккуратно пристроила книги у себя на коленях, обняла и, не думая о косметике, тихо заплакала. Водитель благоразумно промолчал…
Галя нашла себе квартирку на другом конце города, обустроилась там. Когда прошла первая волна злости и отчаяния, поняла, что без мужа даже лучше – не надо учитывать его особого мнения на любой, даже самый простой вопрос, не надо лебезить и стараться угодить, сдерживать себя, если его поведение возмущает. Ничего уже не надо, свобода сметающей всё на своём пути волной захлестнула одинокую лодку Кольцовой и понесла ее куда–то вдаль. Женщина не стала оглядываться, вычеркнув прошлое, разорвав все семейные фотографии. Об одном только сожалела Галина. У нее не было детей. В начале супружеской жизни был сделан аборт, сделан сознательно и совершенно спокойно. Они с мужем хотели «пожить для себя»… Через три дня после операции супруги поехали на море. Вода была холодная, но Галина не обращала на это внимания. Она так радовалась полной свободе своего тела так, что купалась до помутнения в глазах. После этих заплывов на детородной функции был поставлен крест. Муж сначала делал вид, что ему всё равно, но потом стал сожалеть, винить во всём жену… И нашёл себе другую, которая, будучи уже на третьем месяце беременности, стала его новой супругой…
Кольцова один раз видела их с коляской в парке, быстро пошла мимо, не желая замечать победного взгляда бывшего мужа, не стала подробно разглядывать свою соперницу, а просто возненавидела весь мир, всех людей, в нем проживающих. Они все нечестные, злые и эгоистичные!..
Варя и Саша были не первыми, не последними и не единственными, кто раздражал Галину в больнице. Но эти сестры, их трепетное шушуканье, взгляды, поглаживания друг друга по плечу или ладони, эти плывущие по палате запахи домашней еды злили и выводили из себя самой возможностью существования той особой нежности и заботы, которой Галя так и не узнала… Или забыла, распрощавшись с детством давным–давно…
Завернуть просьбу Вари она могла в два счёта – не замужем, своих детей нет, работа так себе, зарплата небольшая… Ну что может эта женщина дать пятнадцатилетней девчонке?! Мать точно не заменит. Но, с другой стороны, вредничать тут неуместно. Кольцова всё–таки человек, сотрудник организации, которая помогает людям, а не вредит. В конце концов она женщина, в ней должно жить сострадание…
Заявление о попечительстве над несовершеннолетней Юлией было рассмотрено, и Варина просьба одобрена.
Варваре Петровне велели приходить, забирать документы. Она смело распахнула дверь кабинета Кольцовой, прошла чуть вперед. Она уже приготовилась дать отпор любой грубости, но Галя вдруг оказалась чуть переменившейся, будто и не она совсем…
— Добрый день. Всё, можете увозить девочку, — Галина протянула женщине папку с бумагами. — Удачи.
— Спасибо, — кивнула Варвара, хотела уйти, но Галя окликнула её:
— И вот еще что, — глухо, уставившись на свои холеные руки, добавила Кольцова, — вы простите меня за моё поведение. Не знаю, почему, но захотелось вам это сказать. Я никогда не прошу прощения, а вот у вас захотелось. Даже не верится, что на свете такие добрые и любящие люди есть, как вы…
Галина недавно чуть не потеряла мать. Той стало плохо на улице, люди думали, что она просто спит, уткнувшись подбородком себе в грудь. Но сколько может спать на улице, зимой пожилой человек?!..
Галю вызвали в больницу. Мать была совсем плоха, никого не узнавала, ничего не говорила, только мычала и угукала. Инсульт жахнул по ней сильно, и возврата к прежнему нормальному состоянию быть уже не могло.
Сначала Галина хотела отправить маму в санаторий, а проще говоря, в приют для таких потерянных для нормальной жизни людей, долго раздумывала, а потом решительно отказалась от этого.
Когда с мамой было тяжело, перед глазами вставала Варвара, ее образ помогал делать всё с любовью и нежностью… Пусть мать и не стала прежней, но она гладила Галю по руке, когда та садилась рядом и звала её «милой кнопочкой», как было в детстве…
Галина перерождалась постепенно, потихоньку. Ей было трудно, но она старалась. И ожила, проснулась, очнулась от оцепенения одинокой угрюмой жизни… Может быть, ради этого оставлена она была на этом свете – ради спасения своей души? Наверное…
Юле сообщили, что надо готовиться к переезду, только когда всё уже было решено. Михаил собирался в очередную командировку и бросил вскользь, что дочка должна остаться у Варвары, а на какой срок, никто не знает.
— Нет, — равнодушно покачала головой девочка. — Я буду жить тут. Ты же вернешься, я подожду.
С Андреем она больше не общалась, прогнала его, оттолкнула. Он прочно соединился в ее голове с потерей, горькой и невосполнимой, страшной. Но была школа, привычная, знакомая, друзья, дом, где всё еще пахло мамой. Юля подолгу лежала на маминой кровати, обняв подушку, и смотрела на обои. Выцветшие, светло–бежевые, с узорчиком… Она наизусть знала изгибы растительного орнамента, тянущегося вверх по стене, знала каждую черточку и точку. Как это всё бросить?!..
— Юля, я всё понимаю, но надо жить дальше, кто–то должен заботиться о тебе. Папа скоро уедет, одну тебя я оставлять не хочу. Юля, это на время, пока ты не окончила школу, а потом делай, как считаешь нужным! Я обещала маме заботиться о тебе…
Юля рванулась, вскочила, оттолкнув женщину, стала топать и кричать, громко, надрывно, кидать свои вещи на пол, а потом расплакалась, обессиленно сползла по стене на пол и только вздрагивала от спазмов в животе…
Варя села рядом, обняла девочку и прижала ее к себе.
— Мне тоже ее не хватает, Юленька… Но надо жить…
Юля покачала головой…
— Собери всю одежду, что понадобится, за остальным я могу приехать потом, сегодня берем самое необходимое, хорошо? — Варвара старалась не допускать и секунды перерыва в суете. Если застыть, замешкаться, то опять накроет ощущение горя, а сейчас это ни к чему.
Миша, вернувшись домой с работы, помог отволочь тюки и чемоданы к такси. Только бы успеть на поезд…
Когда дочка уехала, он даже не заметил, что нет фотографий на стене, что квартира стала пустой, холодной. Ему всё равно. Бежать! Бежать отсюда, чтобы перестало быть так больно. Бежать и никогда не возвращаться!.. Варька как–нибудь уж Юлю вытащит, воспитает, это у женщин в крови!..
Варвара уже однажды ухаживать за Юлей, пока та была маленькой, а сестра только–только приходила в себя после кесарева сечения. Саша вообще была слабенькой, в детстве ей поставили «порок сердца», рекомендовали беречься от нагрузок. Потом, когда Александра вышла замуж и узнала, что беременна, очень обрадовалась, но врач не разделял ликования пациентки.
— Саша, у тебя же сердце! А вдруг что? — выписывая направление на стандартные анализы, качала головой гинеколог. — Не дай Бог, ребенок без матери, то есть без тебя останется!
— Не останется! Всё хорошо будет, я знаю! — уверенно твердила Саша.
Рожать самой ей запретили, велели готовиться к кесареву. Операция прошла планово, спокойно, Юлька закричала, как положено, имела хороший вес и жадно ела, уткнувшись носом в мамину грудь.
Как только Сашу с ребенком выписали, приехала Варвара. Своих детей у нее не было, как с ними обращаться, тем более с такими маленькими, она не знала, всему училась вместе со старшей сестрой. И ничего, всё шло своим чередом, Александра крепла, Юля тоже. Варя, как только почувствовала себя ненужной, уехала. Тогда племянница еще в коляске лежала, особенных премудростей в ее воспитании не требовалось. А вот сейчас… Юле пятнадцать, она совсем взрослая, и в то же время еще ребенок, она многое понимает, но о многом отказывается думать, а еще больше – принимать. Как ее воспитывать дальше, чем и как жить, чему учить?
Варвара, сидя в вагоне напротив племянницы, задумчиво рассматривала девочку. Юля хорошо учится, значит, в школе проблем быть не должно. Но что помимо школы? Пока Варя жила у них и помогала в больнице сестре, Юлина жизнь лишь вскользь касалась её. Где пропадала девочка после уроков, вечером или на выходных, тогда как–то отошло на второй план. Варя не беспокоилась, ведь Юля ночует дома, от неё не пахнет сигаретами или еще чем–то, она не говорит бранных слов и не дерзит взрослым; в школьном дневнике, который женщина посмотрела всего один раз, оценки хорошие… Разговаривали мало, в основном о матери. Юля слушала, как тетя врёт ей, что Саше лучше, что румянец на щечках появился, что аппетит наладился, и спит спокойно… Юля расцветала, начинала трещать, рассуждая, как встретить мать из больницы, что приготовить, чем удивить.
— Тёть Варь, а, может, салат сделаем? Ты умеешь «Оливье»?
Варя кивнула.
— Отлично. Сходи завтра к лечащему врачу, спроси про маму, ну сколько можно ее там держать!
Варвара отворачивалась, неуверенно пожимала плечами… А что она могла тогда сказать?! Правду, что угасает Сашенька с каждым днём? Нет, лучше было врать, зато хоть Юля не жила в этом каждодневном аду горького ожидания…
Юля, уткнувшись в книгу, но вот уже полчаса не перелистывающая страницы, думала о тёте. Какая она? Вдруг злая? Это там, у Юли дома она сюсюкала и старалась угодить, а вот приедут они к тётке на квартиру, так и начнет она её, Юльку, строить!..
Девочка постепенно осознала, что можно обвинить Варвару Петровну во всём, что случилось, в том, что маму не спасли, что говорила, как будто бы той становилось лучше, а на самом деле всё наоборот… Тётя Варя вела себя нечестно! А может, она всегда такая – врунья? Ладно, если что, можно уехать обратно к отцу, только бы тот был дома…
… Варина квартира, небольшая, уютная, очень светлая и чистенькая, встретила хозяйку тёплой тишиной. Варя и Юля затащили в комнату сумки, чемоданы и тюки, сели на диван, чтобы перевести дух.
— Твоя комната будет вон та, она побольше и с балконом. Хорошо? — Варвара распахнула дверь соседней комнаты, включила там свет.
Юля равнодушно огляделась. Обои без рисунка, песочного цвета. На стенах картины – пейзажи, в–основном осенние. На подоконнике цветы в горшках. Мама тоже любила цветы, больше всего фиалки. У нее их была целая коллекция, разного цвета, крепенькие, с пуховыми, толстенькими листиками и веселыми соцветиями посередине… Здесь тоже были фиалки, но всего две, да и то какие–то хилые, замученные, как, впрочем, и все остальные цветы.
Варя проследила за взглядом племянницы, вздохнула.
— Да, цветовод из меня никудышный. Саша, ну, то есть мама твоя, растения, чувствовала, а я нет… То ли залью, то ли высушу, то ли еще как погублю… Ну, теперь они твои…
— Убери их, — глухо буркнула Юля, выключила свет, вышла из комнаты и закрыла дверь.
— Кого? Не понравилось тут? — тихо спросила женщина. — Хочешь, эта комната твоя будет? Но тут маленькое окно и диван. На нем неудобно спать. Тогда поменяемся – мне диван, тебе кровать.
Юля пожала плечами.
— Мне всё равно. Цветы надо убрать. Я есть хочу.
Варя спохватилась, пошла на кухню и ахнула. Сломался холодильник. Вот какого звука не было в квартире – его тихого гудения.
По линолеуму растеклось большое мокрое пятно.
— Ох! — растеряно всплеснула руками Варя, распахнула дверцу и поморщилась от неприятного запаха. Все продукты испортились… — Юль! — позвала она. — Поможешь? Тут у нас происшествие!..
Юля нехотя возила тряпкой по полу, выжимала её в ведро, застывала, забыв, что нужно делать дальше, потом будто посыпалась, мыла пол дальше.
Варвара сгребла все продукты в ведро, набросила пальто и ушла на улицу выносить мусор.
Девочка, пока ее не было, бросила тряпку на пол, ушла в комнату, легла на кровать и, свернувшись комочком, застыла, закрыв глаза.
— Юля! Ты что, Юля! — Варвара испуганно дотронулась до ее плеча. — Ты спишь? Болит что–то?
— Я спать буду, хорошо?
Варя кивнула. Она–то еще забежала в магазин, купила хлеба, колбасы, думала, хоть как–то поужинают… Ну ладно, спать так спать…
Ближе к девяти вечера позвонили в дверь. Варвара вздрогнула, пошла открывать, забыв даже посмотреть в «глазок».
— Варя! Приехала? — на лестнице стояла Полина Васильевна, соседка снизу, которая ходила поливать цветы, пока Вари не было дома. — А я слышу, ходит кто–то… Ну что? Как там?
Тётя Поля потуже затянула пояс длинного байкового халата, попереминалась с ноги на ногу, а потом, отодвинув Варвару, сама зашла в квартиру. Осмотрев сложенные в углу вещи, она всё поняла.
Варя, закусив губу, стояла рядом. Опять стали трястись руки…
— Ничего… Ничего, детка… На небе Сашенька, ангелочком теперь на нас глядит. Поплачь, слышишь?! Ты поплачь, девка! Легче станет! Ну, давай, обниму тебя, вот так…
Полина Васильевна знала Александру. Она раньше тоже жила в этой квартире с родителями. Потом вышла замуж, уехала. С тех пор не виделись…
Варя послушно позволила усадить себя на диванчик, опустила голову соседке на плечо и заплакала, пытаясь что–то сказать, но слов было не разобрать.
— Горевать, девочка моя, надо! Надо горевать–то! Только ты себя не вини, слышишь?! Вот этого не надо делать! Всё было так, как на роду написано, ты ни при чём…
Возможно, Полина Васильевна просто хотела утешить соседку, а возможно, вспомнила, как выхаживала мужа, да не сдюжила…
— Юля теперь со мной, — кивнула на дверь в соседнюю комнату Варя, когда немного успокоилась. — Оформили на меня попечительство, надо в школу теперь, надо как–то жить…
— Девка–то ершистая? Али нет? — поинтересовалась Полина Васильевна.
— Нет, хорошая очень, добрая. Но я же не умею, тёть Поль, с детьми… Я ничего не умею…
— Невелика беда. Сегодня не умеешь, завтра навостришься. Годочков сколько ей?
— Пятнадцать.
— Большая, — покачала головой тётя Поля. — Ну, зато в хозяйстве помощница. Оформишь, не волнуйся! А чего так пахнет у вас?
— Холодильник сломался. Всё испортилось. Вот купила колбасы, бутерброды на ужин будут. А дальше не знаю пока, как. Денег сейчас нет…
Рассуждения о повседневных делах, о продуктах и нужных для школы вещах, о том, как обустроить Юле рабочее место отвлекли Варвару, она немного взбодрилась.
— Я, тёть Поль, в «Хозяйственном» такую лампу видела настольную, с салатовым колпаком, на длинной ножке. Вот бы Юле купить! А еще надо тетради, ручки и всё такое!
Полина Васильевна согласно кивала, поддакивала.
— Конечно! А как же! Ну куда без этого?! — то и дело вставляла она, потом велела Варе список писать, а сама убежала, сказала, на минутку.
Варя исписала уже два листа, когда соседка вернулась со сковородой, накрытой крышкой, в одной руке и кастрюлькой в другой.
— Вот, картошечка вам, а тут, — она раскрыла кастрюльку, — котлетки, как ты любишь, с яичком. К чаю нет у меня ничего, правда… Но вот шоколадка, подойдет?
Женщина вынула из кармашка фартука «Алёнку».
Варвара улыбнулась, кивнула, вскочила, обняла Полину Васильевну.
— Зови зазнобу свою, надо поесть! — вынимая из шкафа тарелки, велела тётя Поля.
Варя тихо подошла к двери племянницы, постучала, вошла.
Девочка лежала на кровати, поставив перед собой, на стол, портрет матери.
Она что–то шептала, а когда увидела Варю, испуганно замолчала.
— Юль, иди поешь. Там соседка ужин принесла, — Варя осторожно села на кровать, провела рукой по туго стянутым в «хвост» Юлиным волосам, по спине, вдруг напрягшейся, точно током ударили. — Вставай, поужинать надо обязательно!
Полина Васильевна, кивнув молчаливой Юле, велела соседкам не таиться, если надо, к ней в холодильник продукты убирать. Потом попрощалась и ушла. На плите шумел чайник, на тарелках разложена еда, даже вилочки тётя Поля положила.
— Хорошая она! — улыбнулась Варвара. — Очень хорошая!..
Стали как–то жить. Обустроились, Миша прислал деньги на новый холодильник. Дом пополнился письменным столом, выклянченным у кого–то Полиной Васильевной, той самой лампой с салатовым колпаком, тумбочкой из личных вещей соседки. Юле купили еще чашку, такую, какую она сама выбрала. Её «родная», привезенная из дома, с веселым медвежонком на боку, подаренная мамой на день рождения, случайно разбилась в пути…
Юля ничего не сказала, собрала осколки, завернула их в шарфик и унесла к себе в комнату. Варя предложила склеить, но девочка только усмехнулась.
— Как всё остальное, да? — спросила она.
— Что ты имеешь в виду, детка?
— Тёть Варь, я тебе не детка, не надо пытаться стать моей мамой. И этих бесед задушевных по вечерам не надо. И оставь меня в покое, пожалуйста. Ты мне врала про маму, ты говорила, она выздоравливает, я ждала, что мама вернется, а она… Ты врала!
Юля закричала, а потом опять сникла, махнула рукой.
— Купим другую. Не парься, — прошептала она. — Я устала, пойду спать…
Дня через три она согласилась купить себе новую чашку. В магазине девочка выбрала себе темно–синюю, почти черную чашку с изящной ручкой и изображением воющего волка. Варвара такого выбора не поняла, но возражать не стала…
Через неделю, освоившись в квартире, Юля пошла в школу. Та находилась недалеко, на той же улице, что и дом, в двух автобусных остановках. Но Юля ходила пешком, не спешила, плелась по тротуару, мешая спешащим навстречу прохожим, могла застыть на полпути без особого повода. На уроки опаздывала, могла на первый вообще не прийти, и не специально, а просто не следила за временем.
— Варвара Сергеевна! — через две недели таких опозданий позвонила домой Юлина классный руководитель, Елена Игоревна. — Юля постоянно прогуливает, опаздывает, бродит по школе вместо того, чтобы сидеть на занятии. Я всё понимаю, такой стресс у ребенка… — Помолчала, потом с жаром продолжила:
— Но она же отстанет по программе, у нас весной экзамены, вы же знаете… Да и одежда у неё… Мне неудобно, конечно, указывать вам на это, но нельзя ли найти что–то более подходящее ребенку по размеру? Она уже становится посмешищем для одноклассников.
—А что не так с ее одеждой? — Варвара на третий день их приезда в Егорьевск купила девочке все необходимое – строгие школьные брюки, блузку, жилеточку и несколько кофточек. — У Юли вся одежда новая, ей по размеру… Я не понимаю!
— Да какая там новая! Вытянутые свитера, рубашки старые… Может быть, — Елена Игоревна помолчала, набрала побольше воздуха в легкие и продолжила:
— Может вам нужно помочь? Есть у нас в школе фонд для семей…. Ну, вы понимаете…
— Нет. У нас всё хорошо! — Варвара выпрямилась, ее лицо стало каменным, суровым. — Завтра же Юля придёт в нормальной одежде. Спасибо, что предупредили. До свидания, Елена Игоревна. И, да, Юля больше не будет опаздывать!
Девочка сегодня пришла домой вечером, тихонько открыла дверь, разулась, хотела прошмыгнуть в свою комнату, пока тётя гремит чем–то на кухне, но не успела.
— Юля, ты? — Варвара высунулась в коридор, кивнула. — Зайди, пожалуйста, нам надо поговорить.
— Я устала, — бросила Юля свой рюкзак на пол, зевнула, — давай не сейчас.
— Юля, мне звонила Елена Игоревна…
Варвара оглядела девочку. Какая уж тут школьная форма… Вытянутый, старый свитер, джинсы, снизу подвернутые, тоже не по размеру…
— Юля, что на тебе надето? — удивленно спросила Варя. — Елена Игоревна решила, что мы нищенствуем, и поэтому ты в таком виде… Юля, где нормальная одежда?
Варя вдруг завелась. Она тоже устала, ей тоже тяжело и непривычно, она запечатала в себе горе и теперь живёт с ним, потаённым, острым, но невысказанным, потому что надо создать племяннице нормальную атмосферу, без слёз и переживаний! А Юля выставляет её чудовищем, нашла где–то эти обноски и прогуливает уроки!..
— Это моя нормальная одежда, — медленно ответила Юля. — Сейчас она такая и другой не будет.
Варя подошла к девочке, вздохнула и тихо продолжила:
— Как ты не понимаешь, из–за твоих выкрутасов меня лишат попечительства! Я не справляюсь, я не содержу нормально, я не забочусь о твоём будущем… К чему тебе это старьё?! Да сними уже! Как они вообще у тебя оказались?!
Она дернула свитер за рукав, тот треснул, петли расползлись, повисли нитками.
— Ты что?! Что ты наделала?! Это же мамин! — девочка оттолкнула Варвару, схватилась за порванный рукав и побежала к себе в комнату. — Это мамин! А ты испортила! Ты всё портишь – мама умирала, а ты не помогла ей там, в больнице, мне всё только врала, что ей лучше! Ты увезла меня из дома, а мне там было лучше! А может быть, ты вообще к маме не ходила, а? Может, она там ждала нас, тебя, а ты гуляла всё это время? Ты всё испортила, ты! Ненавижу тебя!
Она захлопнула дверь перед Вариным носом.
— Юля, ты что?! Как ты можешь так говорить? — голос женщины задрожал, она села на пол у запертой двери, заплакала. — Я каждый день ходила к Сашке, бог мне свидетель! Я думала, если скажу тебе, что маме плохо, ты бы сильно переживала, а помочь не могла, терзалась бы… Это больно, Юля, очень больно… Может быть, я не умею правильно себя вести с детьми, может, не стоило мне привозить тебя… Но, понимаешь, ты для меня как её продолжение что ли… Как будто она не насовсем ушла, не там она где–то, а тут, рядом. Ты смеешься, как она, морщишь нос, когда недовольна так же, как она, любишь долго принимать ванну… Ты не пьешь холодный чай и предпочитаешь конфету вместо сахара… Ты всегда сидишь на стуле, подогнув одну ногу под себя. Саша тоже так любила делать, пока была девчонкой…
Дверь тихонько скрипнула, Юля протиснулась в щелку, села рядом с Варварой.
— Говори дальше, пожалуйста! — прошептала она.
— Ну… Саша никогда на завтрак не ела кашу, ты тоже… Ты очень скрытная, она такая же, никогда не расскажет, что стряслось… Внешне вы как будто разные, но это пока ты не задумаешься или тебя что–то не развеселит, тогда лицо меняется… Волшебство… Юль, мы с Сашей не говорили, но… Ты не знаешь, у неё была мечта?
— У мамы? — Юля вытерла слёзы. — Заветная мечта?
— Ну да…
— Не знаю… Хотя она одно время очень просила отца отвезти нас в горы…
— В горы? Сашка? — переспросила Варя.
— Да… Папа отнекивался, мол, и на картинках их можно посмотреть, но мама говорила, что есть вещи, которые надо видеть своими глазами.
— Значит, нам надо поехать в горы, Юля. Весной обязательно… Или летом! Точно, у тебя каникулы, я на работе договорюсь…
Отпуск свой Варя весь истратила, но на неделю её могли бы отпустить. Только в таких путешествиях женщина ничего не смыслила – что брать, какое снаряжение, как узнать, куда лучше идти.
— Ничего, тёть Варь, — увидя растерянное лицо Варвары, пожала плечами Юля, — у меня есть знакомый, Андреем зовут. У него родители этим всем увлекаются. Я спрошу! Мы с ним, правда, давно не разговаривали… Я его прогнала… Но попытка не пытка!
Варя почувствовала, что голос девочки стал увереннее, ярче, точно громкости прибавили и разрешили пользоваться всеми существующими октавами вместо одной.
— А у тебя, тёть Варь, какая мечта?
Варвара задумалась, потом нехотя ответила:
— Да у меня всё приземленно – квартиру бы побольше… Глупо, да?
— Нормальная мечта. Значит завтра купим лотерейный билет. И будем покупать до тех пор, пока не выиграем квартиру! — уверенно сказала Юля. — У нас в школе так одна семья выиграла. Правда не квартиру, а путёвку на море, но всё равно приятно!
Варя и Юля затихли, прижались друг к другу, стали смотреть, как бегут по потолку полоски света от проезжающих за окном машин.
— Эээээй! Люди, вы тут есть? — раздался голос из темноты прихожей. Чья–то фигура заслонила собой свет от ламп на лестнице, протиснулась в прихожую, замерла, громко дыша. — Дверь нараспашку, никого не слышно… Случилось что?
Полина Васильевна щелкнула выключателем, смело прошла дальше, увидела сидящих на полу.
— Добрый вечер, соседки! — покачала она головой. — Вы бы еще объявление повесили: «Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь!» Что стряслось–то?
— Ничего, — спокойно ответила Варвара, вытерла слёзы, улыбнулась. — Сидим, вот, мечтаем…
— Мечтают они! А у кого кипит что–то, а?
— Ой, спасибо, тётя Поля! Надо же! — Варя вскочила, побежала выключать суп, что варила, чтобы завтра у Юли был обед.
Девочка тоже поднялась, поправила шторы у окна. Полину Васильевну она стеснялась, поэтому старалась встать так, чтобы оказаться в темноте.
Но соседка включила свет и в комнате, кивнула Юле и ойкнула.
— А чего ж это ты подранком ходишь? Свитерок такой хороший, уютненький. Неси–ка, дорогуша, нитку, иголку. Будем чинить! Хотя… Нет, тут надо связать. Спицы принесу, пряжа подходящая найдётся. Ты снимай, я починю.
— Не надо. Не трогайте! — отпрянула Юля. — Это мамин. Я сама как–нибудь.
— Мамин? — Полина Васильевна сразу погрустнела, вся как–то поникла. — Сашенькин?
Юля кивнула.
— Мама твоя большая мастерица была, — погладив девочку по плечу, сказала тётя Поля. — И салфеточки мне дарила, и шарфики, и всякие кружавчики…
— Вы маму знали? — Юля вдруг с удивлением осознала, что ее мать жила девчонкой в этой квартире, ходила по этим комнатам, баловалась и смеялась, ругалась с сестрой, росла и мечтала. Она и теперь здесь, наверное… Хотя Варвара давно сделала ремонт, заменила обои и купила новую мебель, но сами стены остались прежними, родными для Саши, а значит, и для ее дочери…
Юля последнее время думала, не сбежать ли домой, к отцу? Ну и пусть его нет, пусть он в отъезде! Она знает, где лежат деньги, умеет готовить яичницу, варить макароны, жарить картошку. Проживёт! А у тёти Вари ей было трудно, чужое всё, другое… А тут, оказывается, не чужое совсем. Варвара говорила что–то о детстве матери, но Юля не слушала… Или забыла…
— Да я твою маму видела ещё воот такусенькой, — Полина Васильевна сложила пальцы в щепотку. — Мы с ней, знаешь, куда ходили? В театр. Варька тогда болела, а билеты уже купили… — Полина Васильевна подошла к окошку, отодвинула штору. — Мы сидели на третьем ряду. Или на пятом? Не помню. Так вот, смотрели «Маленького принца». Ох, и мудрёная вещица, я тебе скажу…
— Да, мама любила его… — прошептала Юля. — Она мне читала.
— Вот! Там было что–то про звёзды, не вспомню сейчас… Жалко!
Тётя Поля потерла лоб, нахмурилась.
— «Ты посмотришь ночью на небо, а ведь там будет такая звезда, где я живу, где я смеюсь…» — тихо сказала, встав рядом, Варвара. — «И тогда тебе покажется, что все звёзды смеются…» Сашина звезда тоже там. И она умеет смеяться! Юль, правда?
Полина Васильевна, раскинув руки, обняла Варю, прижала к себе шмыгающую носом Юлю, сама всплакнула, но не стеснялась этого. Слезы омывают душу, очищают её от боли, в них соль беды и горечь утраты. Слёзы закончатся, душа, умытая, чистая, вздохнёт и станет жить дальше. А ночью она будет слушать, как смеется на небе звезда, Сашкина звездочка, задорным, девичьим смехом…
… Юля потихоньку согласилась носить в школу купленные тетей Варей вещи, а мамины, родные, она надевала дома, уютно куталась в тепло свитерков и кофт, что тайком привезла из дома когда–то. Варя стала позже приходить на работу, она шла вместе с племянницей до школы, они обсуждали сразу столько вещей, что голова потом гудела от мыслей.
Юля нашла телефон Андрея, позвонила ему, извинилась, сказала, что они собираются в горы этим летом, надо бы посоветоваться. Парень сначала насупился, делал вид, что звонком недоволен, и вообще у него много дел, но потом оттаял, в апреле приехал к Юле в гости, познакомился с Варварой, сунул ей купленный на станции букет и сказал, чтобы не беспокоилась – его отец маршрут продумает, все потом сообщит.
Приезжал навестить дочь Михаил, привозил подарки, сидел на кухне и пил чай с тортом, а Юля, чуть отвыкнув от него и стесняясь, рассказывала, что теперь играет в школьном театре. Мамин свитер, тот, зеленый, как раз подошел для постановки «Проданного смеха», еще бы кепку найти…
Отец вышел в прихожую, принёс свою.
— Подойдет? — нахмурился он.
— Великовата, но всё равно отлично! — улыбнулась Юля. — Пап, мы с тётей Варей в горы летом пойдём. Надо и тебя взять, правда?
— В горы? — тихо переспросил Миша. — Как мама хотела?
— Да. Там хорошо видно звёзды, папа. И я найду мамину, ту, что смеется… Мы с тобой найдем, да?
Мужчина, отвернувшись, кивнул…
… Они стояли на вершине, солнце только недавно закатилось за гряду соседних гор, небо тускнело, наливалось бледностью, а потом вдруг вспыхнуло миллиардом звёзд. Яркие, словно лампочки, они решетили небо, сбивались с стайки, подмигивали и танцевали, пропуская между собой и землей потоки воздуха.
Юля, Миша и Варвара, задрав головы, стояли у палатки. Они искали. Искали Сашку, милую, веселую Сашку, которая так любила петь в душе и танцевать «кукарачу» на Новы год, которая вечерами звала всех посидеть на диване и просто пошептаться о всякой чепухе.
Сашина звезда, яркая, лучистая, горела прямо над ними. Юля заметила её первой.
— Здравствуй, мамочка! — прошептала она. — Я очень тебя люблю…
Саша улыбнулась, дунула в лицо дочке теплым ветерком:
— И я тебя, малыш!..
Варя тоже видела её, улыбнулась, кивнула. Смех сестры зазвучал в ушах тихими, нежными колокольчиками.
Михаил поднял голову, прищурился, глядя в небо. Александра была где–то там, она берегла и любила его даже за сотни тысяч километров, потому что любовь всесильна. Она бессмертна…
