Я приехал в город детства.
Этим всё сказано.
Время здесь замерло, всё так же на вокзале стоят таксисты, крутят ключами и зазывают унылыми голосами
-Берёзовка, недорого
-Пышмянка, по цене автобуса
-Молодой человек, вам наверное в Бураново?
-Мне? -я отвык от такси у вокзалов, я отвык от местного говора, от напористости, вальяжности и кича жителей небольших городков.
Чёрт побери, я сам когда -то так жил, пацанёнком я бегал к поезду, встречать приезжающих, хватал тяжёлый чемодан и тащил его к остановке, окольными путями, пока те не очухались и не поняли, что остановка вот, через перрон.
Схватив заветную денежку у запыхавшихся хозяев чемодана, я опять бежал, подтянув на ходу штаны и шаркая ногой, потому что развязался шнурок на растоптанном кроссовке.
Потому что если я остановлюсь, я потеряю заветные секунды, выигранные у Вовки, потому что я быстро бегаю.
Ещё не выгрузились все приехавшие, а я уже делаю третью ходку, пряча заработанные деньги в специальный карманчик пришитый бабушкой на внутренней стороне трусов.
У Вовки тоже есть такой карманчик, ему тоже пришила моя бабушка, ведь это она шьёт нам с Волоокой чёрные трусы из батиста, что принесла с фабрики Вовкина мамка.
Сначала мы закалывали карманчики на булавку, но однажды я быстро бежал, тащил огромный рюкзак какого-то толстого дядьки в чёрных очках, дядька ещё сверху поставил маленькую сумку, будто набитую какими-то камнями и на полпути, живот мне пронзила острая боль…
Я не остановился, бежал дальше, мне надо было успеть ещё, и ещё, и ещё…Боль нарастала, по моему лицу бежал пот пополам со слезами.
Когда я побежал назад, мне встретился Володька, он бросил беглый взгляд на мой живот и я прочитал ужас в его глазах, я опустил глаза, внизу живота, на белой футболке, расплывалось пятнышко алого цвета…
Кровь? Откуда? Я поднял футболку в моём животе торчала… булавка?
Вам когда — нибудь приходилось вытаскивать из живота булавку?Видеть посиневшую, поднявшуюся бугорком кожу на тощем животе?
Мне да!
Потом бабуля начала пришивать нам большие, чёрные пуговицы на трусы, огромные как на телогрейках, что шили на фабрике тётя Лиды, Володькиной мамки.
Мы прятали туда, в эти карманчики деньги, намеренно бренча мелочью, старшаки ловили нас, переворачивали вверх ногами и с гоготом трясли, как буратинок.
Они заставляли нас снимать штаны, майки, футболки, заглядывали нам в рот, смеялись над нашими с Володькой трусами с пуговицей и никто не додумался что в наших трусах с нелепыми пуговицами хранится огромное богатство…
Отбегав два- три поезда, мы с Володькой бежали за гаражи, там считали деньги сложив их в большую кучку и честно делили пополам. Пряча обратно в трусы и застегнув на пуговицу.
Оставшееся неподеленое мы делили на две части и ту что побольше ещё пополам.
Эти половинки мы разменивали у тёти Кати- мороженщицы на «щебёнку» и насыпали щедро в карманы, меньшую оставшуюся часть проедали на мороженном, иногда покупали появившиеся везде в киосках хот-доги, один на двоих, а так же маленькую баночку колы.
И по очереди кусая и запивая колой, шли мы под взглядами пацанов, дерзкие, как зелёный пиджак и розовая рубашка Володькиного соседа Юры, хулигана и забияки.
Пройдя вокзальские дворы и завернув за угол, мы попадал в руки Обезьяны и его приспешников.
Обезьяной звали недалёкого пацана из нашей школы, был Обезьяна здоровым, с длинными ручищами, выпяченной губой и скошенным подбородком. Лоб же его выдавался вперёд, волосы были чёрные и жёсткие.
Он хватал нас за шиворот, сколько бы ты не готовился, всегда это получалось внезапно, и под дикий гогот своих дружков, начинал нас трясти.
Мелочь бренчала, Обезьяна наклонив голову, слушал эту милую его сердцу мелодию.
Затем перевернув нас вверх ногами, гогоча он вытряхивал всю имеющуюся у нас мелочь и по привычке заставлял снимать штаны и футболки, поржав над нашими трусами с пуговицами.
Обезьяна с компанией уходил в ларёк за пивом, а мы бежали домой, надев быстро вещички и прижимая правой рукой к низу живота заветный сейф.
Дома отдав маме и бабушке деньги, чувствовали себя добытчиками и кормильцами, подражая взрослым мужикам, садились за стол, ели щи и кашу и бежали играть в клёк, чижа или прятки.
Взрослые играли в клёк на деньги, нас не брали, мы, ребятишки, сами играли в свой «детский » клёк.
Мы тоже играли на деньги и часто с Вовкой выигрывали.
Мы бегали смотреть из далека на разборки наших вокзальских пацанов и черёмуховских.
Они бились стенка на стенку, заранее договорившись как будут драться. Иногда это были колья, палки, выдернутые из забора штафетины, кто-то приносил с собой ну
Мы подсматривали за тем, как спекулянты прячут свой товар на лодочной станции.
Мы караулили когда старый Макар понесёт свою добычу и один из нас кидался ему в ноги, а второй быстро открывал клетки, выпуская на волю щеглов и синиц, а так же снегирей, которых ловил он в лесу.
Макар матерился и плакал, обзывал нас чертями и удодами, садился в пыль и плакал.
Мы выпустили его завтрашний заработок.
-Черти, черти, удоды пучеглазые, — плакал хромой Макар, мои дети завтра умрут с голода, моя жена умрёт с тоски, ауууууу…
Нам становилось жалко старого Макара и мы давали ему немного денег, затем помогали встать и он шёл, размазывая слёзы по грязным щекам, а мы, преисполненные собственного достоинства, шагали дальше.
Мы кричали стоящим у дороги и машущим дальнобойщикам разукрашенным девчонкам похабные слова, значения которых мы , в силу возраста , ещё не понимали, но слышали.
Мы бегали смотреть Ван Дамма и Джеки Чана, мы учили у- шу по отпечатанным на каком -то дрянном устройстве книжицам, мы познавали жизнь.
Так получилось, что ни у меня, ни у Вовки не было отцов.
Мой погиб при задержании какого-то бандита, а Вовкин свинтил в голубую даль, когда было ему три года. Говорят что был он какой-то мелкий жулик.
Только в этом и была разница между нами, а в остальном всё одинаково.
Мы вместе учились драться и отстаивать своё право на существование.
Мы учились курить, вместе. Мы сколотили банду из таких же пацанов как сами, рано познавших все тяготы развесёлой и бесшабашной жизни начала девяностых.
Здесь царили гротеск и нищета, а в маленьких городках, то бесчинство что шагало по стране, оно приобретало особо уродливую форму, ибо было подделкой.
Здесь тоже были бандиты, которые приходили крышевать коммерсантов.
Бабок торгующих семечками и ковриками ручной работы и пару комков, в которых делали резиновые хот-доги и продавали водку Распутин.
Все знали, если мигает, значит настоящий, а если нет, то подделка.
-Ты что мне продал, падла, — кричит хрипло, повзрослевший Обезьяна, которого выгнали из фазанки за неуспеваемость, — ты чё, гнида, рамцы попутал? Почему он не мигает?- крутит Обезьяна бутылку вверх и вниз.- Он должен подмигивать, ты чё мне тут фуфло гонишь, а?
-Это старая партия, Мищааа, — трясётся хозяин комка, -Мищща, я вам отвечаю за всю матушку Россию, это чьто ни на есть, самий настоящий Распутин! Что ви хотите? Его долго таки, везли поездом, потом самолётом, потом на машщине, он устал, Мищщааа, он устал таки всем мигать…
Обезьяна спрятав бутылку за пазуху уходит, погрозив Исаку Израиливичу кулаком, мы хохочем и идём по городу, переполненные весной, молодостью, играем тощенькими мышцами, сплёвываем сквозь зубы.
Мы киваем знакомым, задираем девчонок, хватаем их за талии и тянем за собой, уворачиваясь от звонких оплеух.
Ах, юность моя, колючая, непричёсаная, с бранными словами, водкой в жестяных банках, шоколадкой Виспа с пузырьками, чупа — чупсами, сигаретами Радопи и Пирин и конечно всеми любимой Стюардессой с мягким жёлтым фильтром.
— Витя, плачет моя мама, прости меня сынок!
-За что? — в недоумении спрашиваю я маму
-За то что так быстро повзрослел, что тебе пришлось это сделать…Прости, сынок. Простите наши детки…
Я тогда не понимал свою маму.
Это теперь, когда я отец шестнадцатилетнего оболтуса и двадцатилетней дочери, я смотрю на них и понимаю, что это же дети.
В свои шестнадцать я казался себе пожившим и познавшим…
Теперь я понимаю свою маму, её слёзы и слёзы бабули.
Простите и вы меня, мои любимые женщины.
-Что едем?- нетерпеливый голос вырвал меня из пучины воспоминаний.
-Куда? — не понял я.
-Ну в Бураново же.
-Мне не надо туда, спасибо.
-Жаль.
Я поправил рюкзак и пошёл в нужную мне сторону.
Купил цветы, красненькой, триста грамм колбаски и полбулки серого, его ещё продают, как в моём детстве.
В рюкзаке у меня были шоколадные конфеты, пряники и пирожки, жена положил, а ещё бутылка беленькой.
Затарившись, я пошёл привычным маршрутом.
На входе меня встретил знакомый человек, я его где -то видел…
Он спросил адрес, я назвал, он показал куда идти, этого можно было и не делать, ведь я и так знал дорогу.
Я зашёл сначала к своим, рассказал как живу, налил красненькой, положил конфеток и пирожков. Я долго сидел и болтал с мамой и бабушкой, а так же с папой. Они все в одном месте.
Я говорю, они слушают.
Потом я пошёл к Вовкиным, тоже убрался у них, поговорил.
Последнего я навестил Вовку.
Я живу братишка, как ты и наказывал. Твоей дочке уже двадцать лет, нашей дочке…Она тебя совсем не помнит, брат, но твоё фото стоит у неё в комнате. Моему сыну Володьке уже шестнадцать.
Я о многом рассказываю Вовке, то о чём не расскажешь маме и бабушке с папой.
Он молчит и слушает меня, а я говорю, говорю, говорю.
Я провожу там много времени, наконец-то высказавшись и выплакавшись, опустошённый я иду к выходу.
-Витёк,- я даже не понимаю что это обращаются ко мне,- ты же Витька Налимов? Верно? Из девятой школы, у тебя мама учителем работала, и бабушка, верно?
-Да, — ответил я, с изумлением рассматривая кладбищенского сторожа,- а вы кто?
-Я Мишка Шелест, помнишь меня, ну? Обезьяна я…
Мишщаааа, вспоминаю я.
-Мишка?
-Ага, а я смотрю ты или не ты. Я у Вовы всегда убираю, разговариваю с ним и у твоих.
Я благодарю Обезьяну, отдаю ему беленькую.
-Спасибо, Миш.
-Да что там,- улыбается он,- мне не тяжело. Витя, а он правда бандюков ловил и …
-Правда ,Миш.
-Ты вон тоже, седой весь, а ты ведь моложе меня. Капитан поди уже?
-Майор, Миша…
-А я Вить, вот. Я за ум взялся, вот братка троюродный не бросает, он крестник мамкин был, слово ей давал мне помогать. Вот пристроил, сторожем, Вить.
Ещё немного поболтав, я пошёл на выход
-Витя, Вить…тут такое дело…только не смейся, я спросить хотел…
-Давай
-Вить, а почему у вас с Володькой пуговицы на трусах пришиты были? Мы же с пацанами всю голову сломали…
-Для красоты, Миша, для красоты.
Я не выдал нашу с Вовкой тайну…
