-Викусь, а нельзя повнимательнее еще посмотреть, а? Ну, точно мне надо знать — мальчик или девочка… — недовольная, нахмурившаяся женщина лежала на кушетке в кабинете УЗИ.
-Галь, не видно там ничего! Понимаешь, не видно, отворачивается малыш. Стесняется, что ли… Оставь его в покое, вырастет, все поймем.
-Это тебе все равно. Это вам тут всем все равно! — вдруг зарыдала Галина. — У меня три мальчика, Вика, три! — она потрясла в воздухе тремя отогнутыми пальцами на левой руке. — Вот Петька, вот Мишка, вот Сашка. Мне больше не нужно пацанов! Я не могу больше, я девочку хочу, хорошенькую, ласковую, чтобы прижималась ко мне, чтоб косички ей заплетать, чтобы моя была, а не Колькина! Я не могу жить с таким количеством мужиков, мне противно, я устала!
Галина резко встала, чуть скривилась от боли где-то в поджелудочной, зло посмотрела на подругу, видимо, уже бывшую, и, собравшись, вышла из кабинета…
Галка специально сходила на УЗИ чуть попозже, все узнала. Вика больше не была для нее авторитетом, она ведь прочила ей девчонок и раньше, но выходили только одни мальчишки.
-У вас будет мальчик! — уверенно сказал врач из клиники на другом конце города..
-Точно? Это точно? — разочарованно уставившись в картинку на мониторе, переспросила пациентка.
-Ну, всегда есть процент ошибки, но тут все вроде без вопросов, — доктор потер подбородок, повертел датчиком, еще раз все перепроверяя, распечатал заключение и отправил женщину донашивать ребенка.
-Берегите себя, я вас поздравляю со скорым пополнением! — сказал он напоследок.
Но Галя ничего не ответила. Плотно сжав губы, она шла по коридору и принимала решение…
Недели через две Гале стало плохо. Еле дойдя от работы до дома, она велела мужу вызвать Скорую.
-Что, Галчонок, что? Ребенок шевелится? Мой мальчик шевелится? — испуганно заглядывал он жене в глаза. — С ним же все будет в порядке?
С ним… Он… А как же Галя? А ее пелена перед глазами, которая как будто туманилась, а потом стала медленно гаснуть? А как же та боль, что пронзала все ее тело, переламывая позвоночник напополам?…Но, нет! Инкубатор! Вот кто она для него, для собственного мужа…
У Николая даже никогда и не возникало сомнений, что жена хочет детей также, как и он. А уж то, что очередной малыш будет мальчиком, он даже не сомневался. У них, у Пантелеевых, это выходило как-то само собой.
А Галина молчала и слушала голос внутри себя:
-Семья должна быть большая! Один, два ребенка — это так, ерунда! Надо как можно больше!
Это свекровь, строгая властная женщина, учила невестку жизни несколько лет назад.
-Мой Коленька сам вырос в большой семье. Я, слава Богу, пятерых родила, так что ты тоже давай, не скупись на внуков!
Галина чувствовала свое «высокое предназначение» продолжения рода Пантелеевых, чувствовала, какая ответственность возложена на нее. Ведь Колька был единственным мальчиком в семье. Его четыре сестры повыходили замуж и сменили фамилии буквально одна за другой…
…Схватки не заставили себя ждать, и через три часа он родился…
-Кто это? — устало уточнила роженица.
-Мальчик, маааленький мальчишка! — прозвучал ответ акушерки. Она говорил почему-то нараспев, как будто уже укачивала новорожденного в своих теплых, больших, ловких ладонях.
Он родился всего семьсот граммов весом, синенький, с папиросной, шелушащейся, просвечивающей тонкими венками кожей. Сморщенное, сердитое личико, темненький, мягкий пушок на голове. Он даже не плакал, не умел, просто попискивал.
Бригада врачей суетилась вокруг новорожденного, а Галя, распластанная на кресле, лежала и, закусив губу, вздыхала, кивая самой себе…
…-Я хочу подписать все бумаги и уйти, — на следующий день Галя дождалась обхода и, смело глядя в глаза врача, нахмурилась.
-Что подписать? Выписку получите позже, а сейчас занялись бы собой, привели себя в порядок. Малыш ваш чувствует себя нормально, старается. Сходите к нему?
-Нет, нет. Вы не поняли! — быстро заговорила Галя, чувствуя, как все смотрят на нее, все — и интерны, что были рядом, и соседки по палате, и, казалось, даже небо наклонилось, чтобы расслышать, что там говорит эта всклокоченная, с безумными глазами, женщина. — Я отказываюсь от ребенка.
Стало вдруг очень тихо. Так, что было слышно, как где-то на другом этаже кричит роженица, а потом ее крик переплетается с возмущенным ором рожденного младенца. Еще одна новая жизнь, еще одна судьба…
-Вы твердо решили это сделать? Вы посоветовались с мужем? — врачи долго допрашивали ее, уговаривали. И что им за дело?!…
-Да, мы приняли такое решение совместно. Так будет лучше для нас всех.
-Да? Вы представляете себе судьбу вашего ребенка? — врач, что принимала у Галины роды, на миг зажмурилась, потом мотнула головой, словно скидывая остатки кошмарного сна. — Такой богатырь у вас! Ничего, что всего семьсот грамм! Он вырастет, и не заметите! Помощник вырастет, защитник!
-Замолчите. Я имею право отказаться? — перебила ее Галя.
Врач медленно кивнула.
-Тогда в чем дело? Или вы играете в Господа Бога и решили осудить меня? Не стоит, каждому свое!
… Через два дня женщину выписали. Муж забрал Галину на такси.
А он, безымянный, неузнанный, неназваный ею, остался ждать. Чего-то или кого-то…
…-Галя, ты не расстраивайся! Галочка! — шептал Николай, гладя жену по голове. — Мы попробуем еще раз, у нас получится.
Женщина только мотала головой и вздыхала.
Галя наврала мужу, что ребенок умер при родах. Тот и проверять не стал…
В тот вечер Николай крепко напился, закрывшись в гараже. Напрасно друзья барабанили в дверь, уговаривая выйти из холодного, темного убежища. Николай оплакивал своего сына, которому не суждено было жить рядом с ним. А потом включил мотор своего автомобиля и, привалившись к стене, так и заснул, надышавшись парами переработанного бензина.
Утром спасатели взломали дверь, но было уже поздно…
Галина в ужасе стояла на краю могилы, черной, рыхлой, с осыпающимися вниз крошками земли. Батюшка Николая отпевать отказался, только наказал родственникам молиться о прощении души самоубийцы…А родственников-то было у него — только сестры, Галина и три сына. Мать умерла три года назад, отец еще и того раньше.
Сестры жили на другом конце страны, на похороны так и не выбрались, Галина одна стояла под зонтом на кладбище, слушая колокольный звон и стук своего безумного сердца.
А вороны, большие, черные, орущие свои проклятия на женщину, сжавшуюся у могилы, все кружили и кружили, расчерчивая вечернее небо на сотни полосок…
…Его назвали Юриком. Сначала, конечно, он был безымянным, просто тельцем, с красными, подрагивающими пальчиками и прищуренными глазками. Просто семьсот грамм нового человечка, похожего морщинками на старичка, грустного, измученного, как будто он уже все знал — и про жестокость матери, и про то, что родился «не того пола», и про то, что жить ему теперь ничейным до конца своих дней.
Но потом, мало-помалу, старичок вдруг преобразился, «набрал вес», разгладилось, оформилось личико, глаза распахнулись и удивленно посмотрели на Юрия Андреевича, что поправлял какие-то проводочки у малыша в соседнем кувезе.
-Ну, привет! — Юрий Андреевич улыбнулся в свою лохматую, с кудряшками на конце, бороду. — Как дела, что новенького?
Он приблизил свое лицо в рыже-оранжевых веснушках к мальчишке, маленькие глаза которого еще больше раскрылись, вместив в себя, как огромные темные озера, и этот зал, где лежат такие же, как он, «недоношенные», и этого странного мужчину, который, огромный, плечистый, ювелирно заправлял царством «выживших». В глазенках, пока еще серовато-карих, отразился Юрий Андреевич, его улыбка и криво подстриженные усы, его родинка на лбу и шрам над левой бровью. Сейчас, в этот самый миг, и родился Юрка, по-настоящему, огласив этот мир своим немым криком о том, что он чувствует тепло пальца, протянутого ему через отверстие в кувезе…
…-Ну, что пацан? — Юрий Андреевич бережно поднял перед собой ухмыляющегося беззубым, маленьким ртом пациента. — Пора тебе. Расти дальше, расти, давай, слышишь?!
-Юр, осторожно, ты ж его поломаешь! — суетилась рядом медсестра.
-Света, угомонись. Мы с тобой в новую жизнь человека отпускаем! Надо, чтоб все чин-чином!
Ох, тяжело было. Каждый раз тяжело. Говорят, привыкаешь, уже не задумываешься, что там будет с этими ребятами дальше, что психика сама защищает своего владельца. А, видимо, у Юрия Андреевича она была какая-то не такая…
Опять сжалось где-то в горле, опять захотелось сглотнуть, а не получалось. Опять захрипели связки, не давая спокойно беседовать с коллегами.
-Юра.
-Что «Юра»?
-Запишите Юрием пацана.
-Хватит! Ты всем уже свое имя раздал! — медсестра усмехнулась. — И фамилию отдашь?
-И фамилию. Орлов пусть будет. Не дал мне Бог ни жены, ни детей. Все бабы бегут от меня, а я жизнь вот как перехитрил! Все мои теперь! Все тринадцать! Этот Юрка будет четырнадцатый. И что с вами сделалось, женщины… Что в башке вашей хрустнуло…
Он махнул рукой машине с младенцем, мол, давай, трогай…
Юрку он потом встретит через много лет, совсем уже седой. Как-то вечером, осторожно ступая по ледяному насту тротуара он остановится, глядя, как молодой отец, что-то рассказывая, быстро ведет за руку девчушку. Та, широко распахнув глаза и раскрыв рот, слушает, а потом, отвлекшись, вдруг зашепчет:
-Папа! Папа, смотри дедушка на Деда Мороза похож! Смотри, борода какая! Я письмо ему! Я сейчас!…
Она закопается варежками в рюкзачке, вынет помятый лист с нарисованным коричневым медведем, протянет его незнакомцу и, заговорщицки подмигнув, скажет:
-Я никому не расскажу, только мишку принеси мне, ну, пожалуйста!…
Юрий Андреевич кивнет и, улыбнувшись Юрику, спрячет письмо в карман. Екнет ли что-то в сердцах обоих, стукнут ли два сердца в одном ритме смутного, непонятного единения, или просто случайно, но оба обернутся, кивая друг другу на прощание…
…С Юрия Андреевича началась когда-то сложная жизнь Юрки, с пожатия его сильного, жилистого пальца, просунутого «отказнику». И всю жизнь потом Юрка жал протянутые ему руки уверенно, смело, ожидая от них добра и честности. Иногда ошибался… Но лишь иногда…
….-Орлов, Кубышкина, Песцов! — называл педагог фамилии. — Вы вообще на обед собираетесь? Сколько можно ждать?
Стайка детей сорвалась с места, побросав книжки, и побежала вслед за воспитателем. А по коридору плыл тяжелый, перченый аромат борща и котлет с подливой…
Детдом жил своей непростой, по расписанию, жизнью. Для кого-то дни тянулись в ожидании чего-то, кто-то просто тихо ненавидел все вокруг, кто-то делал вид ,что полностью счастлив, кого-то ругали, хвалили, кто-то болел и отправлялся в больницу, отдохнуть от общей жизни «детского муравейника», а Юрка барабанил. Ногами, руками, локтями. Как только слышал ритм — то машины сигналят на улице, то завхоз прибивает полку в кабинете у директора, то просто тарелка упала и покатилась с грохотом по полу. Юра тут же принимался повторять череду звуков, чувствуя их длительность, стройность или, наоборот, сбивчивость, заплетающуюся торопливость.
Юрка не говорил долго. Даже не старался что-то произнести. Врачи разводили руками, мол, недоношенный, что вы хотите. Но потом как-то само собой получилось у него выговорить одно, два, три слова. «С кашей во рту», с перевиранием звуков и проглатыванием половины слов, но заговорил.
Тогда в его жизни появилась логопед, Мария Ивановна. Всегда с туго стянутым пучком темных волос, в очках и строгом костюме в мелкую шотландскую клетку, она приходила за Юркой после обеда, брала его за руку, и они шли мимо рисунков детдомовцев, мимо плакатов с правилами дорожного движения, мимо кабинета директора, мимо знакомой до каждой трещинки жизни, в ее каморку на первом этаже.
Многим Юриным друзьям у Марии Ивановны не нравилось — скучно, сложно, не получалось у них сложить язык трубочкой или «чашечкой», текли слезы, слюни, тикали часы на стене, отмеряя время занятия…
А Юра любил ходить к этой «МариВанне». Он вообще все в этой жизни любил. То ли по глупости, то ли по легкомыслию, он радовался всему.
«МариВанна», как он звал ее, забавляла мальчугана. Она корчила смешные рожи и разрешала делать это и Юрке, даже хвалила за особенно страшные, «пучеглазые», как он потом их называл. А еще она разрешала ему барабанит пальцами по столу, палочками по барабану, молоточками по ксилофону.
Помучившись с непокорными звуками, Юра вздыхал, собирая бровки домиком. «МариВанна» все понимала, открывала шкаф и разрешала взять тот инструмент, которого сегодня просила душа мальчишки. А иногда, (о, Боги, Боги!), она тоже брала что-то, и тогда кабинет оглашался стройным стучанием четырех рук, в такт и вперемешку, в унисон и сбивая друг друга.
Она учила его слушать ритм, сохранять его, несмотря ни на что, учила быть внимательным, сосредотачиваться на главном, отстраняясь от помех. Учила, любя, учила, как когда-то своего сына, рыже-веснушчатого, уже давно бородатого дядьку, Юрия Андреевича Орлова, врача отделения по выхаживанию недоношенных детей… С сыном она общалась мало, все не хватало времени, то он на смене, то она слегла с давлением. Да и расстояние в двести километров разделяло их давно и прочно. Так захотелось самому Юрию Андреевичу. Все ему когда-то казалось, что мать исполняет в его жизни слишком яркую, главную партию…
…-Надо же! Ну, ты, Юрка, прямо, как мой сын! Тот тоже брал палочки, и давай барабанить по столу! Голова кругом, соседи в обмороке, а он, счастливый, марш репетирует… — не уставала удивляться Мария Ивановна. — И имена у вас похожие, и фамилии! Ладно, урок окончен, пойдем-ка обратно….
Юра вздыхал, складывал инструменты на место, сам закрывал драгоценный шкаф и плелся за логопедом, потом, вспомнив, что Сашка обещал поделиться грузовиком, что договаривались играть в стройку, припускался вперед, перескакивая через ступеньку. Радостно было, от чего — и сам не знал…
…Мария Ивановна ушла тихо, у себя дома. Она просто однажды не проснулась. Легла вечером, почитала любимые стихи, позвонила сыну, но тот не взял трубку, потом, встав, чтобы вытащить из кармана пальто сигареты, нашла там бумажку — кривая восьмерка с прилепленными к ней желтыми мякишами поролона. Это Юрка впопыхах сделал подарок на Международный женский день и сунул его «МариВанне» в холле, когда она уже уходила.
Женщина улыбнулась, разгладила подарок, положив его на тумбочку у кровати. И уснула.
Сон на мягких, ласковых лапах прокрался в дом, окутал ее тихим счастьем молодости и тепла пухлого тельца сына, рыженького, кудрявого мальчишки, мирно спящего на ее руках…
…Потом сказали, что произошел обширный инсульт… Коллеги выставили фотографию покойницы на первом этаже, рядом поставили вазу с цветами.
Юрка во все глаза смотрел на ее лицо и мотал головой.
Это же совсем не она! Не она! — казалось, сейчас закричит он. — Моя МариВанна просто ушла домой. Она придет, и мы снова будем стучать молоточками по звенящим планкам ксилофона!
Не пришла…
Брел, шагал вперед караван Юркиной жизни, тащили верблюды его годочков незатейливую поклажу — мечты, обиды, непонимание, и радость. Дождь, ветер, холодные ботинки, рваная куртка, что шита-перешита с кого-то другого, слабые ноги, что никогда не добегали дистанцию за нужное время, глаза, что отчего-то провожали, не мигая, красивых девчонок, пока слеза не заливала восторженный объектив, заставляя зажмуриться, — все в радость. Дышал он и не мог надышаться, как будто знал, что мог бы и вообще не быть.
А еще были сны — разные, скучные, страшные, нудные, смешные. И один, совсем непонятный — мужчина с кудрявой, густой бородой наклонился над спящим Юркой и дышит. И почему-т остановится тепло, спокойно.
-Может, папка мой? — иногда думал Юра. — Зачем же ты не рядом?…
Он даже пару раз рассказывал ребятам, как выглядит его отец. Но те только смеялись. То ли от зависти, то ли от злости на свою судьбу…
…Пролетело детство, переломалось многое в Юрке, бывало, что и крылья складывал наш Орленок, и дрался, глотая злые слезы, и буянил, поддаваясь нахлынувшему вихрю протеста.
И вырос. Простившись с детдомом, переселился в общежитие, стал работать на стройке, профессию получил «маляр-штукатур». Начался новый виток жизни, нужно было учиться самому вести себя куда-то вперед, не падать в канавы, не оступаться, жить, как должно, как когда-то просил Юрий Андреевич, как хотела бы МариВанна…
Свое увлечение музыкой Юрка на время отложил, завернул в полотно ожидания, записал куда-то в список нужных, но пока неисполнимых дел.
А, как стал жить в общежитии, появились гитары, шумные компании, и стал Юрка снова барабанить свои ритмы, закрывая глаза и уносясь прочь, в мир вибрирующих ощущений…
Потом парень смекнул, что изловчившись, на своем «таланте» можно и заработать.
Его сольные концерты в скверах сначала были странным зрелищем.
Юрка приходил с каким-то старым, невесть откуда вынутым, тамтамом, садился на лавку и начинал свой «концерт». Замолкали испуганные птицы, разбегались женщины с колясками, пару раз полиция уводила незадачливого музыканта прочь. Но худо-бедно нашлось место юному барабанщику в подземном переходе. Эхо разносило его ритмы, повторяя и повторяя их до глухоты, заставляя тела прохожих наконец-таки ответить на призывные звуки тамтама. Сыпались в коробку монеты. Бумажных купюр ему никто не давал. Но и на том спасибо!
Однажды, в разгар вечернего часа «пик», к Юрию подошел мужчина. Он был старше паренька лет на пять, двигался, пританцовывая, резко и порывисто.
-Слушай, парень! — услышал Юра его голос над ухом. — Не хочешь в группе играть?
-Что?
-В группе музыкальной, говорю, не хочешь сыграть? У нас барабанщик заболел. Замена нужна. На два вечера. Заплачу, естественно! Ладно, собирай свои манатки, тут вообще не поговоришь. пойдем, пива попьем, я все расскажу.
Юра хотел, было, отказаться, но тут заметил за спиной собеседника девчонку. Крашеная в густую, вопиюще сиреневую свеклу, та ежилась от холода, кутаясь в коротенькую, по моде дутую, куртку.
-А! Да, это наша солистка, Свекла, — представил ее мужчина. — А я Петр. Пойдем! Свекла замерзла!
Недалеко нашлось кафе.
-Мы выступаем по вечерам в клубах. Не Бог весть что, но деньги-то идут. Потом видео кидаем наше в инет, мало ли, кто-то заинтересуется, — рассказывал Петр.
Свекла смело, бесстыдно рассматривала Юру, стреляя глазами.
-Да ладно, какой из меня артист! — отмахивался Юрий. — Я нигде не учился.
-Мне видней, какой ты! — строго, положив на стол кулак, ответил Петр. — Никогда не спорь со мной, и будет тебе счастье! Завтра к восьми приходи вот по этому адресу. Там у нас в гараже студия. Порепетируем, посмотрим!…
Отработав смену и забежав в общежитие помыться, Юрка помчался по указанному адресу. Уж очень хотелось подзаработать. Тамтам бился о спину, ухая и вздыхая.
Гараж, кирпичный, с выкрашенными в синий цвет дверьми, освещался изнутри гирляндой разноцветных лампочек.
-А, пришел? Заходи. Нравится? — Петр с гордостью обвел рукой «студию». — Это все Свекла обустроила. Кстати, если что, она моя, понял? Свекла моя! Руки чтоб при себе держал!
Мужчина хмуро посмотрел на барабанщика, тот рассеянно кивнул, рассматривая граффити на стенах.
-Это мой гараж, мой и братьев. Они скоро подойдут. От отца нам достался. Машину мы разбили по молодости, по глупости. Да, Свеколка моя? — Петя притянул девчонку к себе и по-хозяйски поцеловал в губы.
Та подчинилась, кивнула.
-А отец что? Ну, машину-то жалко, наверное?! — спросил Юра, отводя глаза.
-Отец… Да его уж нет. Здесь и преставился батя наш.
-Как это? — Юрка почувствовал, как побежали мурашки по телу, вспомнил большую фотографию МариВанны с черной лентой на уголке.
-А вот так. Удушился. Да пес с ним! Вон, ребята идут!
Он помахал двум теням, идущим на свет.
-Александр, Михаил, — представил Петя братьев. — А это он. Как там тебя зовут?
-Юрий, — ответил паренек.
-Окей! Тогда начинаем. Ты сначала слушаешь, потом покажешь, чем можешь быть нам полезен. Понял? — Петр махнул рукой, загоняя группу внутрь гаража, потом закрыл двери…
Юрке нравилось как они играют, нравилось, как звучит голос девушки, отражаясь от кирпичных стен гаража, как дрожит он между пыльными банками с солеными огурцами, а потом, взвившись, улетает ввысь, в отдушину, сиреневой валькирией.
Юрий кивал в такт, постукивал ногой. Он пробовал эту музыку, подстраивал ее под себя, мотал головой, потом снова кивал.
-Ну, теперь ты, давай! — Петр пнул барабанщика, выставляя на середину . — Покажи нам все, что можешь!
Юрка хотел, было, ответить на пинок, чувствуя, как напрягаются мышцы, как закипает кровь, булькая в сердце бешеной лавой. Он никогда не давал себя в обиду, заставив всех пацанов детдома уважать себя…
Но потом вдруг остановился. Свекла смотрела на него то ли умоляюще, то ли просяще, чуть помотала головой, мол, не связывайся, не надо!
И Юра выдохнул, сел на ящик и повторил все то, что слышал, так, как он протащил это через свои ощущения. Руки жили теперь своей жизнью, а голова все никак не могла разгадать эту девчонку, эту крашеную в густо свекольный цвет солистку…
Репетировали часов до десяти. Юрка устал, руки ныли после работы, глаза слипались.
-Ладно, ребят, я пойду! Завтра утром на работу, — попытался он попрощаться.
-Ты что? Рано еще! Так, завтра играем в «Волчьем углу». Адрес напишу тебе. А сейчас к нам пойдем, выпьем, посидим… Свекла, можешь чесать домой, ты сегодня больше не нужна.
-Так, может, вы идите, а я провожу? — Юра кивнул на девушку.
Петр вдруг схватил его за куртку, притянул к себе и залаял в лицо, брызгая слюной:
-Она моя, понял?! Ноги переломаю, если что!
Юра ловко высвободился, скрутил Петра и, заломив его руки за спиной, прошептал:
-Я тебя сам переломаю пополам, если еще тронешь. Я всегда делаю то, что считаю нужным. И ты мне не указ.
Петька стонал от боли, трещали суставы, а Михаил и Сашка стояли, разинув рты. Такого провала старшего брата они еще никогда не видели.
Юра отбросил Петра в угол, схватил инструмент и, распахнув двери, выпустил наружу, к холодному ночному небу, спертый гаражный воздух, пропитанный резиной, керосином и едва уловимым ароматом бензина, въевшимся в кирпич, в каждую пору с того самого вечера, как не стало хозяина…
-Завтра не опаздывай, гаденыш! — услышал Юрка крик за спиной…
…-Мать! Ну, где ты там, ужин где?! — братья ввалились в квартиру, скинули грязные ботинки на коврик в прихожей и прошли на кухню.
Из комнаты выглянула худенькая, коротко стриженная женщина. Движениями, выражением лица, даже каким-то испуганным попискиванием она была похожа на мышь.
-Пришли? Сейчас, ребятки. Вы руки помойте, я пока на стол накрою. А Светочка не придет? Девочка моя не придет?
Галина называла Свеклу ее настоящим именем. Она как-то сразу увидела в ней свою так и не рожденную дочь, опекала, баловала, как маленькую, все надеялась, что Петя женится на Светке, и девочка переедет к Гале жить.
-Свекла домой пошла. Нечего ей тут. Опять картошка? — Михаил ткнул вилкой в дымящуюся паром и льнущую к тающему сливочной лавой маслу картошку, скривился. — Надо было бургер купить. Мать, другое завтра приготовь!
Галина закивала и ушла в комнату. Ей не разрешалось сидеть с сыновьями за столом, слушать их «мужские» разговоры. Мышка забилась в свою норку, сжалась и стала ждать, пока волки лягут спать. Тогда она снова шмыгнет на кухню, помоет посуду, выкинет пустые банки из-под пива и, всплакнув, тоже уснет.
Когда Света оставалась на ночевку, они иногда пили с ней чай, Галина даже припрятывала пирожные для такого случая. Но последнее время Петр, злой, жесткий, прогонял Светочку. Галя оставалась одна…
…Светлана нагнала Юрку уже у метро, схватила за рукав и, запыхавшись, попросила ее проводить.
-А чего ж твой Петя не провожает? — огрызнулся Юрий.
-Он не мой. Он псих, и все они там психи. Я с ними только из-за денег.
-Ну, да… — скептически покивал парень. — Ладно, где ты живешь?
Девушка назвала адрес.
-Поехали! — Юра схватил ее в охапку и протащил в раскрывшиеся дверцы турникета метро.
Сзади разлился трелью свисток, «зайцев» хотели, было, поймать, но Юрка несся по эскалатору, таща за собой Свету, перепрыгивал через две ступеньки.
-Давай, солистка! Поднажми! — они впрыгнули с закрывающиеся двери вагона и, смотря друг на друга победителями, плюхнулись на сидение.
-Рисковый? — спросила Светлана.
-Рисковый, — согласился парень. — А как тебя зовут?
-Светлана. Орлова Светлана.
-Орлова? И ты?
-В смысле?
-И я Орлов. Юрий Орлов.
-А отчество?
Девушка замялась.
-Андреевна. Но я детдомовская. С рождения. Так что это все условно.
-Ну, не проблема. Я тоже такой! Говорят, меня назвал так врач, что выхаживал в больнице. Я родился у матери недоношенным, всего семьсот грамм. Прикинь?!
Юра, уставший, разомлевший, выкладывал перед этой незнакомой, но такой близкой девчонкой всю свою жизнь, говорил про МариВанну, про свой сон о бородатом мужчине, а она слушала и кивала, а потом, быстро оглянувшись по сторонам и убедившись что пассажиры не смотрят на них, поцеловала Юрку, жарко, отчаянно. Он ответил, нежно и бережно.
Как плохо, что они не брат и сестра, у них столько общего… У них даже общий дядя Юра, что, протягивая свой сильный, жилистый палец в окошко кувеза, уговаривал своих малышей расти, просто расти и жить…
И ребята никогда не узнают, что лежали тогда, в страшные дни одиночества, в соседних «домиках», дышали в унисон, плакали и слышали плач друг друга, а потом расстались, разлетелись по городу, чтобы, повзрослев, встретиться вновь, чтобы Юрий Андреевич, сидя в кресле у окошка, пожилой, мучающийся радикулитом, вдруг почувствовал тепло и покой. Еще два его ребенка, не по крови, но по душе, стали счастливыми. Теперь они вместе, рядом, а в ладошке каждого, незримо, лежит рука дяди Юры…
…Галина так и не вышла замуж после смерти мужа, не родила себе дочь. Она каждый день встречала и кормила своих сыновей, пока однажды не решилась-таки бросить их, прихватив заработанные на ночных концертах деньги…
Юра и Светлана в группу Петра больше не возвращались. Через три дня знакомства они собрали вещи и уехали в другой город. Света хорошо шила, ее приняли на работу в ателье, Юра сколотил команду по ремонту квартир, стал зарабатывать неплохие деньги.
Следующей весной ребята поженились. И незримыми гостями на их свадьбе были Юрий Андреевич и Мария Ивановна, по-настоящему родные, те, кто когда-то сказал им: «Живи, малыш, просто живи! Ты так боролся за свою жизнь, ты заслужил счастье!»…
