Над раскопом весело синело высокое июльское небо, в зыбкой утренней тишине до лагеря молодых археологов, случалось, долетал далёкий, едва слышный крик петуха из небольшой деревни Остроженка.
Mocкoвcкие студенты-историки уже вторую неделю pacкапывали в Cмoлeнской области средневековый холм-городище, но пока нашли лишь кучку мелких глиняных черепков да кусочки полуистлевших тканей и, как назло, ничего стoящего: ни одного нaкoнечника стpeлы, ни единой мoнeты или стapuнного зoлoтoгo yкpaшения.
Начальником археологической экспедиции был шестидесятидвухлетний историк, преподаватель Олег Петрович Горюнов, которого студенты за глаза звали Горынычем. Да что там студенты – за вспыльчивый характер Горынычем за глаза его называли даже коллеги-преподаватели.
Сам же Олег Петрович считал себя спокойным и терпеливым человеком и говорил, что из себя его могут вывести только две вещи – тупость и наглость.
Умные, внимательные серые глаза под широкими «брежневскими» бровями, длинные, седые, чуть вьющиеся волосы небрежно собраны в хвост на затылке. Нервные худые пальцы, широкие, как грабли, ладони, массивные плечи, скуластое, загорелое лицо, прямой длинный нос, а на носу – очки в старомодной металлической оправе.
Горюнов слегка располнел с возрастом, но остался подвижным и деятельным. Горыныч был из тех, кто стареет красиво: его породистое, литое лицо не портили годы.
Научная карьера у Олега Петровича не сложилась, а виной тому была драка с собственным научным руководителем. Драка из-за девушки, после которой Горюнову пришлось уйти из аспирантуры. Последствия той злополучной драки сказывались ещё долго – только после сорока Горыныч с большим трудом защитил кандидатскую.
Верочка Кольцова – причина той драки – через несколько лет стала его женой. Правду говорят: не везёт в карьере – повезёт в любви. Ему повезло.
Они любили друг друга и историю, они вместе пропадали на раскопках. Правда, единственная дочь Юленька, с раннего детства ревновавшая родителей к черепкам да ржавым монетам, историю так и не смогла полюбить, и в итоге стала ветеринаром. По мнению многочисленных клиентов – хорошим. А самое главное – подарила им с Верой двух внуков – Артёма и Глеба.
Четыре года назад Веры не стало, и Олег Петрович, пытаясь заткнуть зияющую дыру в душе, с головой ушёл в преподавание. И очень обрадовался возможности съездить летом под Вязьму, в археологическую экспедицию со студентами-историками.
***
Надя Замятина в то утро проснулась очень рано и решила, пока все спят, сходить искупаться. Предрассветная рань, несмелое солнце только едва обагрило горизонт. Над Вазузой стелился лёгкий утренний туман. Он заползал в камыши и исчезал там.
Девушка с разбега нырнула в холодную воду, а затем, вынырнув, легла на спину и рассеянно смотрела в высокое голубое небо. Устав смотреть в эту бесконечную голубизну, она перевела взгляд на левый берег реки. Вдали виднелся мощный силуэт высокой светло-серой башни. Надя залюбовалась ею. «Жаль, что я не рисую, – мелькнула мысль. – Горыныч почему-то называл эту башню Белой и говорил, что она – всё, что осталось от старинной усадьбы. Надо будет расспросить при случае поподробнее».
Через полчаса, вдоволь наплававшись, она выбралась на берег, вытерлась маленьким махровым полотенцем, отжала тёмно-рыжие волосы и, спрятавшись за старой ивой, переоделась.
– Доброе утро. Надя, давай завтракай – и за дело! – когда она вернулась в лагерь, все уже проснулись и позавтракали, над потухшим костром висел котёл с остатками супа, а Горыныч уже суетился около раскопа.
– Утро доброе. Я сейчас.
Впереди был обычный, полный забот день: расчистка раскопа, обработка материалов, заполнение дневника исследований.
А вечером, на закате, когда лопаты, мастерки, щупы, сита, кирки и кисточки убраны с глаз долой, в лагере историков горел костёр, звучала гитара, и царило молодое веселье. Вечером здесь любили тяпнуть пивка, закусить солёной рыбкой – за ними, правда, приходилось кататься в сам Смоленск.
В один из таких вечеров разговор у костра зашёл о Белой башне:
– Я слышал, в войну с Наполеоном в этой усадьбе заперся небольшой партизанский отряд…
Захар Ухтинский вопросительно посмотрел на Горюнова. Высокий, загорелый чернявый парень был факультетской знаменитостью – круглый отличник, ходячая энциклопедия в кроссовках.
– А, и ты знаешь! – Горыныч поправил очки на потной переносице и с уважением посмотрел на парня. – Семеро их было: шестеро крестьян из окрестных деревень и Варвара Байрашевская – дочь священника из Остроженки. Заперлись в усадьбе, пытались отстреливаться. Все погибли. Управляющий Семён Колпаков, впустивший беглецов в усадьбу, тоже погиб. Башню эту Белую поэтому иногда в народе называют Башней Семерых. Нам известно только два имени – Пётр Жёлтышев и Варвара Байрашевская. Остальные – увы – безымянны. Там, на краю кладбища, – историк махнул рукой в сторону башни, – небольшой памятник им установили. А сама башня – всё, что осталось от старинной усадьбы. Хозяин усадьбы, князь Андрей Привольский, астрономией интересовался, за звёздами любил наблюдать. Вот для этого башню и пристроил к усадьбе. У него в башне, на последнем этаже, была небольшая обсерватория с телескопом. А иногда он наблюдал за звёздами прямо с крыши башни.
– А почему башня Белая? – тихо спросила Надя. – Она ведь светло-серая, если меня не обманывают глаза.
– Усадьба была построена из местного светло-серого гранита, – ответил Олег Петрович, – но оставшуюся от неё башню издавна зовут Белой. Наверное, так романтичнее.
– А усадьбу французы разрушили? В 1812? – спросила невысокая белокурая девушка с большими тёмными глазами.
Горыныч грустно покачал головой:
– Аня, если бы немцы или французы здесь всё разворотили, было бы не так обидно. Увы, мы «справились» без них. Старинную усадьбу расколошматила наши, в 1918.
– Есть легенда, что под усадьбой есть подземный ход, – подбросив в огонь сухую корягу, сказал Захар.
– Ну, подземный ход навряд ли, а глубокий подвал тут точно есть, – усмехнулся Горюнов. – И тут всё проржавело и прогнило насквозь, так что не суйтесь в башню!
– А почему не восстанавливают? – спросила Надя.
Захар вскинул глаза и в упор посмотрел на девушку. Лёгкий ветер трепал её длинные, отливающие медью волосы, из-под короткой густой чёлки пристально смотрели яркие карие глаза. На тонкой загорелой шее золотая цепочка с кулоном в виде змейки.
Горыныч с горечью пожал плечами:
– Денег, видимо, нет. Или желания…
– Ой, смотрите, Крендель бежит! – Анна Зарницкая первой заметила быстро приближающуюся к лагерю чёрную точку.
По вечерам на раскоп повадилась прибегать из Остроженки крупная чёрная лопоухая дворняга. Студенты прозвали пса Кренделем. Собака была худой, как доска – можно было пересчитать все рёбра.
– А почему Крендель? – как-то полюбопытствовал Горыныч. – Он же не кремовый, не рыжий даже, а чёрный.
– Так он у нас подгоревший Крендель! – со смехом ответил кто-то из студентов.
Вот и сейчас пёс, виляя хвостом, радостно суетился в ожидании угощения.
– Я в первый раз вижу, чтобы собака хлеб ела! – Захар Ухтинский быстро и деловито открывал банку тушёнки. – На, Крендель, ешь, ешь! – он вывалил почти всё содержимое банки в зелёную пластмассовую тарелку, приспособленную под собачью миску.
– В Остроженке что – собаку покормить не могут? – зло стрельнув из-под очков голубыми глазами, возмутился Лёшка Скобелев, коренастый, чуть сутулый белозубый блондин.
– В деревне в каждом дворе по собаке, а в некоторых – и по две. А этот – бездомный, – Ухтинский ласково потрепал Кренделя по лопоухим мягким ушам. – Вот и гоняют его от двора ко двору…
– И что, ложки каши дать некому?
– Выходит, что некому. Смотри, как уплетает! – Захар аккуратно выскреб остатки тушёнки в миску. – Ешь, пёсель, ешь!
Крендель повадился спать на раскопе, у палаток, а утром убегал в Остроженку по своим собачьим делам.
***
Неуёмный «жаворонок», Надежда Замятина обычно просыпалась раньше всех, ещё до рассвета. Пока соседки по палатке досматривали двадцатый сон, она, как обычно, хотела отправиться купаться на Вазузу, но «запретная» старинная башня манила и притягивала, как магнит.
Девушка неспешно направилась к ней. Край неба обагрился ярко-алым, рассвет наступил по-летнему быстро, огромное малиновое солнце лениво выплыло из-за горизонта, но июльская жара ещё не вступила в свои права – напоенный прохладой утренний воздух был бодрящим и свежим.
Под ногами стелился душистый клевер, оранжевые утренние лучи золотили старую башню.
Башня… Тревожная какая-то, зловещая. Плоская крыша покрыта старой, растрескавшейся черепицей. У одной из стен груда битого кирпича, у другой – груда каких-то камней.
Во всём облике высокой светло-серой башни было что-то мрачное и гнетущее. Давно пустые окна смотрели тёмными, безжизненными глазницами. Почти у самой башни росли две огромные трёхсотлетние липы – остатки старинной аллеи, к самым стенам подступали густые заросли бурьяна, жимолости и колючей ежевики.
С севера к башне почти вплотную примыкало старое заброшенное кладбище, на краю которого возвышалось несколько толстенных тополей и огромная, корявая яблоня.
– И за что только тебя Белой назвали? – запрокинув голову, спросила Надя у мрачного серого строения.
Через небольшой пролом в стене она протиснулась внутрь. На высоченном потолке летали потускневшие от времени ангелы, кое-где были видны остатки богатой лепнины. Почти в центре башни торчал толстый ржавый столб винтовой лестницы, ступеньки которой давно выпали, и подняться наверх – туда, к летающим ангелам – было невозможно.
Осмотревшись чуть повнимательнее, Надя вздрогнула – огромная каменная плита перекрытия почти вертикально висела прямо над её головой даже не на соплях – на тонком рвущемся волоске.
Девушка подошла к зияющему лазу и осторожно заглянула в глубокую, тёмную дыру, ведущую в подвал. Туда, в эту затхлую сырую темень, вели крутые, узкие, растрескавшиеся и местами обломанные каменные ступеньки.
– Не полезу – страшно! – сказала сама себе Надя, но легкомыслие и любопытство одержали верх над рассудком: азарт есть азарт.
Включив карманный фонарик, девушка, дрожа от волнения, стала спускаться по хлипким, стёртым, изъеденным временем ступенькам.
На последних ступеньках она оступилась и упала вниз, выпустив фонарик и больно ударившись коленями о каменный пол. Ей очень повезло, что фонарь не разбился при падении. Подняв его, Надежда стала внимательно осматривать огромный, абсолютно пустой подвал.
Вдруг страшный удар там, наверху, над головой, сотряс стены. Надя в ужасе упала на пол, выронив фонарик из рук. Он погас, и наступил чёрный, беспросветный, как сажа, мрак! Тяжёлая каменная плита перекрытия рухнула на лаз!
Всхлипывая от страха, девушка наощупь шарила руками в кромешной тьме, пытаясь отыскать фонарик. Наконец её дрожащая рука наткнулась на него, и Надежда попыталась его включить. Она так боялась, что фонарик разбился, но он включился, и жуткий мрак подземелья прорезал яркий белый луч.
Надя взбежала по крутым ступенькам, коснулась пальцами холодной, шершавой поверхности плиты. Она не сможет даже на миллиметр сдвинуть её с места! Она заперта тут, как в мышеловке!
Дрожащая левая рука, метнулась в карман джинсов, ища мобильник, но там было пусто. И тут Надя отчётливо вспомнила, что забыла телефон в палатке…
Вдоволь наплакавшись, девушка внимательно осмотрела свою «тюрьму» – каменный мешок без входа и выхода – хоть лбом стену прошибай. Промозглая сырость, затхлость, пыль, паутина. Пахнет мышами. Кругом барахло и всякий хлам – куски кирпича, разломанные стулья, глиняные черепки, осколки каких-то бутылок, россыпь ржавых гвоздей, сломанный медный подсвечник, обломок ложки.
Тяжкая свинцовая тишина…
И медленно, капля за каплей, до Нади стала доходить вся безнадёжность её положения. Какая же она дура! Никто не видел, как она уходила, никто не знает, где она… По спине пробежал холодок.
Она закричала от ужаса, но крик бессильно отразился от толстых, массивных стен.
Надя долго металась по подвалу, пока левая нога не подвернулась на валявшихся на полу ослизлых сырых камнях. Она ойкнула от боли, поморщившись, потёрла голеностоп и опустилась на пол у стены.
Её не найдут! Её не смогут найти! Она никогда не выберется отсюда! От волнения и страха задрожали колени, девушку бросило в ужас от собственной беспомощности. Она ополоумела от страха.
Надя рассеянно провела ладонью по лицу и заплакала тихо, почти беззвучно, а потом вновь закричала хриплым, отчаянным голосом – исступлённо и остервенело. Крик отразился от тяжёлого, низкого свода и резанул по ушам.
– Я выберусь! – всхлипнув, зло сказала она. – Не знаю как, но выберусь! Если нужно – сквозь стены пройду!
Тьму прорезала тонкая вертикальная полоска света – сквозь узкую щель (упавшая махина не закрыла плотно дыру, через которую она спустилась в подвал) виднелось безжалостно высокое голубое июльское небо.
Она долго сидела, подавленная, ослеплённая страхом, без единой мысли, опустившись на холодный пол и тяжело привалившись спиной к каменной стене, а затем стала, подсвечивая себе фонариком, лениво перебирать лежавшие на полу осколки и черепки, сама не зная зачем. И вдруг под одним из них что-то тускло блеснуло. Надя поднесла находку к глазам. Это был крестик – потемневший от времени массивный серебряный крестик, похоже, довольно старый.
– Сколько же он тут лежал? – спросила сама себя девушка и опустила находку в карман.
Она поднялась и стала ходить кругами по своей темнице. Круг, второй, двадцать третий, семьдесят восьмой, сотый. Вымотанная отчаянием и ужасом, узница подземелья опустилась на пол у стены и не заметила, как провалилась в странный и очень яркий сон…
***
…Осенняя ночь на излёте, перетекающая в холодное, раннее утро. Звёзды поблекли. Через лес, задыхаясь и беспорядочно отстреливаясь, бегут семеро. Одеты беглецы довольно бедно – похоже, это крестьяне-партизаны, и вооружены они кое-как. Из чащи выскакивают французы, цепь всадников неумолимо приближается – не убежать. И тут один из преследуемых, высокий, светловолосый парень, остановился, повернулся, прицелился, выстрелил – и растворился в зарослях.
Один из всадников тяжело, как сноп, упал на землю…
…Каким-то чудом преследуемые французами партизаны добрались до усадьбы. По толстым каменным стенам щёлкают пули. Французы взяли старинную усадьбу в кольцо…
…Так явственно мелькнули перед глазами летающие ангелы на потолке. Они на самом верху, на последнем этаже. Их осталось только двое – Пётр Жёлтышев, кузнец из Остроженки, и Варвара Байрашевская – молоденькая двадцатилетняя дочь священника из той же деревни. Все остальные уже убиты.
Пётр лежал на полу и тяжёло дышал, на его груди расползалось алое пятно. Варя, опустившись на колени, гладила его пепельно-золотистые волосы. Одна из пуль попала в потолок над их головами и срикошетила в пол, совсем рядом с головой Жёлтышева. Варвара вскрикнула от испуга и закрыла глаза, а когда она вновь открыла их и посмотрела на Петра, то поняла, что он уже не дышит. Губы её дрогнули, шевельнулись:
– Ну, подождите! – Варя подняла с пола тяжёлое ружьё, неумело, с усилием передёрнула затвор.
Девушка почти по пояс высунулась из окна и дважды выстрелила, но, конечно, промахнулась. Вдруг она почувствовала сильную боль в груди, пошатнулась и выпала из окна… Стремительное падение, удар… Крохотная фигурка там, внизу, на земле. Разбросанные в стороны тонкие руки, разметавшиеся тёмные волосы, мягкий свет осеннего солнца на мёртвом лице. И рядом ружьё с расколовшимся прикладом…
***
Надя проснулась дрожа, в холодном поту – настолько всё было ярко и живо в этом странном, пугающем сне. От древних камней тянуло холодом и сыростью.
– Вот как всё это было, – пробормотала она, коротко и сипло дыша.
Вновь проваливаясь в зыбкую полудрёму, девушка бессильно уронила голову на грудь, как вдруг она услышала едва слышно откуда-то сверху, как будто с самого неба: «На-аааа-дя!»
Надежда вскочила и закричала так громко, как только могла. И в ответ услышала, как откуда-то сверху вновь едва слышно донеслось «На-ааа-дя!» А потом – собачий лай…
«Спасательная операция» заняла несколько часов – тяжеленную плиту, завалившую лаз, едва отодвинули, прицепив тросами к машине.
Когда Надя выбралась по стёртым каменным ступенькам на свет божий, Горыныч стремительно подошёл к ней – испуганной, зарёванной и грязной. Брови нахмурены, губы сердито сжаты в тонкую линию, глубокая морщина рассекла переносицу, зло блестят умные серые глаза:
– Зачем, ну зачем ты туда полезла? – его голос сорвался от ярости и раздражения. – Я думал, у тебя на плечах голова, а не тыква. Дурочкам, Замятина, везёт: мы тебя нашли. А могли бы, дурья твоя башка, и не найти!
Оказалось, её искали день напролёт. Сначала думали, что она утонула в Вазузе, и уже хотели вызывать водолазов, потом решили проверить Белую башню. А уж тут Крендель её вынюхал и стал суетиться вокруг упавшей плиты.
***
«В этой части кладбища похоронены Семён Колпаков, Пётр Жёлтышев, Варвара Байрашевская и пятеро неизвестных, погибших в стычке с французами в 1812 году. Спите спокойно», – гласила горящая золотом надпись на огромном сером камне.
Надя положила охапку душистых полевых ромашек на горячий от солнца дикий валун, кое-где поросший мягким зелёным мхом:
– «В этой части кладбища»… Получается, даже точное место захоронения неизвестно, – негромко пробормотала она.
***
Заходящее солнце ласково золотило воду – вся речка словно была покрыта блестящей золотой чешуёй. Удивительно тёплые, неуловимо густеющие летние сумерки повисли над Вазузой. Трава щекотала босые ноги, нестройным хором стрекотали кузнечики, дышалось легко.
Надя сидела у самой воды, под старой ивой, лёгкий ветер играл её медными волосами, небрежно собранными в высокий хвост.
Захар неслышно подошёл и сел рядом:
– Чего грустишь?
– Я не грущу, – она вскинула на него красивые карие глаза. – Просто немного обидно, что ничего стоящего мы не нашли: так, черепки, монеты, лезвия ножей…
Надя опустила руку в карман джинсов, где лежал найденный в подвале башни серебряный крестик, будто проверяя, на месте ли он. Она никому не сказала об этой своей находке, решив, что теперь этот крестик будет её талисманом.
– Ну, это же не древний курганный могильник, а так… Может быть, в следующем году что-нибудь стоящее найдём, – усмехнулся Ухтинский. – Горыныч хочет на следующий год замутить экспедицию к Белой башне.
– Правда? – Надя расцвела улыбкой, заиграли ямочки на щеках.
– Правда.
Вдруг её улыбка погасла:
– Ну, меня он всё равно не возьмёт в археологическую экспедицию после всего, что случилось…
– Возьмёт! – уверенно ответил Захар. – Горыныч столько раз говорил, что археолог должен быть безбашенным, в лучшем смысле этого слова…
Они громко рассмеялись на два голоса, спугнув дремавших в камышах уток, ямочки вновь заиграли на Надиных щеках, Захар невольно залюбовался девушкой:
«Перестань, – сказал он сам себе. – Бывали цацы и покрасивее».
Ухтинский улыбнулся своим мыслям:
«Покрасивее бывали, а вот с «изюминкой» – ни одной, – возразил он сам себе. – И не было ни одной, разделявшей мою страсть к истории».
– Надя, а я получу в нос, если попытаюсь тебя поцеловать?
Она повернулась к нему, глаза задорно блеснули, прядка рыжих волос защекотала висок:
– А ты рискни! Не попробуешь – не узнаешь…
Её губы были мягкими и тёплыми, он целовал их с трепетной жадностью.
Поздние летние сумерки сгустились и надёжно спрятали и целующуюся парочку над рекой, и далёкую Белую башню. На небе загорались первые звёзды – и ласковые, мигающие, и холодные, ледяные. Приветствуя наступление ночи, пронзительно закричал в далёком лесу филин.
***
Студенты-историки уезжали ранним августовским утром, на шести машинах. Солнце только тяжело выкатилось из-за горизонта, небо пронзительно голубело, обещая жаркий день, где-то высоко в небесной синеве пели жаворонки.
Когда ящики с найденными артефактами, инструменты, палатки и вещи были аккуратно уложены в багажники, Горюнов осторожно надел на шею крутившемуся у опустевшего лагеря археологов Кренделю самодельный ошейник из старого ремня:
– Приедем в Смоленск – куплю тебе, Кренделёк, самый лучший ошейник, чтобы в Москве не стыдно было показаться, – Горыныч ласково потрепал по голове бывше-бездомного чёрного пса. – С Юлькой тебя познакомлю, она тебя исследует вдоль и поперёк, прививки сделаем, откормим, шерсть заблестит. Красавцем станешь! Да ты и сейчас красавец…
Пёс с радостью запрыгнул в машину и уселся на заднее сидение. Он был готов ехать в Москву, в Антарктиду, в Австралию, на Аляску, к чёрту на кулички – главное, чтобы с хозяином. Со своим человеком.
Когда проезжали мимо Белой башни, Горыныч высунул из окна машины косматую седую голову:
– Ну, до свидания. Надеюсь, свидимся.
Автор: Наталия Матейчик
